Честь смолоду - Аркадий Первенцев

На Марне, с точки зрения этих теоретиков, произошло чудо. Там стратегия воюющих сторон зашла в тупик и, потеряв разумное управление, начала подчиняться случайностям. Выпавшие из рук безвольных, растерявшихся полководцев вожжи стратегии были подобраны неким «высшим существом», – и совершилось «чудо».

На Волге не было чуда. Здесь было все заранее продумано, подготовлено и решено. Не в один час и не в один месяц появляются в резерве Главнокомандующего десятки свежих дивизий, обученных, экипированных, стойких, не в один день и месяц изготовляются тысячи орудий, не так скоро изготовляется танк. Танк и орудие – конечное производное сотен заводов, домен, вскрытых руками человека недр, результат напряженной работы миллионов тружеников.

Людские вооруженные массы и материалы все же не решают сами дело победы. Надо сочетать их разумно и предусмотрительно: когда необходимо – быть скупым, когда потребуется – стать щедрым.

Что было бы, если бы разум вождя не предугадал того, что складывалось у нас в результате десятков лет созидательной работы мускулов и ума, способного к высокому философско-политическому обобщению и предвидению?

Что было бы с нами, если бы у нас не было во главе государства дальновидной коммунистической партии и ее вождя?

Уроки этой войны пригодятся и на будущее. Пусть народы садятся за парты и изучают пройденный нами курс.

У Германии даже ко дню нашего генерального похода на Берлин было в достаточном количестве бензина, стали, редких металлов, алюминия, взрывчатки, оружия. Теперь известны данные Шпеера, доложенные Гитлеру. Союзники не причинили серьезного, гибельного ущерба промышленности Германии. Они также не оттянули на себя достаточно сил, и германский генштаб гнал войска только к востоку, почти не поворачиваясь на запад.

Что же произошло? Живая сила немцев была разгромлена еще до нашего подхода к их жизненно важным центрам. Советский урок, преподанный врагу под Сталинградом, не был учтен. В нужную минуту у полководцев врага не оказалось необходимых для контрнаступления дивизий. Насколько несравнимо выше оказалась сталинская стратегия консервативной стратегии германского генштаба с его устарелой стратегической доктриной, идущей еще от мануфактурного периода войн.

В блиндажах, оборудованных в родной земле, мы, офицеры Красной Армии, спорили и горячились, доказывали и опровергали, казнились от досады, если что-либо ускользало от нашего понимания, но мы всегда помнили, что нашим спасением, нашим! будущим, мы обязаны великому человеку, который воспитывал нас в великих сражениях у высот коммунизма.

Глава девятая

Атака

…Незадолго до зимнего рассвета меня разбудила орудийная канонада.

Стальной пояс окружения начал сжиматься. Пришедшее из древности понятие «Канны», сотни лет не сходившее со страниц военных учебников, уступало место новому синониму стратегического окружения и разгрома – «Сталинград».

Через несколько часов к нам! поступило первое сообщение: взято в плен тринадцать тысяч солдат и офицеров. Итак, «непобедимая» армия, прошедшая Европу, маршировавшая по Антверпену, Брюсселю, Парижу, начала разрушаться под ударами советских войск.

Мы целовали друг друга. Мы не стеснялись наших чувств. Успех наступления был налицо, и мы торжествовали.

А потом в бой вступила и наша дивизия. Наконец-то прекратилось тягостное затишье!

Командир батальона собрал командиров рот и их заместителей по политической части в своем блиндаже и, покашливая, тихим голосом объявил нам приказ. Комбату было за сорок пять. В последнее время он часто прихварывал. А тут еще случилось несчастье: где-то в Средней Азии, в эвакуации, умерла его старшая дочь. Но комбат, как всегда, деловито и спокойно провел совещание.

Этой же ночью мы повели свои роты к исходному рубежу, в лощину. Сразу же после выхода из траншей попали на материковые снега. В таких снегах мы должны были скопиться перед броском. Глухая ночь помогала нам. Красноармейцы были одеты в маскхалаты, оружие прикрывали, чтобы оно не чернело на снегу. Противник не ожидал именно здесь, на нашем участке, активных боевых действий. «Языки» – обычно румыны – показывали на допросах, что немцы уверены в стабильности нашего направления.

Оставив условные проходы для танков поддержки, командиры рот собрались ко мне. Первой ротой командовал Бахтиаров. Андрианова перевели в другой полк. На третьей роте стоял Загоруйко. Четвертой ротой командовал кадровый капитан, умный и хладнокровный узбек, которого мы называли «Атаке», то-есть «отец».

Еще перед выходом на исходный рубеж мы надели маскировочные халаты. Здесь, в снежной лощине, продуваемой ветром, мы зябко поеживались, склонившись головами друг к другу; мы обсуждали, кому из нас выпадет честь встать первым во весь рост, крикнуть: «За Родину! За Сталина!» – и броситься вперед, увлекая за собой весь батальон.

