Советские поэты, павшие на Великой Отечественной войне - Евгений Абросимов

239. Торжество жизни

Рассвет сочился будто в сите,Когда в звенящем серебреРванулся резко истребительКосым движением к земле.

Пилот, в бесстрашье шансы взвесив,Хватался в спешке за рули,Но все дороги с поднебесьяК суровой гибели вели.

И с жаждой верной не разбиться,Спасая в виражах мотор,Хотел он взмыть, но силу птицыПрезрели небо и простор.

Она всё тело распластала,Скользя в пространстве на крыле,И вспышкой взрыва и металлаЖизнь догорела на земле.

…А сила ветра так же крепла,Восходом солнца цвёл восток,И на земле сквозь дымку пеплаПробился утренний цветок.

Уже истлели тело, крылья,Но жизнь, войдя с людьми в родство,Презрев пред гибелью бессилье,Своё справляла торжество.

Как прежде, люди в небо рвалисьВ упорной жажде высоты.А в небе гасли, рассыпалисьЗвёзд изумрудные цветы.

И пахли юностью побегиВетвей. Прорезав тишину,Другой пилот в крутом разбегеВзмыл в голубую вышину.

Мир был по-прежнему огромен,Прекрасен, радужен, цветист;И с человечьим сердцем вровеньНа ветке бился первый лист.

И, не смущаясь пепла, тлена,Крушенья дерзостной мечты,Вновь ликовала кровь по венамВ упорной жажде высоты!

240. На Родине

Там не ждут меня сегодня и не помнят.Пьют чаи. Стареют. Свято чтутТесноту пропахших пылью комнат,Где мои ровесники растут,Где, почти дверей плечом касаясь,Рослые заходят мужикиИ на стол клеенчатый бросаютКрасные, в прожилках, кулаки.В дымных, словно баня, плошкахМать им щи с наваром подает.Мухи бьют с налета об окошко.Кочет песни ранние поет.Только в полдень отлетевшим залпом,Клочьями оборванного сна,Будто снег на голову, внезапноПадает на окна тишина.Пахнут руки легкою ромашкой.Спишь в траве и слышишь: от рукиВыползают стайкой на рубашкуС крохотными лапками жуки.Мир встает такой неторопливый,Весь в цветах, глубокий, как вода.Даже слышно вечером, как в нивыПервая срывается звезда.Людям не приснится душный город,Крик базара, ржанье лошадей,Ровное теченье разговора…Люда спят. Распахнут резко ворот.Мерное дыхание грудей.Спят они, раскинув руки-плети,Как колосья без зерна, легки.Густо лиловеют на рассветеВскинутые кверху кадыки.Видят сны до самого рассветаИ по снам гадают — так верней —Много ль предстоящим летомБлагодатных выпадет дождей?Я запомнил желтый подоконник,Рад тому, что видеть привелось,Как старик, изверившись в иконе,Полщепотки соли на ладониМедленно и бережно пронес.Будет дождь: роняют птицы перьяИз пустой, далекой синевы.Он войдет в косые ваши двериЗапахом немолкнущей травы,Полноводьем, отдыхом в работе,С каждым часом громче и свежей.Вы его узнаете в полетеНебо отвергающих стрижей,В бликах молний и в гуденье стекол,В цвете неба, в сухости ракит,Даже в том, как торопливо соколМимо ваших окон пролетит.

241. «Заснуть. Застыть. И в этой стыни…»

Заснуть. Застыть. И в этой стыниСмотреть сквозь сонные скачкиВ твои холодные, пустые,Кошачьи серые зрачки.

В бреду, в наплыве идиотства,Глядя в привычный профиль твой,Искать желаемого сходстваС той. Позабытой. Озорной.

И знать, что мы с тобою врозьПрошли полжизни тьмой и светомСквозь сонм ночей весны — и сквозьНеодолимый запах лета.

И всё ж любить тебя, как любятГлухие приступы тоски, –Любил безумный, страшный ВрубельСвои нелепые мазки.

242. «Я лирикой пропах, как табаком…»

Я лирикой пропах, как табаком,И знаю — до последнего дыханьяПросить ее я буду под окном,Как нищий просит подаянья.

