Гретель и тьма - Элайза Грэнвилл

– Не надо, – говорит Даниил.

– Чего ему от тебя нужно? – У Даниила голос расстроенный, и я просто чуть-чуть трогаю это пальцем ноги. Едва-едва. Точно же не больно, а у этого существа сразу слезы и сопли по лицу. – Если оно не скажет, что оно такое, мы знаем, как проверить. Ты посмотришь или я?

– Не смей! – Никогда я не видела Даниила таким злым. Лицо у него делается как свекла. На миг даже не видно синяков и отметин от зубов. – Никто не будет смотреть. Никогда. Слышишь? Что с тобой такое? Ты ничего не поняла, что ли, пока тут… – Он вскидывает руки. – Какая разница-то? Verschwinde![108] Брысь отсюда, пошла прочь! Я с тобой не разговариваю.

– Хорошо. Мне плевать. Я с тобой тоже не разговариваю, дурак.

Я ухожу не оборачиваясь. Лотти кричит что-то у меня из-под жакета, но и она пусть заткнется, потому что мне плевать, увижу я Даниила еще или нет. Да пусть хоть этой же ночью исчезнет, как и все остальные. Ну и пожалуйста, раз эта штука из хрящей ему дороже меня. И пусть он говорит что хочет, но только чтоб не думал, будто я не найду способ избавиться от этой штуки.

Стою и моргаю, глядя на зигзаг света, рассекающий черное небо. Слышен далекий грохот, будто сонная собака рычит у дороги, если тыкать в нее палкой. В яблоне поет деряба – мне видно его пятнистое брюшко, – а Грет несется собрать белье, пока не хлынул ливень. Сдергивает простыню, бьющуюся на ветру, – и тут же хватает меня в охапку, бормоча скверные слова себе под нос, и тащит обратно в кухню.

– Я тебе велела сидеть здесь, непослушная девчонка. Хочешь, чтоб тебя изжарило молнией до хруста? Не надо за мной ходить, за фартук держаться. Почему ты никогда не делаешь, что велят? – Она берет бечевку и привязывает меня за ногу к столу. – Вот тебе, будешь у меня слушаться.

Я воплю и брыкаюсь, но Грет не обращает внимания. Без единого слова она вновь бросается на улицу. Как бы я ни дергала узел, он не развязывается, и я тогда принимаюсь тащить стол к двери, дюйм за дюймом. Он слишком большой, не пролезет. Угол цепляется за косяк. Еще одна вспышка. И еще. Наконец раздается жуткий треск, и небеса разверзаются. Дождь льет как из ведра. Я заползаю под стол, и Грет тоже приходится – она пыхтит и отдувается, толкая корзину с бельем перед собой.

Закончив сушить волосы и орать на меня, Грет наливает мне молока, пирога не дает и принимается за глажку. Обычно тут бывает и сказка. Я вижу по ее лицу, что сказка будет не из лучших.

– Давным-давно, – говорит она, плюя на утюг; тот шипит, – жил да был упрямый ребенок, который никогда не делал, что ему велят те, кто постарше да поумнее. Само собой, Боженька этой маленькой грешницей сделался недоволен, и в один прекрасный день она так разболелась, что никакой врач не мог ее спасти. Могильщик выкопал ей могилку, и упрямое дитя отнесли к церкви. Вот опустили ее в могилку, землей засыпали, но тут она ручку-то и высунула. А они…

– Почему они ее в ящик не положили? Маму унесли в ящике с медными ручками, а сверху цветы.

– Ну вот не положили.

– Почему?

– Кто знает? Может, были очень бедные. Может, она была ужас какая мерзкая. Не знаю. Не положили, и все тут. – Грет плюхает утюг, и по кухне разносится запах паленого. – В общем, засунули они ей ручку обратно в землю и сверху еще холмик насыпали из свежей земли, но та опять высовывается. И деткиной м… и кому-то пришлось пойти к могиле и хлестать прутом по непослушной ручке, день и ночь. И только после этого убралась ручка и спряталась под землю, как ей и полагается.

Я отпихиваю пустую чашку.

– Глупо. Мертвые люди руки не высовывают.

– Ой ли? Не хочешь сама проверять – давай-ка уже делай, что велят. И на будущее: когда я тебе говорю «не ходи за мной» – сиди где сидишь.

Люди все исчезают и исчезают. В основном очень старые дамы и больные, которых забрали в больницу, чтоб им стало получше. И некоторые дети. Лена трет щеки, чтобы появился какой-то цвет. Прошлой ночью мы слышали большой шум. А наутро в птичнике появилось много воронов, все трудятся. Я стараюсь не смотреть.

Хефзиба говорит, что был в Библии такой царь, его звали Орив, что означает «ворон». «Когда-то на народ Израиля нападал один ворон, а теперь глядите-ка – все налетели».

У Грет всю неделю странное настроение – то она все крушит и ломает, то уголки на фартуке скручивает и смотрит в пустоту, вздыхает. Нынче утром метет во дворе здоровенной жесткой метлой, и по углам подымаются блеклые пыльные бесы.

