Робин Гуд - Вадим Эрлихман

Начиная с середины XVII столетия новые баллады о Робин Гуде регистрировались каждые два-три года, да и вообще число листков постоянно множилось благодаря растущей грамотности населения. Появилась новая форма — garland, что буквально означает «гирлянда», небольшая книжечка-песенник с текстами нескольких баллад на одну или разные темы. Главной робингудовской «гирляндой» стала поэма Мартина Паркера, доступно пересказавшая всё, что было к тому времени известно о благородном разбойнике. Простой, но не вульгарный язык поэмы говорит, что ее читателями были не завсегдатаи питейных заведений, а более-менее образованные люди — студенты, клерки, торговцы. Вся эта публика никогда не была в северных лесах и считала их жителей неотесанными деревенскими увальнями. Сочинителям баллад приходилось приспосабливаться к вкусам клиентуры, делая Робина все менее суровым и все более забавным. В «гирляндах» не было, к примеру, кровавого «Робин Гуда и Гая Гисборна», зато присутствовал весь комплект потешных поединков атамана с гончарами, кожевниками и торговцами, которые, без сомнения, охотно слушали и покупали такие произведения.

Именно тогда окончательно оформились тексты большинства известных ныне баллад и сложился робингудовский «корпус», вошедший позднее в собрание Чайлда. Его основу составила впервые изданная в 1663 году «Гирлянда о Робин Гуде» (Robin Hoods Garland), в которую вошли 17 баллад. Она переиздавалась с разными дополнениями вплоть до конца XVIII века, когда ее заменило похожее издание под названием «Английский стрелок» (The English Archer). Однако новые фольклорные произведения появлялись все реже, а те, что появлялись, были напрочь лишены художественных достоинств. Последней стала баллада «Робин Гуд и герцог Ланкастер», сочиненная в 1727 году безвестным журналистом исключительно для высмеивания непопулярного премьер-министра Роберта Уолпола.

Вместе с британскими колонистами баллады о Робин Гуде пересекли океан, очутившись в Америке и Австралии, где фольклористы записывали их уже в XX веке — обычно в сильно измененном виде, мало напоминающем оригинал. Например, злобный принц Арагона в американском варианте стал «принцем Орегона» — согласно балладе, так звали вождя индейцев, с которым враждовал Робин Гуд, очень похожий здесь на куперовского Кожаного Чулка. Записанная в канадской провинции Новая Шотландия версия баллады «Путь Робин Гуда в Ноттингем» с особой кровожадностью изображала избиение героем лесников:

Но храбрый Робин пустил стрелуИ голову его рассек пополам,Но Робин пустил другую стрелуИ ногу ему отстрелил, трам-пам-пам…

В колониях балладная традиция оставалась грубой, неуклюжей, но живой, в то время как в Англии она бесповоротно умирала. Устарели не только язык баллад, но и связанные с ними реалии — рыцарские замки, отряды лучников, йомены и монахи. Промышленный переворот извел вековые дубы Шервуда и Барнсдейла на топливо для фабрик, проложил дороги сквозь лесную глушь, превратил вольных охотников в рабочих, за гроши гнущих спину на хозяина. В XVIII веке легенды о Робин Гуде (как и о короле Артуре) подверглись почти полному забвению — простой народ помнил их только в виде сюжета майских игр, а новой Англии клерков и дельцов до них и вовсе не было дела. Правда, в 1757 году в Лондоне возникло «общество Робин Гуда», где сходились для дискуссий представители разных религий и политических партий, а позже именем разбойника была названа одна из масонских лож. В обоих случаях Робин Гуд был просто символом свободомыслия; в лондонском обществе о нем напоминали лишь зеленый плащ председателя и лук, висящий на стене комнаты, где проходили встречи.

Память о благородном разбойнике хранили только две категории населения. «Артисты», то есть поэты и художники, искали в его приключениях источник вдохновения, а ученые — историческую истину. Один из последних, епископ Дромора в Ирландии Томас Перси (1729–1811), случайно спас из горящего дома в шропширской деревне рукописный сборник XVII века, известный как «фолиант Перси». На его основе была создана книга «Памятники древней английской поэзии» (Reliques of Ancient English Poetry), вышедшая в свет в 1765 году. В числе прочих сочинений, написанных с IX по XVII век, в нее вошли семь баллад о Робин Гуде. Сохраненный Перси манускрипт до сих пор остается одним из главных — наряду с «манускриптом Лесников» — сборником ранних баллад о Робин Гуде, однако научные заслуги епископа потомки оценили невысоко. Особенно раздражало историков его стремление «улучшить» текст, убирая из него устаревшие или слишком грубые выражения. Кроме того, епископ Перси по своему разумению изменил названия некоторых баллад; например, балладу «Робин Гуд и отчаянный монах» он назвал «Робин Гуд и брат Тук», видимо, зная, что в майских играх два этих персонажа участвовали вместе.

Одним из первых критиков работы Перси стал известный историк Джозеф Ритсон (1753–1803). В 1795 году он выпустил собственное издание баллад под длинным, в духе времени, названием «Робин Гуд. Коллекция всех дошедших до нас старинных поэм, песен и баллад, повествующих о прославленном английском разбойнике». В отличие от Перси Ритсон собрал и опубликовал не старинные баллады вообще, а только те из них, что имели отношение к Робин Гуду, и к тому же попытался дать их научное обоснование. В 12-страничном предисловии к книге под названием «Жизнь Робин Гуда», а также в подробных примечаниях, занимавших 117 страниц, ученый методично и добросовестно изложил все, что было известно к тому времени о Робин Гуде и его эпохе. Интересно, что позже он выпустил аналогичное исследование о короле Артуре — два любимых народных героя по-прежнему соседствовали в сознании англичан.

Труд Ритсона на протяжении многих лет был последним словом науки в отношении прославленного разбойника; им, в частности, руководствовался Вальтер Скотт, когда писал «Айвенго». Его влияние отразилось и на отношении общества к Робин Гуду. Ученый был радикалом и сторонником Французской революции, поэтому его Робин из обычного разбойника превратился в убежденного революционера, «человека, который в варварский век гнетущей тирании имел гордый дух свободы и независимости, побудивший его посвятить себя народу и сделавший его имя бессмертным»[70]. Однако Скотт и другие авторы, писавшие о Робине в XIX веке, напротив, придерживались консервативных убеждений, поэтому их герой главным образом боролся не с феодальным гнетом, а с чужеземными захватчиками — нормандскими баронами. Это заставило писателей, поверив Джону Мейджору, отодвинуть время жизни Робина от XIII века, о котором говорил Ритсон, к XII, когда нормандское завоевание еще было незажившей раной.