Левая рука Бога - Алексей Олейников

«Надо на Гелия нажать, пусть даст человеку отпуск, – подумал Цветков. – Домой смотается, мать увидит, еще раз себя уверит, что все это не зря. Должен же быть у человека какой-то смысл…»

– Ты про позы свои? Да ну, ерунда это все…

– Есть такая штука – рингсэ, – задумчиво сказал Цветков. – Такая штука вроде зерна янтаря или жемчужины. Говорят, образуется из мозгового песка. Что, не знал, что у тебя в мозгах песок? Это называется кальциноз, братец. Так вот, песок в мозгах есть у всех, но не у всех он превращается в жемчуг. А знаешь, как рождается жемчуг?

Лагутенко помотал головой. Он не знал. Но очень хотел узнать. Тоска в медблоке была смертная, Цветков, окончательно продувшись в шахматы, отказывался теперь играть с ним даже в крестики-нолики. Из медблока их выпускали ненадолго, по коридору пройтись, кости размять и обратно. Да и куда отсюда денешься – сто метров скалы над головой, дверей с сенсорными замками штук двадцать, а у них допуска для выхода наружу нет.

– В устрицу попадает соринка, песчинка, дрянь, в общем. В нежное устричное тельце. И эта тварюшка, устрица в смысле, начинает эту песчинку обволакивать слоями перламутра. Такая защита. Знаешь, когда с тобой какое-нибудь ши[1] происходит, ты потом начинаешь себя уговаривать – все, мол, не так плохо, а если приглядеться, так и вовсе хорошо. Так же и устрица обволакивает песчинку, и в итоге получается жемчуг. «Когда б вы знали, из какого сора…» и так далее.

– Ну, устрицы – понятно, – подумав, выдал Лагутенко. – А в мозги песок как попадает?

– Когда на пляже спишь долго, в уши задувает, – сказал Цветков. Поглядел на лицо Лагутенко и громко заржал.

– Не дрейфь, Андрюха, спи в наушниках.

– Иди ты… – не обиделся Лагутенко. – Нет, реально?

– Я ж объясняю – кальциноз. Процесс такой в организме, откладывание минеральных веществ в тканях тела. Что ты глазами хлопаешь, меня со второго курса меда выперли, я в жизни не только бороду растил. В общем, мозговой песок откладывается в эпифизе, он же шишковидное тело, corpus pineale на враждебной латыни именуемое. На кой черт он там нужен, никто не знает, медицина на этот счет хранит гробовое молчание. Старик Рене, который Декарт, называл эпифиз седлом духа. Я тебя потом с ним познакомлю, мировой мужик. Умер, правда, но вообще хороших людей много поумирало, а плохие все бегают. Так вот, тибетцы, чудаки, верят, что у особо духовных людей в шишковидке образуется зерно внутреннего света. Дескать, там концентрируется все, что человек осмысленно пережил. Так сказать, физическая квинтэссенция просветленности. Лагутенко недоуменно пожал плечами.

– Так что, у нас в головах жемчужины?

– У особо духовных образуется, Андрюха, это явно не про нас с тобой.

Цветков почесал бороду – долго, с удовольствием, переходящим в остервенение, скреб ногтями рыжие волосы, потом продолжил:

– Но вот что интересно, мой юный друг. Есть теории, что мышление человека – квантовый процесс, и в нем участвует этот самый песок. Прикинь, сидишь ты в пригородке Колпино-Питер с пузырем темного, рядом друганы, девочка красивая тебе улыбается, пьешь ты, в окно смотришь, а там поля, леса…

– Промзона там, – сказал Лагутенко, – Грейт-волловский завод, батя там слесарем пахал, пока не сократили.

– Пусть промзона, – согласился Цветков. – Забор тянется на версты, на заборе, как водится, русский народ признается о своей светлой любви к инородцам и болельщикам. Ты уже принял и на сердце хорошо, и девочка улыбается, и кажется, что тебе. А в голове у тебя в этот момент – квантовая физика, Андрюш, кубиты туда-сюда шныряют, обеспечивают твой мыслительный процесс.

– И что?

– Да ничего, в общем, – поскучнел Геннадий. – Странно все это до одури, человек рождается, мается дурью, и мрет по дурости или от общего паскудства жизни, и остается после него один песок и никакого жемчуга. Вроде человек, а хуже устрицы.

Он вздохнул, похлопал по отсутствующим карманам движениями курильщика, хлопнул по бедрам:

– Так вот, песок этот состоит из микрокристаллов гидроксиапатита кальция, его вообще до черта в наших тушках – зубы, кости там. А самое забавное знаешь что? Кристаллы «Невода», которые генерируют н-поле, тоже из этого фосфата кальция. Я в центральном часто кручусь, это, в общем, не секрет.

Лагутенко захлопал глазами.

– И что это значит?

– Просто любопытное совпадение, поделился.

Андрей нахмурился.

– А чего ты про Колпино заливал? С квантовой физикой пополам?

– Для расширения кругозора. Очень он у тебя узкий, Андрюха.

Лагутенко отвернулся, включил на светоплате крестословицу. С Цветковым поживешь – козой мекать начнешь. Когда уже их отсюда выпустят?

