Генетик - Анатолий Маев

Охранник впустил Боба Ивановича в холл похоронной фирмы. Через пару минут к нему вышла все та же пупсового вида сотрудница. Наблюдательный Шнейдерман сразу отметил на ее лице искусно запечатленное выражение печали, которому соответствовали и произносимые ею слова:

— Вы поступили абсолютно правильно, обратившись за помощью именно к нам! Ни одна другая фирма не окажет вам услуг в предлагаемом нами объеме на подобном уровне. Выражаю вам глубочайшее соболезнование от имени всех сотрудников нашей фирмы в связи с постигшим вас горем — кончиной…

Девушка сделала паузу, ожидая помощи, но вместо этого Шнейдерман пошел на хитрость:

— Я скажу вам, по ком скорблю, лишь в том случае, если вы разрешите посмотреть журнал заказов. За вчера и сегодня.

Сотрудница подняла брови и, глядя в упор на гостя, прошипела:

— Может, вам еще и список перспективных адресов подарить?

Откройте журнал! — металлическим голосом произнес «сын восьми народов».

Девушка повиновалась словно загипнотизированная. Боб Иванович всматривался в записи, начав со вчерашнего дня, и не нашел ничего из того, что помогло бы ему увидеть основания для утреннего визита агента фирмы. Второй человек в партии не знал, что лишь меньшая часть заявок вносилась в журнал: компания «Такси в рай» работала на доверии и по большей части выполняла заказы на основе устных договоренностей за наличный расчет.

И тут Шнейдерман вспомнил, что намеревался ехать в Клинику наследственных болезней имени третьего закона Менделя, и удивился, как мог забыть об этом. Он провел в лечебном учреждении всю вторую половину дня, имел контакты со многими сотрудниками, даже попал на прием к главному врачу, но результат оказался нулевой.

Описанные события произошли на следующий день после того, как Ганьский на банкете по случаю своего юбилея рухнул замертво и Кемберлихин, выполняя его просьбу, позвонил Макрицыну. А тогда…

— Он умер! — душераздирающе закричала Марина и кинулась к мужу.

Аполлон лежал без сознания. Валидола не нашлось, но у кого-то из гостей оказался нитроглицерин. Кемберлихин раскрыл Ганьскому рот, чуть приподнял голову и вложил под язык таблетку. Артист Тухов вызвал «скорую». Все вокруг суетились, и тем более удивительным казалось поведение профессора Гисса — кардиолог безучастно стоял возле лежащего юбиляра, его лицо было спокойно. Состояние Ганьского оставалось без изменений.

— Что же вы не помогаете, сердечный профессор? — снедоумением обратилась к Гиссу Закатова.

— Наверное, потому, что никому и в голову не пришло предоставить мне возможность позаботиться об Аполлоне. Вы все кинулись к нему, пытаясь помочь. Но слава богу, ваше общее желание помочь не сможет ему навредить. Хотя таблетки под язык попрошу больше не класть. Призываю всех успокоиться и отойти от нашего друга. Ему нужен всего лишь один укол, угрозы смерти абсолютно никакой. Надо дождаться медиков, и обещаю вам, что наше застолье продолжится.

Гисс склонился на Ганьским, проверил пульс, дыхание, посмотрел глазные яблоки и повернулся к Марине:

— Уверяю вас, с ним будет все хорошо. Вам не стоит волноваться. С сердцем видимых проблем нет.

— Что же с ним такое, если не сердце, профессор? — вытирая кулаком поплывшую тушь, спросила Марина.

Гисс ответил сразу и уверенно:

— У Аполлона, оказывается, проблемы с шейно-грудным отделом позвоночника.

Приехала бригада в белых халатах. К медикам подошел Гисс, представился. О чем-то они поговорили, после чего Ганьскому ввели внутримышечно спазмолитик и обезболивающий препарат. На всякий случай сняли электрокардиограмму, и она опасений не вызвала. Юбиляр довольно быстро пришел в сознание. К удивлению гостей, приподнялся и встал без посторонней помощи. Его испачкавшиеся при падении брюки отряхнул Кемберлихин.

Ученый без видимого труда, но чуть-чуть неуверенно дошел до стола и опустился на стул.

— Послезавтра я жду тебя у себя в клинике, — заявил Гисс. — Проблема не смертельная, но серьезная — ею надо заниматься. А сейчас… Аполлон, как самочувствие?

— Совершенно нормальное, — немного лукавя, ответил пострадавший.

— Тогда доктор Гисс предлагает тост за излечение позвоночника юбиляра! — произнес профессор.

Прозвучало многоголосое «ура», и все дружно выпили. В том числе и именинник.