– Оставь меня в покое. – Она отталкивает меня в сторону. – Нет у меня времени на пустые разговоры.

Я топаю.

– Хочу сказку.

– Хоти что хочешь, барышня. Плохо дело, правда плохо. Выставляют на улицу, упреждают за неделю без малого – и это после того, как я себе все руки до мяса сбила, работая на твоего отца. И, ясное дело, все должно быть в идеальном порядке, когда великий владыка и хозяин решит вернуться домой. Я до ночи провожусь, укрываючи всю мебель от пыли. – Она выпрямляется, трет поясницу. – И как он с тобой управится, спрашивается? Как он с тобой управится?

– Хочешь, я на плитки водой побрызгаю, Грет?

– Зря ты зубы мне заговариваешь, – ворчит она. – Да и кончились у меня сказки. Ты меня досуха выжала.

Я все равно брызгаю – беру полные пригоршни воды из ведра и лью на плитки, чтобы пыль улеглась. Собираются кучки грязи, в них я потом поиграю.

– А куда ты пойдешь, Грет?

– Домой, – горестно отвечает она. – Больше некуда. Что еще остается делать старой служанке в такие времена, кроме как вернуться к курам своим да гусям, к полям да лесам? Родители умерли, ферма теперь братнина. Конечно, он еще одной паре рук обрадуется, но старая служанка не нужна будет, когда все закончится. – Она очень громко вздыхает. – Сыновья его вернутся – если будет на то воля Божья и они выживут – и примутся за работу. И тогда что? Никому не нужен лишний рот, если не требуются руки, к нему приделанные.

– А куда сыновья ушли?

Грет хватает ведро и выплескивает воду во двор.

– В солдаты. – Она шагает обратно в кухню. – После того, как со мной обошлись, я заслуживаю лучшего кофе из красивой чашки – в последний-то денек. – Она приносит мамину, из гостиной. На чашке розовые розочки, а на ручке – маленький бутончик. Блюдце такое тонкое, что, кажется, просвечивает. Мне молоко наливает в обычную дурацкую детскую кружку.

– Жил да был честный и трудолюбивый солдат, – начинает она, отрезав нам по громадному куску пряника – не успеваю я заныть, – и напали на него разбойники. Украли все, что у него было, а потом выкололи глаза и привязали к ближайшей виселице.

Я так старательно закрываю глаза руками, что забываю глотать и давлюсь, и плюю крошками себе на колени.

Грет хлопает меня по руке.

– Еще раз так сделаешь – и я брошу твой пряник птицам. – Она доливает себе в чашку. – И вот несчастный слепой солдат слышит – крылья бьют. То на виселицу уселись три древних ворона…

– Откуда солдат узнал, что это вороны, у него же глаз больше нету?

– По голосу, глупышка.

– У ворон нет…

– Ты будешь сказку слушать или нет? Ну и вот. Первый ворон сказал своим братцам, что королевская дочка того и гляди помрет и Король отдаст ее в жены только тому, кто сможет ее спасти.

– А если вдруг это дама…

Грет поджимает губы.

– «Но на самом деле, – сказал ворон, – вылечить ее проще простого. Надо только поймать жабу вон в том пруду, сжечь ее заживо и сделать зелье, добавив немножко воды». Тут второй ворон говорит: «Ой, были б люди такие же мудрые, как мы. Вы только послушайте, братцы-вороны. Сегодня ночью с небес падет чудодейственная роса. Промоет слепой глаза ею – и прозреет».

Третий громко каркнул: «Ой, если б только глупый Человек был хоть вполовину такой же мудрый, как мы. Вы же слыхали о великой засухе в городе, правда? А ведь всего-то и надо, что убрать каменную плиту на базарной площади, – оттуда вода так и брызнет, на всех хватит». С этим и улетели вороны ночевать, а солдат, который каждое их слово слышал, промыл глаза бесценной росой, и зрение у него тут же вер…

– Но ты же сказала, что разбойники ему глаза выкололи, как же он…

– Тихо! – ревет Грет.

– Дурацкая история. – Я пинаю ножку стола и складываю руки кренделем.

Грет смотрит на меня поверх чашки.

– Пора мне за мебель приниматься.

– Наплевать. Я знаю, что там дальше. Дурацкий солдат делает вот это все и женится на дурацкой принцессе.

– Ха, там не только это есть. – Грет поднимается из-за стола. – Но если не хочешь слушать…

– Что?

Она опять усаживается, наливает себе третью чашку и отрезает нам обеим еще пряника.

– Однажды солдат, который уже теперь женат на принцессе, повстречал тех разбойников, что жестоко на него напали. На нем, понятно, богатые одежды, и они его не сразу узнали. Но он сказал им, что тогда случилось, и они упали на колени и стали просить пощады. И солдат их не казнил, а отпустил. Если б не они, сказал он, не видать ему теперешней удачи. И потому разбойники решили провести ночь под той виселицей и узнать, не расскажут ли вороны еще каких секретов. Но вороны разъярились. Они знали, что кто-то их подслушал: все, что они обсуждали, сбылось. И они отправились искать подслушивальщика и нашли под виселицей разбойников. – Грет медлит.