– Жалко, – неожиданно сказал Цветков. – Детей жалко. Столько дряни за жизнь на человека налипает, не отмоешься. Но это особенно…

– Каких детей? – не понял Лагутенко.

– Да, ты же белочек ловил, не знаешь. Поездка тут была, школьников по объекту водили. Административный показывали, аквариум с рыбками. И «Невод» показали.

Лагутенко вздрогнул.

– Как показали?

– Краешком, по внешнему контуру прогуляли. А Гелий, обезьяна старая, тестовые импульсы по контуру гонял. Заведет туда мальчика или девочку, чуток газа-транквилизатора подпустит, для расширения сознания, и шарашит тестовый.

– Новых рыбаков ищут, – догадался Андрей. – И что, нашли?

– А мне докладывают? – огрызнулся Цветков. – Я, Андрюша, нехороший человек, я себя очень люблю, любую гадость себе прощу. А это не могу. Я их вел, байки плел, Колибри показывал, а в голове все время стучало – «Сука, сука ты, Цветков, мразь конченая». Ладно мы с тобой, Андрюш, – сами на это говно подписались. А они-то причем? Совсем дети, хорошие, чистые, ухоженные домашние детки, не такой сброд подзаборный, как мы с тобой. Ну ладно, как я. Их-то за что? Кем бы там ни были их родители, дети не в ответе за них. Они пока ни за что не в ответе. Вот что жалко, Андрюш, подыхать буду, не прощу себе. Мог бы ведь послать Гелия на ферть, ять и ижицу.

– А что не послал?

Разоткровенничался Цветков, таким Андрей его не видел – будто злая, едкая душа Цветкова вывернулась колючками внутрь.

– Сволочь, потому что… – Цветков отогнул край синтетического матраца, вынул смятую гильзу. – Дунем?

Лагутенко кивнул. Двери медблока разошлись, Цветков нырнул вперед, будто ища тапочки, и мгновенно сунул гильзу под край матраца.

– Ну что, бойцы невидимого фронта, как самочувствие?

Господин Сенокосов был бодр, почти весел. Не к добру. Когда начальству весело, подчиненным наоборот.

– Вашими молитвами, – Цветков принял вертикальное положение. – Вы к нам зачастили, Олег Геннадьевич.

– Не пора ли отработать содержание, рыбачки?

– Я могу полы помыть, – вызвался Цветков.

– По профилю, Геннадий. Надо бы аномалию подсветить.

– На пиковом режиме? – побледнел Лагутенко.

– Не, с меня хватит, второй раз я голову в этот сливной бачок не засуну, – решительно сказал Цветков. – Вам надо – сами идите.

Сенокосов посмотрел на него взглядом голодного удава.

– Гена, утомил веселиться. Ты договор свой читал? Ты же неустойку будешь до конца своей жизни платить, китайскую лапшу жрать, на одной доске спать, а другой укрываться. Ты в рабстве, Гена, пока не отработаешь уговоренный срок. А продолжишь свое скоморошество, вылетишь в двадцать четыре часа по месту прописки. Вот обрадуются местные сыскари, наконец висяк закроют. Срок давности ведь не истек, Гена.

Цветков замолчал, взгляд его стал злым, узкие зрачки шилами прокалывали воздух.

– Дело должны были закрыть, – сказал он хрипло. – Был такой уговор, полковник.

– Уговор был, что ты работать будешь, а не коз по объекту выгуливать, – жестко сказал Сенокосов. – Отработаешь договор, тогда и закроем. Еще три года, Цветков.

Оператор молчал.

– Посиди, подумай, – сказал Олег Геннадьевич, повернулся к Лагутенко. – Как ты себя чувствуешь, Андрюша?

– Хорошо, – Лагутенко опустил голову, смотрел на замшевые ботинки полковника, красивые, светло-коричневые. Один был безнадежно забрызган чем-то темным. Жалко, дорогие ботинки, десятка алтын, не меньше.

«Кофе пролил, наверное», – равнодушно подумал Лагутенко. Он знал, чего хочет полковник, но не знал, что ему сказать.

– Поработать надо, – сказал полковник.

Андрей поднял тоскливый взгляд. Цветков смотрел куда-то в потолок, в матовые плафоны, заливавшие бокс молочным светом.

– Надо, так поработаем, – ответил Лагутенко.

Аршинцев позвонил в два часа ночи. Сенокосов как чувствовал, переставил телефон так, чтобы до него было легко добраться без акробатических этюдов.

– Неважно у нас дела обстоят, – сказал глава проекта вместо «Здравствуй, старый друг Сенокосов, как у тебя дела?». – Дьяки порбовские роют носом землю, продавят нас до конца недели. Собрание Схода назначено на воскресенье, будут Милованного на трон сажать. Почуяли, падлы, силу, чины за ними стоят. Так что в понедельник жди гостей. Дьяк по особым делам ПОРБ Царев, Лю Чжань, региональный куратор управления по делам русско-китайского союза, и Ван Юэй, третье управление МГБ КНР, научная разведка. Ну и свита из наших, само собой.