Словами огня и леса Том 1 и Том 2 (СИ) - Светлана Дильдина

длину веревок и наклон доски — порой груз падал на землю, порой шел медленно, а порой начинал сильно раскачиваться, грозя улететь.

— Оторвись хоть ради обеда от любимой работы! — веселый голос прозвенел. Кайе обернулся быстрее Аруты. Рядом стояла девочка-подросток, остролицая, ладная, а ее за колени обнимала малышка не старше трех весен с веткой ежевики в руке, измазанная ежевичным соком.

Старшая девочка подала Аруте лепешку с вяленым мясом и пряностями.

— А ты… — боязливо, и все же лукаво взглянула на Кайе, — не голодный? А то я принесу!

— Не надо. — Поднялся, внимательно оглядел девочку, тронул тонкую косичку, падавшую ей на левое плечо — остальные волосы были распущены.

— Ты кто?

— Таличе. Его сестра. А это — Ланики, — с улыбкой прижала к себе малышку.

— Ланики? Нет. Шуни, ежевика, — усмехнулся Кайе. А малышка протянула ему ветку с ягодами.

Домой Кайе вернулся после заката. И следующим вечером умчался к Таличе и Аруте.

С братом говорил больше, чем с сестрой — та помогала матери, а дел было много — растереть зерна в муку, выпечь лепешки, сбить масло, разделять и прясть шерсть и растительное волокно. Арута же занят был на ремонте дороги — а, возвращаясь домой, брался за очередную придуманную вещицу. Словно не уставал на работе — вечно изобретал что-то, или, напротив, пытался разобрать на части, изучить, как устроено, чертил схемы или картинки в пыли или на глиняной дощечке. Понять все это было трудно, да Кайе не особо пытался. Ему нравилось наблюдать, как наблюдал бы за гнездом каких-нибудь птиц или белок. На глазах из дощечек и конопляной веревки возникали то очередной подъемник, то ветряк, а то и вовсе летающая лодка.

— Всё не то, — хмурился Арута. — Это игрушки, работать они не будут.

— А почему?

— Потому что… — объяснения скоро становились неинтересными. Но всё равно притягивали — совсем из другого мира появились и все эти схемы-дощечки, и этот серьезный подросток с глазами взрослого.

Порой выпадало занятие, в котором и Кайе оказывался полезен. Починить колодец, забор обновить… это тоже было весело, тоже не делал этого никогда. А еще Арута любил рассуждать о том, что справедливо, что нет, какими должны быть законы, и вот тут Кайе не молчал уж точно.

Друг на друга смотрели, словно на диковинку, спорили до крика и ругани, едва ли не драки. Но остывали быстро, не успев поссориться.

И все время неподалеку была Таличе — спокойная, веселая, тепло от нее исходило, а не жар. Она успокаивала спорщиков одним присутствием своим — или метким словом, улыбкой. И Ланики порой возле крутилась, с легкой руки Кайе и мать уже звала ее Шуни, хоть и странно смотрела, видя подростков вместе, хоть и старалась не подпускать к ним младшую дочь. А старшую… словно поощряла порой, ему так казалось. Но он был рад.

Таличе. Дождевая струйка. От ее кожи пахло мятой и скошенной травой, в волосах серебрилась упавшая с воздуха паутинка. В маленьких ушах — бронзовые серьги-колечки. Сидеть с ней рядом… хорошо было. До того хорошо, что губы пересыхали, и боль поднималась во всем теле, едва ощутимая.

Тонкие руки, украшенные кожаными браслетами, осторожно опустили лодочку на воду. Лодка закружилась, попав в невидимый круговорот, а потом устремилась к западу, неторопливо, с достоинством.

— Она уплывет к Семи озерам.

— Вряд ли. По дороге застрянет.

— Сейчас много воды, течение сильное — вдруг…

Таличе подняла голову, запустила пальцы в волосы, пытаясь убрать за уши рассыпавшиеся пряди.

— Я бы хотела сама уплыть на такой лодке, далеко-далеко. Выдолбить из ствола большую… Арута говорит, мог бы, только занят все время.

Вздохнула, прижимая ладонь ко лбу козырьком, смотрела вслед игрушке.

— А сердце не на месте — что будет с ней?

— Зачем же отпустила?

— Она — лодка, ей плавать надо. А я ей — как мать. Матери не будут детей держать подле себя всю жизнь.

— Мать, — коротко усмехнулся, презрительная гримаса, — Попробовала бы моя удерживать…

— Сколько тебе весен? — спросила Таличе, по-птичьи склонив голову к плечу. Прямо птичка, подумал, и потянулся поправить прядку на ее щеке.

— Четырнадцать. Недавно сравнялось.

— Как Аруте… и кто же тебя вырастил, как не мать?

— Мало ли слуг!

Девочка опустила лицо, принялась чертить пальцем узоры в пыли.

— А мне будет столько через девять лун. Мы с братом погодки. Я в ливень родилась, вот и зовут…

Сидела, поджав ноги, сережка то ли качается, то ли это свет так играет на бронзе. Упорно смотрит вниз, хотя ничего уже не рисует, так палец и замер в конце очередного зигзага.

До недавних пор ни разу не думал о ней, как о девушке. Несмотря на то, что испытывал рядом с ней — не думал. Как о товарище только. И вот будто впервые увидел: словно сок в тонком стебле, все тело уже явственно наполняла, под кожей текла непонятная сила, и скоро она хлынет через край, как в дожди вода из каналов. Уже и грудь обозначилась под льняным светлым платьем, какие носили девочки, и плечи такие округлые, что хочется провести ладонью, и ресницы подрагивают смущенно, словно что-то хотят скрыть. Раньше ведь она иначе смотрела?

Убил бы любого, кто попробовал тронуть Таличе. Так куда привычнее, чем испытывать… это.

Лесной зверек, думала Таличе по ночам. Опасный, очень опасный… но такой хороший, если правильно гладить, по шерсти. Как хорошо с тобой — словно ветер подхватывает и бросает высоко-высоко. Страшно… разбиться можно, но как чудесно лететь!

Так странно, что он пришел к ним однажды, и приходит до сих пор. И сидит рядом, и его не отталкивает… вся их небогатая жизнь.

Таличе никогда не задумывалась, привлекательны ли внешне мальчишки, с которыми играла в детстве. Хорош ли брат… а сейчас придирчиво изучала каждую его черточку, желая понять. И сравнивала…

Ореховые глаза — а у того — синие, порой светлее, порой совсем темные, когда злится. Тогда они дикие совсем; а ведь и правда разрезом как у энихи. А черты у Аруты крупнее и резче. И сам — жилистый, высокий. Серьезный. Наверное, девушки по нему будут сохнуть — уже заглядываются.

А при мысли об этом, веселом, как солнце, как звонкая медь, не знающем запретов, словно пушистый кто на груди сворачивается и мурлычет.