Честь смолоду - Аркадий Первенцев

Бойцы, взволнованные словами песни и только что пережитым, будто по команде, повернулись к Волге.

Ты сильна, глубока,Эй ты, Волга-река,Ты видала сражений немало,Но такой лютый бой,Ты, родная, впервойНа своих берегах увидала.

Песня звучала, как клятва, и неугасимой верой светились мужественные лица солдат исторического сражения.

Мы покончим с врагом,Мы к победе придем,Солнце празднично нам улыбнется.Мы на празднике томОб утесе споем,Что стальным Сталинградом зовется.

На другой день после встречи с Виктором я получил письмо от брата Ильи.

Радости моей не было конца. Он не мог назвать место боевых действий своего танкового полка. Но существует армейское подсознательное чувство, которое по ряду второстепенных намеков может подсказать точный адрес части.

Я не сомневался в том, что Илья находился в районе Сталинграда.

Теперь я не мог равнодушно пропустить ни одного танка. Я всматривался в надежде чутьем узнать: не там ли Илья? Если танки приходили к нам на поддержку, я расспрашивал танкистов. Да, Илья находился здесь, под Сталинградом. Илью знали многие… Его полк стоял за Волгой: переформировывался, пополнялся, подготавливался. Второе письмо от Илюши было проникнуто наступательным духом. «Идем в бой с надеждой, что разгромим наглого врага».

Теперь я не оставлял без осмотра ни одного подбитого танка. Часто, обнаруживая там обожженных до неузнаваемости танкистов, я проверял документы погибших. И всегда дрожало мое сердце: «А если он, Илья?…»

Иногда мне приносили документы танкистов разведчики поисковых партий. Нет, Илью хранила судьба.

Илья спрашивал меня в своем письме о родителях. Я не мог ничем его успокоить. Я знал, что бои идут на перевалах, в районе нашей станицы, в верхнем течении Фанагорийки, где река делила позиции немцев и советских войск, прикрывших подступы к морю.

…Кончился краткий отдых. Нам прислали пополнение. Многие были выписаны из госпиталя. Это были бывалые воины, державшие оборону Ленинграда, сражавшиеся в волховских болотах, под Москвой, под Ростовом.

Среди новых бойцов были люди, которым я годился в сыны. Замечал – ко мне присматриваются с удивлением: «Молодой командир. Как?» Спасибо моим старым боевым друзьям. Они поддерживали мой авторитет, хвалили.

Ко мне пришел Якуба, чтобы выяснить вопрос: «Есть ли английские войска под Сталинградом?»

Якуба держал письмо в руках от жены и смотрел на меня лукавыми своими глазами, ожидая ответа.

– А ты видел англичан под Сталинградом?

– Нет. А на что они тут? Це ж нам обида.

– Я тоже так думаю, Якуба.

– А може, за Волгой? Каспием подались из Персии, через Гурьев.

– Откуда ты это взял? – удивленно спросил я. – Даже указана трасса?

– Пишут из дому. Листовки немец бросал на станицу, на Терек, товарищ старший лейтенант.

– Кто же листовкам немцев верит? Ведь они наши враги. Их подпирает писать всякую брехню. Остановили их, бьем, вот и начинают оправдываться.

– Я тоже так думаю, а вот из колхоза пытают.

– А как же жинка узнала, что ты воюешь именно под Сталинградом? Писал ей?

– Ни. Разве можно?

– А как же?

– Просто, товарищ старший лейтенант, – ответил с улыбкой Якуба, – по догадке.

– Как же она могла догадаться?

– Простым путем. Мыслью. Ось я ничего еще не знаю, а могу сказать точно: поступил приказ нашей роте выходить на передовую.

– Откуда ты знаешь, Якуба? Кто сказал?

– Кто сказал? Сам догадався.

– Каким же образом ты догадался, Якуба?

– А таким, шо вы переобули хромовые сапожата на юхтовые – раз…

– А два?

– А два? Бумажки лишние из карманов выкидываете. Известно… Ежели якое несчастье, для чего давать немцу надругаться над нашими думками и заботами. Я тож ни одного письма с собой на передовую не тяну. Медаль начищу и гроши возьму… и все…

– А деньги зачем?

– После того случая, товарищ старший лейтенант. После разговора с вами, перед высотой 142.2. Може, штыком пырнет – и в гроши. – Якуба подмигнул мне и рассмеялся коротким смешком. – Разрешите итти, товарищ старший лейтенант?

– Иди, Якуба. Начищай медаль, выкидывай из кармана лишние бумажки. Через час туда…

– Есть!

Чтобы не повторяться, я не буду описывать еще один бой. Может быть, противник решил, что на смену подошли менее стойкие части, может быть, уже тогда Манштейн, находившийся на Кубани – Ставрополье, пробовал пощупать огнем и металлом стенки сталинградского «котла»?

