Добрые советы проповедникам Евангелия - Чарльз Сперджен

N.N., встретив однажды подобного господина, торжественно выступавшего по улице, подошел к нему и спросил: "Милостивый государь, вы, вероятно, очень важная особа?" Часто случается, что и нам хочется предложить подобный же вопрос некоторым из наших духовных собратий. Я знаю таких из них, которые всеми манерами своими, голосом, даже одеянием с головы до ног до того проникнуты сознанием своего "пасторского" достоинства, что в них ничего уже не остается человеческого. Один подобный молодой богослов считает необходимым ходить по улицам в своей священнической мантии. Другой же, принадлежащий к Высокой Церкви, с величайшей самонадеянностью напечатал в газетах, что он всюду во время путешествия по Швейцарии и Италии носил свой берет. Не все даже мальчишки станут так тщеславиться своим дурацким колпаком. Очень возможно, что и среди нас некоторые столь же тщеславятся своим одеянием; но ведь все сказанное можно также применить и к нашим манерам. Некоторые пасторы словно замкнули всю душу свою в свой белый галстук, словно все человеческое достоинство свое задушили они в этой накрахмаленной тряпочке. Многие из них думают импонировать своими важными манерами, на деле же они лишь оскорбляют ими людей и поступают совершенно противоположно своему намерению быть истинными последователями Христова смирения. Гордый герцог Сомерсетский лишь знаками отдавал приказания прислуге и никогда не снисходил до разговора с столь ничтожными людьми; две дочери его должны были стоять по обе стороны его ложа все время его послеобеденного сна. Когда подобные гордецы - Сомерсеты всходят на проповедническую кафедру, они точно таким же образом проявляют свое достоинство. "Отойди - я святее тебя!" - эти слова как бы написаны всегда на их лбу...

Одна почтенная особа выговаривала однажды известному проповеднику за употребление какого-то предмета роскоши, именно за то, что он слишком много тратит на это денег. "Это, пожалуй, и справедливо, - отвечал он, - но подумайте, ведь я не затрачиваю на эту слабость мою и половины того, что тратите вы на ваш крахмал". Вот это-то и есть тот предмет роскоши, против которого восстаю я, эта жесткая, накрахмаленная натянутость. Если употребляете вы ее, то серьезно советую вам "пойти и семь раз вымыться в Иордане", чтобы вполне очиститься от нее. Я уверен, что причина, в силу которой наши рабочие классы вообще столь далеко держатся от проповедников, заключается в том, что им не по душе неестественное, натянутое обращение этих последних. Если бы увидали они, что мы и на кафедре, и вне ее держим себя и говорим вполне естественно, как и все остальные настоящие люди, тогда они сами собрались бы вокруг нас. Следующее замечание N.N. относится также и сюда: "Отсутствие естественности в голосе и выражениях есть великий порок, присущий многим из нас, порок от которого нам очень следует стараться отделаться". Всякому видна эта неестественность, и никому она понравиться не может. Итак, отбросьте, братья, от себя ходули и твердо идите собственными ногами; отбросьте от себя всякую жеманность и облекитесь в истину!

Но при всем этом проповедник, где бы, в каких бы обстоятельствах ни находился, всегда должен помнить, что он пастырь и не должен забывать своего служения. Служитель полиции, солдат - те могут быть свободны от своей службы на время, - проповедник не освобождается от нее никогда. Даже во время отдыха мы должны помнить свое служение; мы должны быть усердны всегда, во всякое время. Мы не смеем оказаться в таком положении, что, если спросит нас Господь: "Что ты здесь, Илия?" - мы не могли тотчас ответить Ему: "И здесь я могу поработать для Тебя, и я стараюсь это исполнить". Лук требует, чтобы его натягивали время от времени, иначе он потеряет свою эластичность, но ведь для этого не следует же разрезать тетиву. Таким образом и проповеднику требуется иметь время отдохновения; но я утверждаю, что и тогда он должен вести себя как посланник Божий и не упускать ни единого могущего представиться ему случая сделать добро. Это не помешает его отдыху, а только освятит его. Проповедник должен уподобляться одному помещению, виденному мною в Болье вблизи Лондона, где никогда никто еще не видал ни малейшей паутинки. Это - большая кладовая, которую иногда не чистят; и тем не менее ни один паук не осмеливается основаться там. Потолок этой кладовой из каштанового дерева, на котором в течение целого года не видать ни одного паука. То же самое рассказывают мне о коридорах Винчестерской школы; "ни один паук, - говорили мне, - не показывается там". И точно также, ни малейшей вялости или нерадивости не должно быть и в нашей деятельности.

