Точная Формула Кошмара - Жан Рэ

Я оперся на ладони, изо всех сил пытаясь встать. Чьи-то руки помогли, подхватили, и я на радостях заблажил и зачертыхался.

— Слава Богу, — воскликнул Джелвин. — Хоть этот еще жив.

Я с трудом раскрыл свинцово-тяжелые веки и увидел сначала желтое небо в косой штриховке такелажа, потом Джелвина, который шатался, как пьяный.

— Что произошло, что еще стряслось, — заорал я, заметив слезы у него на глазах.

Он молча повел меня в мою каюту.

Обе кушетки были сдвинуты — там раскинулось огромное безжизненное тело Стевена.

При этом зрелище я сразу пришел в себя и стиснул ладонями виски. Голова Стевена была изуродована и дико распухла.

— Это конец, — прошептал Джелвин.

— Конец… конец, — повторял я, не вникая в смысл.

Джелвин принялся менять компрессы.

— Где брат Тук?

Джелвин бросил бинт и разрыдался.

— Его… как других… мы больше не увидим. Прерывистым голосом он рассказал то немногое, что знал.

Это обрушилось гибельно и мгновенно, как и все кошмары, которые ныне составляют наше существование.

Он был внизу — проверял смазку в моторе, — когда с палубы донеслись крики и стоны. Прибежав, он увидел, как Стевен ожесточенно борется, но с кем?… его окружала и сжимала гибкая, шаровидная, серебристая масса. Кожаный ремешок и парусные иглы валялись около грот-мачты, но брат Тук исчез — только с фала бакборта стекала кровь.

Я лежал без сознания. Вот и все, что он знает.

— Когда Стевен очнется, может он побольше расскажет, — вяло предположил я.

— Очнется? — горько усмехнулся Джелвин. — У него перемолоты суставы и внутренние органы. Это в буквальном смысле мешок костей. Он еще может дышать, благодаря своей мощной конституции, но, по сути, он мертв, как все остальные.

Мы оставили шхуну блуждать по прихоти ветра и волн. При уменьшенной парусности она явно проигрывала в скорости. Джелвин помолчал, потом проговорил, как бы рассуждая вслух:

— Опасность нам грозит главным образом на палубе.

Вечером мы заперлись в моей каюте.

Стевен дышал хрипло и трудно: окрашенная кровью слюна обильно текла и приходилось все время ее вытирать. Я повернулся к Джелвину.

— Спать, пожалуй, нам не придется.

— Какое там!

Судно умеренно качало. Несмотря на духоту, мы задраили иллюминаторы.

К двум часам утра меня одолела непобедимая дремота. В тяжелом отупении сверлящие, судорожные мысли расползлись вялым кошмаром. И, тем не менее, я мгновенно пришел в себя.

Джелвин даже не прикорнул. На его лице застыла мучительная гримаса — он пристально смотрел в потолок. Наконец, прошептал:

— Ходят на палубе. Я схватил карабин.

— К чему? Сидите спокойно… о, Господи!

Послышались быстрые шаги, потом беспорядочный топот, словно человек двадцать сновали туда-сюда. Джелвин покачал головой.

— Мы теперь вроде пассажиров. Работают за нас. В неясном шуме послышался знакомый звук: заскрипели штуртросы — очевидно, кто-то пытался маневрировать при встречном ветре.

— Увеличивают парусность.

— Черт!

«Майенская псалтирь» получила резкую килевую качку и затем взяла скачок на триборт, что заслужило одобрение Джелвина.

— Выйти на правый галс при таком ветре! Это монстры, пьяные от крови и убийств, но в морском деле они понимают. Лучший английский яхтсмен на призовой яхте не осмелился бы резануть ветер под таким углом.

— И что это доказывает? — добавил он тоном врача-диагноста.

Я безнадежно махнул рукой.

— Это доказывает, что мы идем определенным курсом, что имеется место назначения.

Я с минуту поразмыслил и добавил в свою очередь:

— А вдруг это не демоны и не фантомы, а такие же существа, как и мы?

— Знаете, это сильно сказано…

— Я хочу сказать, существа материальные, располагающие лишь естественными возможностями.

— Насчет этого я никогда не сомневался.

К пяти часам утра был произведен новый маневр, и шхуна снова изменила курс. Джелвин открыл иллюминатор — от густых облаков просочилась грязная белесая заря.

Мы рискнули крадучись выбраться на палубу. Никого.

Судно лежало в дрейфе.

Прошло два спокойных дня.

Ночные маневры не повторялись, но Джелвин заметил, что нас несет быстрое течение и мы следуем направлением, которое когда-то называлось северо-западом.

Стевен дышал все слабее. Джелвин приготовил ампулы и шприц. Время от времени он делал уколы нашему умирающему другу. Мы почти не разговаривали и почти ни о чем не думали. За себя я ручаюсь, поскольку глотал виски целыми пинтами.

При этом я лопотал только пьяную белиберду вместе с проклятиями по адресу школьного учителя. Среди обещаний оторвать голову, законопатить уши и прочего тому подобного Джелвин вдруг расслышал о книгах, которые учитель приволок на шхуну.

Он подскочил и принялся трясти меня за плечи. С пьяной важностью я твердил одно и то же:

— Капитан здесь кто? Не сметь!…

— Какой вы к черту капитан! Повторите! Что вы сказали про книги?

— Да в его каюте… полный чемодан латинского старья… не понимаю этого аптекарского жаргона.

— Я его знаю, я! Почему вы раньше не сказали!

Я только растянул губы в пьяной ухмылке.

— Наплевать. Капитан здесь кто? Вы обязаны ценить, уважать…

— Пьяный идиот, — крикнул он и побежал в каюту школьного учителя.

Жалкий, бесчувственный, неподвижный Стевен остался моим компаньоном в последующие часы одинокого пьянства. Иногда я принимался голосить:

— Капитан здесь кто?… Пожалуюсь… в адмиралтейство. Обозвать пьяным идиотом!… Меня, первого после Бога на корабле!… Так, Стевен? Ты свидетель… низкого оскорбления. Я его по доске… в море…

Потом я заснул.

Джелвин поспешно глотал сухари с консервами, его щеки горели и глаза пылали.

— Мистер Баллистер, школьный учитель ничего не упоминал о хрустальном шаре или о каком-нибудь кристалле?

— Он меня не посвящал в свои занятия, — проворчал я, памятуя об оскорблении.

— Ах, если б эти книги попались мне раньше! — Вы нашли что-нибудь?

— Проблеск… ниточка… Бессмыслица на первый взгляд. Непостижимо! Понимаете, непостижимо!

Он был ужасно взволнован. Я так и не смог вытянуть из него что-нибудь путное. Он снова закрылся в пресловутой каюте и я его больше не беспокоил.

Вечером он пришел заправить лампу керосином и не сказал ни слова.

Я лег спать и на следующее утро проснулся очень поздно. В каюте школьного учителя.