Заняв передовую перед рассветом, мы выдержали до вечера шесть крупных атак, поддержанных артиллерией и авиацией. Моя рота понесла небывалые для нее потери – больше двадцати процентов состава. За весь день мы не брали в рот маковой росинки.

Немцы сумели вклиниться в наши позиции на участке андриановской роты, на бахчу. Раздавленные белокорые арбузы алели под ногами. На бахче вкопались в грунт штурмгруппы немецкой пехоты. Андрианова нервировало такое близкое соседство с противником. Он звонил мне. В сухом тоне его голоса, принятом им в служебных разговорах со мной, сегодня проскользнули тревожно-просительные интонации. Я понимал положение капитана Андрианова и подбодрил его от имени всей роты: не подведем, примем удар по-товарищески, как и подобает сталинградцам. Сочтемся обидами после победы.

Я не мог переносить личные отношения на служебную почву. Мне кажется, нет человека в коллективе, более достойного презрения, чем тот, кто сводит личные счеты.

Федя Шапкин, слышавший мой разговор с капитаном Андриановым, молчаливо одобрил сказанное мною. Я научился понимать его по глазам.

Немцы редко наступали ночью. Они боялись наших ночей. Отдав необходимые распоряжения, я пошел с обходом. Люди крепко вымотались за этот день. Уже не определишь глазом, были ли они на отдыхе. Они снова приобрели окопный вид. Санитары выводили раненых. Старшины не успели доставить продовольствие. Пожилой человек в новенькой, помятой складками шинели, в новом поясе и новых, вымазанных глиной обмотках угрюмо приветствовал меня.

Я остановился, ответил на приветствие. Боец, не мигая, смотрел на меня. Тусклый блеск его глубоко запавших глаз ничего не выражал. Вяло подняв худую руку со следами смолы на ладони, солдат что-то смахнул со щеки, опустил глаза, прикрыл веки.

– Что, отец? Чего голову повесил? – спросил я.

Человек чуть-чуть улыбнулся, устало, лениво отвел глаза в сторону траншейного внутреннего среза, поврежденного снарядом. Еще не успели оправить бруствер, не доверху загребли ямку, не успели затоптать следы смерти.

– Чего же ты пригорюнился? – повторил я свой вопрос.

– Да что, товарищ командир, – ответил он вполголоса, – деремся, знаете… недавно из госпиталя. Весь день не ел… В госпитале, может быть, отвык… там режим…

– Желудок свое просит?

– Конечно, товарищ командир. – Опять вялая улыбка прошла по его лицу. – Вымотанный человек на что гож. А ежели опять начнет?

– Не начнет немец ночью. А начнет – встретим. Встретим же?

– Уставший человек хочет отдохнуть, товарищ старший лейтенант.

Меня начинала раздражать его растерянность от одного боевого дня. Но солдат был вдвое старше меня. Мне не хотелось его обидеть.

– Ничего. Сейчас подвезут горячую пищу. – Я протянул ему фляжку. – На, выпей, отец.

Боец взял фляжку, сделал несколько глотков, под морщинистой кожей задвигался выдающийся кадык. Он вернул мне фляжку, поблагодарил.

Я попросил у связного сверток с пюре, развернул бумагу, подал солдату.

– Закуси.

– Что вы! – Солдат изменился в лице. – Я не потому… Еще можете плохо обо мне подумать, товарищ командир. Я под Москвой два ранения получил.

– Кушай, кушай, дружище. У меня еще есть.

Боец взял предложенное.

– Спасибо, товарищ старший лейтенант. Кабы в госпитале не приучили…

– Привыкнешь, дружище, – сказал я. – На сталинградской передовой только ночью живем. Ночью и завтракаем, и обедаем, и ужинаем. Днем кукуем с противником. Он ку-ку, и мы ку-ку…

Боец жадно ел. Быстро оправившись с нищей, он смотрел на меня со смущением и благодарностью.

Передо мной, вытянувшись, стоял Якуба. Я не заметил на его лице следов усталости после сегодняшнего страшного боя, когда нам пришлось выдержать шесть контратак, поддержанных с воздуха «Хейнкелями», «Юнкерсами» и «Мессершмиттами».

– Как дела, Якуба?

– Без англичанки управились, товарищ командир, – весело ответил Якуба, вытянувшись по всем правилам натурального солдата. – Только мертвяки дух дают, товарищ командир. Фрицы… Може, обратиться к ним по радио, хай уберут?…

– Этого нельзя, Якуба.

– Жалкую. Який баштан занавозили! Дивлюсь и не пойму, де кавун, де фрицевский гарбуз, что они на своих плечах носят.

– Настроение у тебя, я вижу, боевое?

– А шо нам впервой, товарищ командир? Надо як-нибудь выкручиваться.