В наших публичных местах отдохновения Лондонских носильщиков можно прочитать надпись: "Для отдыха, но не для праздничанья". Замечание - вполне достойное уважения. Я не назову леностью dolce far niente; этот род "сладкого ничего неделанья" есть лучшее лекарство для изнуренного мозга. Когда приходит в расстройство наше душевное настроение, то отдых не есть уже леность, как не леность и сон. Ведь не назовут же никого лентяем за то, что он спит в положенное время. Гораздо лучше спать и быть усердным к своему делу, нежели бодрствовать и лениться. Будьте же готовы работать для спасения душ вашей паствы и в часы вашего отдохновения. Если будете вы действительно такими проповедниками, то не придется вам самим объявлять об этом.

Проповедник должен охотно обращаться между прихожанами и вне своего делания. Он не послан в мир, чтобы быть пустынником или траппистом... Вы не должны, словно невидимый соловей, разводить свои трели на вершине дерева. Вы должны быть человеком между людьми и говорить им: "Во всем, что касается человеческой жизни, я совершенно таков же, как и вы". Соль не принесет пользы, оставаясь в солонке, ею должно натираться мясо; так и наше личное влияние должно проникать в общественную жизнь и приправлять ее. Как можно быть полезным кому-либо, если будешь держаться далеко от него? Наш Господь присутствовал на браке и вкушал пищу с мытарями и грешниками и все же был чище, нежели те лицемерные фарисеи, слава которых состояла лишь в том, что они отделяли себя от всех остальных людей. Некоторым из наших проповедников буквально нужно доказывать, что и они принадлежат к тем же самым людям, как и их слушатели. Очень удивительно, но вместе с тем и крайне необходимо констатировать подобным людям, что епископы, настоятели, архидиаконы, пробсты, главные пасторы, сельские пасторы, даже сами архиепископы, несмотря на все их достоинства, все-таки лишь сыны человеческие и что Бог нигде не предуготовил для них никакого особо святого уголка на земле...

Недурно было бы, если бы полезные разговоры между пастором и прихожанами велись бы на кладбищах или в садах, окружающих капеллы. Мне всегда очень нравится, когда я вижу скамьи вокруг объемистых деревьев, осеняющих наши старые храмы. Так и кажется, словно говорят они: "Иди сюда, сосед, садись здесь, поговорим о проповеди; сюда приходит пастор. Он сядет около нас, и мы будем иметь приятный и душеспасительный разговор". Не с каждым проповедником может быть приятно поговорить нам, но есть такие между ними, разговор с которыми можно весить на вес золота. Я люблю такого человека, лицо которого как бы вызывает вас на дружеский разговор с ним, человека, на пороге жилища которого стоит ласковое "salve" - приветствую - и вблизи которого не требуется вспоминать известное Помпейское предостережение: "cave canem" - остерегайся собаки. Тот, около которого, как пчелы около меду, любят собираться дети, вот - человек, какого мне надобно. Дети обладают особым инстинктом распознавать истинно хороших, благочестивых людей. Еврейские раввины рассказывают нам, что когда явилась испытать мудрость Соломонову царица Савская, то она принесла с собою несколько прекрасно сделанных искусственных цветков, внешне не отличавшихся от живых; они даже обладали прекрасным ароматом. Царица предложила будто бы Соломону узнать, которые живые и которые искусственные из этих цветов. Тогда мудрый царь приказал растворить окна в горнице; и когда влетели в эти окна пчелы, они прямо устремились к живым цветам и решили загадку. Таким же образом увидите и вы, каким тонким чувством обладают дети и как скоро могут распознать они, кто их истинный друг. А тот, кто друг детям, - будьте уверены, - тот стоит того, чтобы вам познакомиться с ним. У вас должно быть доброе слово к каждому члену семьи: для подрастающих мальчиков, для молодых девушек, для маленьких детей, словом, для всякого. Никто не знает, какое влияние может оказать каждая ласковая улыбка или одно единственное дружеское слово. Кто хочет повелевать людьми, тот должен, прежде всего, полюбить их и хорошо чувствовать себя между ними. Кто черств сердцем, тому лучше было бы сделаться могильщиком. Такому человеку лучше иметь дело с мертвыми, так как на живых он не в силах оказать ни малейшего влияния. Только человек, обладающий обширным, открытым сердцем, может собрать вокруг себя многочисленных прихожан. Его сердце должно уподобиться прекрасной, обширной гавани, куда мог бы укрыться целый флот. У кого такое пространное, любвеобильное сердце, к тому люди неудержимо стремятся, как корабли к тихой гавани. Они чувствуют себя в полной безопасности, бросив якорь под его дружелюбною кровлею. Такой человек одинаково ласков как в своих частных, так и в официальных сношениях с людьми; в нем течет не холодная рыбья кровь. Он тепел, как хорошо протопленная горница. От него не веет холодом и эгоизмом, он широко растворяет свои двери навстречу входящим, и всякий чувствует себя у него как дома. О, как желал бы я, чтобы и все вы сделались подобными же людьми!