Бахтиаров сказал своим баском:

– Пожалуй, придется мне, товарищи.

– Почему же тебе? – недовольно возразил Загоруйко.

– Ты очень высокий, Ким, – сказал я, – тебя сразу убьют. Ишь, какая заметная цель для немцев.

– Не пугай Кима, – заметил Атаке, – его все равно не испугаешь, А потом артиллерия начнет, «Раисы» начнут, танки начнут, минометы начнут. Куда там вглядываться в разные пехотные фигуры ошалелому немцу!

– Поэтому должен начинать я, – сказал Ким, обрадованный поддержкой Атаке.

– Что ты за персона, Бахтиаров! – нахохлился маленький Загоруйко. – Если бог дал тебе рост, это не значит еще, что он прибавил сюда же и удачу. Батальон подниму я.

– Объясни причины! – горячо возразил Бахтиаров. – Не балагурь, Загоруйко!

– Я маленький, увертливый – это во-первых. А во-вторых, недавно командую ротой. Надо же мне перед своими-то бойцами отличиться…

Мне тоже хотелось поднять батальон. Настало время, наконец, для того, чтобы отомстить за смерть Виктора Неходы и за страдания семьи, за все, что принес враг в мою жизнь. Мне казалось, что где-то на высоком кургане в морозном утреннем рассвете будет стоять и смотреть на нас человек, имя которого я должен буду произнести перед атакой вместе с именем родины. Я был уверен, что он близко.

– Нельзя так, товарищи, – серьезно сказал Атаке. – Мы сделаем по-другому. Мы сделаем, товарищи, справедливо: бросим жребий. Согласны?

Получив наше одобрение, Атаке разорвал на четыре части листок, вырванный из записной книжки, начертил на одной бумажке косой крестик и положил в шапку. Взмахнув своей курчавой головой, мгновенно обвившейся паром, Атаке сказал:

– Руки!

Четыре руки опустились в шапку. Я нащупал бумажку, развернул. На моей бумажке был косой крест.

– Вот и решили, – сказал Атаке, надевая шапку. – Поднимать Лагунову. Сережа, ты встанешь на полсекунды раньше нас. А потом: поднимемся все мы, как на пружинах. Пусть пуля тогда ищет тебя среди всех…

Федя Шапкин, теперь мой замполит, которому я рассказал о жеребьевке, поглядел на меня из-под поднятого воротника шинели, закрывавшего его от бокового ветра.

– Ты-то теперь не робеешь, Сергей?

– Конечно, нет… А почему ты задаешь такой вопрос?

– Обычно так получается: хорохоришься, хорохоришься при людях, а внутри… Как внутри, Сергей? Холодно или жарко?… – Не дожидаясь моего ответа, Шапкин уверенно сказал: – Ничего, и на этот раз повезет, Лагунов.

Шапкин посмотрел на часы.

Томительно тянется время. Волнение проходит. Я думаю не о том, что произойдет. Я думаю о Викторе, о моем погибшем друге. Я чувствую, что именно эти мысли помогут мне подняться без страха и без страха итти вперед. Меня воспитали в любви к человеку, но мое сердце сейчас полно ненависти, созревшей в дни моего горя. Я поднимусь сейчас в атаку не только против Н-ского батальона, Н-ского пехотного полка какой-нибудь там Вестфальской или Баварской дивизии, – я поднимусь против мрака и злобы, против будущих войн. Я поднимусь против убийц Виктора.

Я готовлю гранату «РГД» 1942 года. Она дает светлый столб пламени, прослоенного мельчайшими осколками. Я хитро, по-звериному, вкопался в снег, притаился. Я долго лежу в снегу, заметаемый снегом. Но близится рассвет, близится час возмездия.

Ветер дует нам в спину и несет снежный поток в лицо немцам.

И вдруг словно тысячи южных гроз разразились – бьет артиллерия всего кольца. Близкие громы сливаются с дальними. Рокот сталкивается, расходится, и снова звуковые волны ударяются друг о друга – гремит симфония войны: только медь и барабаны, барабаны и медь.

Залпы «Катюш» прикрывают нас.

Мы ползем в снегу ближе и ближе к траншеям врага. Вал огня впереди нас. Мы ползем, разрывая своими телами наметаемый косыми валами снег. Каждый спешит. Нет отстающих. Это не принуждение, не слепое исполнение устава, – это подвиг тысяч по велению собственного сердца.

Вверх взвиваются две ракеты: зеленая – это цвет наших полей, и красная – цвет нашего знамени. И я, поднявшись во весь рост, кричу: «За Родину! За Сталина!» и бегу вперед, туда, где бушует огонь. «За друга Виктора!»