По ту сторону реальности. Том 3 (Сборник мистики и фантастики) - Коллектив авторов

Я помню.

Тысячи лет и тысячи битв. Смерть и война, горящие здания и разрушенные дома, опустошенные земли и горы мертвых тел на полях. Все то, для чего мы и были созданы, наша судьба, наш путь. Ящеры не умирают от старости. Но лишь немногие живут достаточно долго, чтобы подняться выше. Лишь через несколько тысяч лет происходит наращивание массы, а чешуя уплотняется и костенеет, становясь крепче любой стали теплокровных. Поэтому больше шансов стать Старшим имеют те, кто от рождения отличался большей силой, устойчивостью к магии или крепкой чешуей. Такие, как я. Именно мы вели армии вперед, против наглых ли рейдеров иноземцев, позарившихся на наши реликвии, или же варваров, осквернявших наши храмы, или тех, кто искал священные монументы. Тысячи лет и тысячи битв. Мы прогнали охотников за золотом, отбросили разносящих чуму крысолюдей и остановили нашествие вампиров с южных берегов. Все лишь затем, чтобы смотреть, как время делает то, что не смогли все орды захватчиков. Наблюдать, как пустеют города. Как зарастают покинутые храмы, как джунгли поглощают пирамиды, скрывая то, что упиралось верхушкой в небеса. Жить лишь затем, чтобы свидетельствовать смерть того, за что ты сражался. Ящеры не умирают от старости. Не умру и я.

Пока я помню.

Сказание о неведомых землях

Слышится говор чужой,Сверкают сталью ряды,По лесу змеясь тропой.Зря пришел сюда ты!

Тяжкая поступь шагов.Нарушен чащи покой.Не любят здесь чужаков.Джунгли следят за тобой!

Славу ли в битве искал,Золота блеск ли манил,Мудрости ль храмов алкал.Час расплаты пробил!

Шепот листвы вокруг,В блеске холодных глазТвой предсмертный испуг.Кровь обогреет нас!

Взмах когтистой руки,Алый дождь по листве.Сердца затихнет стук,Зря ты не верил молве!

Сполохи стали мечей,Крики, раненых стон.Тают отряды людей.Сбылся кошмарный сон!

Замрет безумная сеча,Меч уронит рука.Клыки сомкнутся, калеча,На горле у чужака!

В травы туман падет,Алый закат отгорит.Павших ночь заберет,Выживших топь поглотит!

Сельва подскажет след —Ветка робко кивнет,Ручей прошепчет ответ —Живым никто не уйдет!

Сказаний сотрется слог,Забудут об их судьбе,И берег, что так далек,Опять позовет к себе!

Время, дай мне ответ!

Время – дай мне ответ,Безумье мое утоли.Скроется солнца свет,Звезды ближе земли.

Сумрак – дай мне покой,Жажду мою напои.Туман – след мой сокрой,Укутай тропки мои.

За лесом – шум голосов:Слышатся ловчих шаги.Мечутся искры костров,Шепчет тревога: беги.

Мелькают елей стволы,Хлещут лапы ветвей.Не принят зверями ты,Чужой для мира людей.

Михаил Петухов

г. Курск

Харюки

Благословенна украинская ночь! Сколько знаменитых и не очень знаменитых прозаиков и поэтов писали об этом чудном времени суток. Каждый воспевал её по-своему, каждый отыскивал свои неповторимые слова для того, чтобы признаться в любви этой степи, этому пьянящему воздуху, этой красавице-луне, освещающей своим нежным светом кохающиеся парочки; этим неотразимым звездочкам, подвешенным за лучики к небу и образующим загадочные узоры, по которым гадали и на смерть, и на любовь, и на урожай.

А кто из нас, лёжа на мягкой степной траве, вдыхая аромат ночи, не любовался звёздным дождём? И пусть учёные мужи сколь угодно долго доказывают, что это сгорают, попав в атмосферу, частицы космического мусора, пусть чертят сложные траектории и исписывают сотни страниц мудрёными формулами, мы-то с вами знаем, что это чушь. Мы знаем, что там, в вышине, порой дует ветер и срывает с небосвода звёздочки. Как капли дождя, летят они на землю и, упав, превращаются в золотые монетки. Парубки да дивчины ходят в степь искать монетки и, бывает, находят. Правда, в наших краях такого чуда не случалось. Но у каждого из нас есть родственник или знакомый, живущий «ну совсем недалеко», который точно знаком с человеком, нашедшим такую золотую монетку.

Вот и в эту ночь были парни да дивчины, любовавшиеся звёздным дождём. Но, как и всякий дождь, этот начал иссякать, капли падали всё реже и реже, а последняя, крупная, яркая, не долетев немного до земли, начала, словно подвыпивший дьячок, выписывать кренделя и, наконец, приняв решение, опустилась где-то в степи.

В том месте, где степь, словно лицо ещё не старого, умудрённого опытом чоловика, будто морщинами, была изрезана неглубокими оврагами, а редкие рощицы напоминали щетину, стоял хутор Харюков.

Когда и откуда появились они, никто не знал. Бабка Мрия, которой, по её словам, в прошлом годе исполнилось сто лет, рассказывала, как ездила она каждый год с родителями на ярмарку в Сорочинец, и не было в степи ни хутора, ни его странных обитателей. А в тот год, когда купили ей звонкие монисточки у заезжего жида, возвращаясь обратно в село, увидели они хутор. Три дня назад ехали мимо, и задремавший тятенька выронил знатный кнут. А когда очнулся, пришлось ему, пыля чоботами, возвращаться, подбирать потерю.

За это выпил с кумом в шинке по стаканчику горилки, потом ещё и ещё. И хотя мать Мрии, женщина с доброй душой, но не терпевшая пьянства, провела со своим благоверным воспитательную работу и кулачками, и скалкой, и черевичкой, но зелёный змий упорно не желал покидать тятенькину голову. Так он и ехал – то напевая, то погружаясь в сон. И вдруг волы стали, словно перед ними вырос незримый забор. Тятенька, проснувшись, едва не свалившись с телеги, потянулся за кнутом, чтобы подкрепить вечное «цоб-цобе!» сыромятиной, да так и застыл.

Ещё бы! Там, где вчера было пустое место, сегодня стояла немалая мазаная хатка; во дворе, огороженном плетнём, кудахтали куры, разбегаясь от нескольких пегих, пятнистых хавроний; в тени под явором качалось в люльке дитя, пол которого определить не представлялось возможным. А несколько хуторян пахали целину. Да как пахали!

Старший Харюк, впрягшись вместо лошади, привязанной к явору, тянул соху, а его жинка и дети помогали изо всех сил. Соха была таких размеров, что тятенька засомневался, смогла ли бы её тянуть кобыла. Все Харюки были здоровыми, даже жинка и старшой были вровень с сидящим на телеге тятенькой, а сам возвышался над изрядно струхнувшим главой семейства. Несмотря на то, что день был жаркий, все они были одеты. Видно, стеснялись снять одежду, потому что все до одного, даже лежащее в люльке дитя, были горбаты. И горбы их были не круглые, а скорее как подложенные снизу небольшие корыта.