Мёртвая зона - Стивен Кинг

– Сестра, возвращайтесь на пост, – сказал Сэм.

Она неохотно вышла.

– Джонни! – Сэм подошел и положил руку ему на плечо. – Это не ваша вина.

Джонни сбросил его руку.

– Это моя вина! Она смотрела на меня по телевизору, когда это случилось.

Он застегивал рубашку.

– Вы умоляли ее принимать лекарство, но она отказалась. Не случись это сегодня, случилось бы завтра, или через неделю, или через месяц…

– Или через год. Или через десять лет.

– Нет, у нее не было десяти лет и даже года. И вы это знаете. Почему вы так хотите взвалить вину на себя? Из-за того хлыща-репортера? Или это такое извращенное чувство жалости к себе? Желание поверить, что на вас лежит проклятие?

Джонни поморщился.

– Она смотрела на меня, когда это случилось. Неужели непонятно? Неужели, черт возьми, это так трудно сообразить?

– Вы же сами рассказывали мне, что она собиралась проделать трудный путь до Калифорнии и обратно. На какой-то там симпозиум, сопряженный с большим стрессом. Сами же говорили. Так? Так! Наверняка это случилось бы там. Инсульт не появляется на ровном месте, Джонни.

Джонни застегнул джинсы и сел, будто процесс одевания отнял больше сил, чем он ожидал. Ноги его оставались босыми.

– Да, – согласился он. – Может, вы и правы.

– Дошло наконец! Слава Богу!

– Но я все равно поеду, Сэм.

Вейзак всплеснул руками.

– А смысл?! Она сейчас в руках врачей и Господа. Что есть – то есть. Уж вам ли это не понимать!

– Я нужен отцу. И это я тоже понимаю.

– Но как вы поедете? Сейчас почти полночь.

– На автобусе. Доберусь на такси до «Подсвечника Питера». Автобусы дальнего следования там все еще останавливаются, верно?

– Вам не придется ехать на автобусе, – сказал Сэм.

Джонни шарил рукой под стулом, пытаясь найти ботинки, но их там не было. Сэм достал их из-под кровати и подал ему.

– Я сам отвезу вас.

– Вы серьезно?

– Да, если примете легкое успокоительное.

– Но ваша жена… – Джонни замолчал, вдруг сообразив, что ничего не знает о личной жизни Вейзака, кроме того, что его мать живет в Калифорнии.

– Я разведен. Врачу приходится часто работать ночами… если, конечно, он не педиатр или дерматолог. Моей жене супружеская постель казалась, скорее, полупустой, нежели полуполной, и она заполняла эту пустоту мужчинами.

– Извините… – смутился Джонни.

– Вы слишком часто извиняетесь, Джон, – мягко заметил Сэм. – Обувайтесь!

Глава двенадцатая

1

Из больницы в больницу, в полудреме крутилось в голове у Джонни. Перед тем как уйти из больницы и забраться в новенький «кадиллак-эльдорадо» Сэма, он проглотил маленькую голубую таблетку и теперь парил в каких-то неведомых высотах. Из больницы в больницу, от одного к другому, с места на место.

Впервые почти за пять лет оказавшись вне больницы, Джонни получал удовольствие от поездки. Ночь выдалась ясной, на черном небе светлой полосой раскинулся Млечный Путь, а месяц над темными деревьями вдоль шоссе плыл за машиной, мчавшейся на юг через Пальмиру, Ньюпорт, Бентон и Клинтон. Тишину нарушали только легкое шуршание шин и негромкая музыка Гайдна, доносившаяся из четырех динамиков стереосистемы.

Попал в одну больницу на скорой помощи «Службы спасения Кливс-Миллс», думал Джонни, а в другую еду на «кадиллаке». Но никакого беспокойства он при этом не испытывал. Он просто мчался по шоссе, а все переживания, связанные с матерью, его новым даром и людьми, пытавшимися влезть ему в душу (Он сам напросился… Не надо до меня дотрагиваться, ладно?), отодвинулись на задний план. Вейзак молчал и только изредка вторил музыке, негромко мурлыкая.

Джонни смотрел на звезды и шоссе, почти пустынное в столь поздний час. Казалось, ему нет конца. В Огасте они проехали контрольный пост, где Вейзак оплатил проезд по платной дороге, и замелькали новые города: Гарднер, Саббатус, Льюистон.

Почти пять лет. Дольше, чем иные преступники проводят в тюрьме за убийство.

Джонни уснул.

И ему приснился сон.

– Джонни, – молила его мать во сне, – Джонни, помоги мне исцелиться!

Она была в нищенских лохмотьях, в лице ни кровинки, и ползла к нему по брусчатке. Колени окровавлены, в жидких волосах кишат вши. Она протягивала к нему дрожащие руки.

– Господь наделил тебя силой. Это большая ответственность. И большое доверие, Джонни. Не подведи Его!

Он взял ее за руки и произнес:

– Духи, оставьте эту женщину!

Она поднялась.

– Исцелилась! – закричала она с каким-то зловещим торжеством. – Исцелилась! Мой сын исцелил меня! Восславим его земные деяния!

Джонни пытался возразить, объяснить ей, что не хотел ни вершить славных дел, ни исцелять, ни говорить на неведомых языках, ни предсказывать будущее, ни находить потерянные вещи. Он пытался сказать все это, но язык не слушался его. А мать обошла Джонни и стала быстро удаляться по мощенной булыжником мостовой, всем своим видом выражая раболепие и вместе с тем вызов. Ее громкий голос звучал как набат:

– Спасена! Спаситель! Спасена! Спаситель!

И вдруг Джонни с ужасом увидел за ней толпы из тысяч, нет, миллионов людей – искалеченных, обезображенных, испуганных. Среди них он заметил грузную журналистку, которая спрашивала о кандидате от демократов на выборах 1976 года. Одетый в комбинезон фермер с бесцветными глазами протягивал фотографию сына – улыбающегося молодого человека в летной форме, пропавшего без вести в Ханое, – и хотел знать, жив ли он. Похожая на Сару молодая заплаканная женщина держала на руках младенца – его огромная голова была испещрена венами, что предвещало скорую смерть. Старик со скрюченными от артрита пальцами и многие, многие другие. Стоя в бесконечной очереди, они были готовы терпеливо ждать своего часа. Это море людского горя его самого сведет в могилу.

– Спасена! – доносился настойчивый голос матери. – Спаситель! Спасена! Спаситель!

Джонни пытался сказать, что не может дать им ни исцеления, ни спасения, но прежде чем он успел произнести хоть слово, первый взял его за плечи и встряхнул.

Джонни действительно трясли. Он открыл глаза: его будил Вейзак. Салон машины заливал яркий оранжевый свет, искажая доброе лицо доктора. Джонни решил, что все еще спит и кошмар продолжается, но тут заметил, что источник света – фонари на стоянке. Судя по всему, их заменили, пока он лежал в коме. Теперь они излучали не холодный белый свет, а непонятный оранжевый, ложившийся на кожу как краска.

– Где мы? – спросил он, с трудом ворочая языком.