— За столько лет — и ничего не изменилось! — отметил Макрицын, оказавшись возле дома Ганьского. — Наверное, под снос пойдет. Или не пойдет? Центр, да и дом хоть старый, но еще лет пятьдесят простоит. Не иногородние строили, тогда лимитчиков-то не было.

Еврухерий подошел к подъезду и обнаружил, что дверь оборудована кодовым замком. Он положил венок на скамейку и присел рядом. Как назло, движения не наблюдалось: день был выходной, время утреннее. Ясновидящий успел даже задремать.

Разбудил его огромный детина неопрятного вида, заросший щетиной, возраста неопределенного.

— Кто-то из подъезда умер?! — рявкнул верзила, сильно напугав дремавшего Еврухерия, который мгновенно открыл глаза.

— Вы здесь проживаете? — поинтересовался Макрицын.

— Проживаю. С рождения. Кому венок принес? Уж не Никифоровна ли отошла в царство небесное?

— Ганьский Аполлон скончался.

— Что?! — заорал гигант. — Не может быть! Я его неделю назад видел.

— Неделю назад был жив, а позавчера в доме отдыха внезапно умер, — сообщил ясновидящий.

— Вот тебе и на… — в сердцах проговорил верзила. — Какой человек был! Уважал я его — культурный, вежливый, встречает тебя — всегда руку пожмет, за жизнь поинтересуется, помощь предложит…

— Хороший был, — согласился Макрицын.

— Царство ему небесное! — сказал сосед и перекрестился. — А ты чего здесь сидишь? Кода нового не знаешь?

— Не знаю, — признался Еврухерий.

— Пойдем! Я тоже попрощаюсь. Когда похороны?

Макрицын пожал плечами:

— Думаю, сегодня.

Вдвоем поднялись на лестничную площадку, где находилась квартира Ганьского. Еврухерий уже протянул руку к кнопке звонка, но сосед остановил его:

— Погоди. Пойду-ка я побреюсь и переоденусь. Неудобно как-то в таком виде с человеком прощаться.

Сосед скрылся. Еврухерий позвонил. Затем еще раз и еще. Дверь не открывали. Вскоре верзила вернулся. Увидев ясновидящего, предположил:

— Наверное, за покойником поехали. Слушай, как привезут, ты стукни мне в дверь, а? Я живу в седьмой квартире.

Еврухерий решил подождать на лестничной площадке. Но потом, прихватив венок, спустился и позвонил в дверь с табличкой «7».

— Мне позвонить надо, — объяснил Макрицын.

— Заходи и звони.

Ясновидящий сообщил Вараниеву, что уже поехали за покойником и похороны, видимо, сегодня после обеда будут.

Сидя возле квартиры Ганьского, Еврухерий заметил, что в подъезде началось какое-то движение — до него доносились негромкие голоса, в основном женские и немолодые. Через некоторое время на лестнице показалась маленькая старушка в синей шерстяной кофте. Голова ее была повязана белым платком. Она перекрестилась на дверь Ганьского и спросила:

— Когда же случилось-то, сынок?

Еврухерий ответил, что позавчера вечером ему сообщил друг Аполлона.

Постепенно к квартире ученого подтянулось человек двадцать, преимущественно людей старых.

— Молодой-то какой ушел! — заметил один из них.

— А чего же ты удивляешься? Жизнь-то у них какая — сумасшедшая! Работы меняют, баб меняют, пьют, нервничают.

Еврухерию надоела толпа с ее разговорами, и он спустился вниз на лавку. Через какое-то время подъехали Вараниев со Шнейдерманом. Оба в черных костюмах и с цветами. Просидели до вечера. Толпа разошлась по квартирам. Уехали и первые лица партии «Мак. Лем. иЧ.».

Но ранним утром следующего дня Макрицын вернулся. Из подъезда выходил почтальон, и Еврухерию не составило труда проникнуть внутрь. Поднявшись на нужный этаж, позвонил. Безрезультатно. Он позвонил второй раз, немного подождал, повернулся и сделал шаг к лестнице.

В этот момент раздался характерный звук поворота в замке ключа. Ясновидящий метнулся к двери: на пороге стоял Ганьский с лицом, полным недоумения. Макрицын остолбенел, его повело в сторону Аполлона. Он медленно наклонился вперед, не владея более головой и равновесием, с широко открытыми глазами и со словами «это тебе от меня» протянул венок Аполлону Юрьевичу. Затем, потеряв сознание, рухнул на пол.

— Все замечательно! Все просто великолепно! — радовался переполненный эмоциями Вараниев, прохаживаясь по квартире Еврухерия и потирая ладоши. — Как же тебя угораздило так упасть, черт побери? Хорошо еще, что вперед завалился. А если бы назад рухнул, да затылком о ступеньки… Завтра бы тебя вместо Ганьского хоронили. Ядумаю, Еврухерий, ты в рубашке родился!