Мне надо б только: сумрак капал,И у рассвета на краюНочь, словно зверь большой, на лапыБросала голову свою…

243. Волк

Когда раздался выстрел, онЕще глядел в навес сарая,В тот гиблый миг не понимая,Что смерть идет со всех сторон.

Стоял на рыхлом талом насте,По ветру ставил чуткий нос,Когда двухствольным резким «Здрасьте!»В ушах и в теле отдалось.

Он падал медленно под креномКосого резкого угла.Еще медлительней по венамКровь отворенная текла.

Сбежались люди, тишь нарушивПлевком холодного ствола.А под его тяжелой тушейУже проталина цвела.

И рядом пыж валялся ватныйУ чьих-то мех обутых ног,И потеплел — в багровых пятнах –Под теплой лапою ледок.

Там, где нарост остистой шерстиСвалялся в ледяной комок,Шесть кровоточащих отверстийСтруили приторный дымок.

Он издыхал с косым оскалом,В паху еще теплился зуд,Но смерть всё близилась и кралаТеченье считанных минут.

Уже светало. Пахло хлебом,Овчиной, близким очагом.А рядом волк лежал и в небоСмотрел тоскующим зрачком.

Он видел всё: рассвет и звезды,Людей, бегущих не спеша,И даже этот близкий воздух,Которым больше не дышать.

Голодной крови теплый запахТревожил утреннюю рань,И нервно сокращалась в лапахРывками мускульная ткань.

Бежали судороги в теле,В снег ртутью падала слеза,А в небо синее смотрелиБольшие серые глаза…

Нет, в них не виделось испуга,Они грустили лишь о том,Что сероглазая подругаЕго не встретит за бугром.

Они, как склизлый студень, стыли,Так он лежал в чужих ногах,Смертельно раненный навылетПод теплый и бесшерстный пах.

244. Отелло

Пусть люди думают, что я трамвая жду,В конце концов кому какое дело,Что девушка сидит в шестом рядуИ равнодушно слушает «Отелло».

От желтой рампы люди сатанеют.Кто может девушке напомнить там,Что целый год ищу ее, за нею,Как этот мавр, гоняясь по пятам.

Когда актеры позабыли ролиИ — нет игры, осталась лишь душа,Партер затих, закрыл глаза от болиИ оставался дальше не дыша.

Как передать то содроганье зала,Когда не вскрикнуть было бы нельзя.Одна она с достоинством зевала,Глазами вверх на занавес скользя.

Ей не понять Шекспира и меня!Вот крылья смерть над сценой распростерла.И, Кассио с дороги устраня,Кровавый мавр берет жену за горло.

Сейчас в железы закуют его,Простится он со славой генерала,А девушка глядела на негоИ ничего в игре не понимала.

Когда ж конец трагедии? Я сноваК дверям театра ждать ее иду.И там стою до полчаса второго.А люди думают, что я трамвая жду.

245. Август

Я полюбил весомые слова,Просторный август, бабочку на рамеИ сон в саду, где падает траваК моим ногам неровными рядами.Лежать в траве, желтеющей у вишен,У низких яблонь, где-то у воды,Смотреть в листву прозрачнуюИ слышать,Как рядом глухо падают плоды.Не потому ль, что тени не хватало,Казалось мне, вселенная мала?Движения замедленны и вялы,Во рту иссохло. Губы как зола.

Куда девать сгорающее тело?Ближайший омут светел и глубок.Пока трава на солнце не сгорела,Войти в него всем телом до пределаИ ощутить подошвами песок!И в первый раз почувствовать так близкоПрохладное спасительное дно.Вот так, храня стремление одно,Вползают в землю щупальцами корни,Питая щедро алчные плоды, –А жизнь идёт, – всё глубже и упорнейСтремление пробиться до воды,До тех границ соседнего оврага,Где в изобилье, с запахами вин,Как древний сок, живительная влагаКлючами бьёт из почвенных глубин.Полдневный зной под яблонями таетНа сизых листьях тёплой лебеды.И слышу я, как мир произрастаетИз первозданной матери – воды.

246. Что значит любить