Пролог (Часть 1) - Генрих Боровик

Республиканская считалочка оказалась игрой на большие деньги, очень большие. Но не азартной игрой. Её результат был предсказан ещё весной. Попытка Рокфеллера и его сторонников изменить ход событии потерпела поражение.

Ричард Никсон показал себя политиком опытным и ловким. С одной стороны, он опирался на поддержку традиционного консервативного крыла партии, а с другой, учитывая настроения избирателей, он кое-что сделал для смягчения своей прежней репутации «жесткого политика». В последнее время он перестал говорить о необходимости «добиться победы во Вьетнаме» и провозгласил своей целью там — «достижение почетного мира». Что Никсон имеет в виду под словом «почетный», американские избиратели не знают, но ключевое слово «мир» играет свою роль.

Некоторая «либерализация» позиции Никсона, видимо, согласно тактике республиканских консерваторов, нуждалась в немедленном балансе. И на другое утро после победы на конвенте Никсон, к удивлению непосвященных, предложил в качестве вице-президента США кандидатуру Спиро Эгню, доселе мало кому известного губернатора штата Мэриленд. Настолько малоизвестного, что имя его даже не упоминается в последнем справочнике «Кто есть кто в Америке».

Майамские журналисты, удивленные новостью, провели опрос на улицах города — слышал ли кто-нибудь об Эгню. Ответы доставили журналистам большое профессиональное удовольствие: «Какое-то восточное блюдо», «Кажется, сорт ореха», «Чемпион по водным лыжам», «Очень известный певец», «Это едят?»

Однако, как выяснилось, о Спиро Эгню всё же кое-что известно. Известно, например, что он твёрдый сторонник полицейских расправ над негритянский освободительным движением. В Балтиморе губернатор Эгню требовал, чтобы полицейские стреляли по неграм. А тех полицейских, которые отказывались открывать огонь, он сравнивал с американцами, отказывающимися воевать во Вьетнаме. Известно также, что Эгню считался сторонником Рокфеллера, но затем перешёл в лагерь Никсона, принеся с собой 18 из 26 голосов делегации штата Мэриленд.

Никсон предложил кандидатуру Эгню после ночного совещания с видными деятелями реакционного крыла республиканской партии, в основном из расистов южных штатов (надо сказать, что на конвенте одним из главных менеджеров у Никсона был южно-каролинский сенатор Тормонд, известный расист; он же сопровождал Никсона к трибуне, откуда тот произнёс свою официальную речь о согласии стать кандидатом).

Газета «Нью-Йорк таймс» называет всё это «торговлей с южным расизмом» с целью получить в ноябре голоса южан.

Кандидатура Эгню вызвала протест либерального крыла республиканской партии. Но «мини-восстание» ни к чему не привело. Партийная машина навалилась, и Эгню стал кандидатом в вице-президенты.

Конвент закончил свою работу под звуки выстрелов из полицейских карабинов в жителей восставшего негритянского гетто Майами. Но эти выстрелы, как видно, мало обеспокоили большинство делегатов.

Три электронных города, построенных под крышей зала конвента в Майами тремя крупнейшими, телевизионными компаниями, разбираются. Сложное телеоборудование скоро отправится за две тысячи миль на север, в Чикаго, где 26 августа накануне дня рождения президента Джонсона должен открыться съезд демократической партии, на котором станет известно имя демократического кандидата в президенты США. С ним придется вести борьбу Ричарду Никсону за президентское кресло.

Однако демократическая считалочка вряд ли будет отличаться от республиканской. Результат её предсказывают давно. Там, вероятнее всего, будет «водить» Хюберт Хэмфри. Впрочем, не будем спешить.

После долгого стояния в очереди на шестом этаже отеля «Конрад Хилтон» в Чикаго я наконец обзавёлся четырьмя блёклыми картонными квадратиками. На каждый день конвента — определенный квадратик. Утром я вешаю его на шею. Для этого мне выдан специальный шнурок. И целый день хожу с картонным медальоном, на котором значится мой номер — 1905. Это для опознания и установления благонадежности. Каждый раз, входя в Международный Амфитеатр, где проходит съезд демократической партии США, и выходя из него, я покорно сую мистический квадратик в машину, смотрящую на меня единственным пустым глазом. Получив мой медальон, машина-часовой вращает свои интеллектуальные шестерни, несколько мгновений соображает и выносит приговор: благонадёжен или нет. Если да, — пустой глаз загорается зеленым светом. Я могу проходить. Если нет, глазница светит красным, а машина пронзительно верещит. Оказывается, в невзрачном картонном медальоне помещена металлическая пластинка, которая служит доказательством благонадежности. Машина раз и навсегда знает: благонадежен лишь тот, кто имеет железку. Если железки нет — надобно тревожно верещать.

В деле распознания благонадежности безмозглая машина значительно выше человека. Человек, может ошибиться, сжалиться, пойти на компромисс, ему могут вдруг внушить доверие чьи-то чистые глаза. Машина же принципиальнее человека. Нет железки — верещит. Тогда сбегаются живые копы и детективы, хватают, арестовывают, если нужно — бьют. Ответственную задачу хватать, арестовывать и бить поручают все-таки живым людям. Потому что ни одна машина еще не может превзойти человека в этом почетном деле

Я видел мастерство битья, доведенное до совершенства. Дело было так.

В Линкольн-парке, на берегу озера Мичиган, в северной части города, нашли прибежище тысячи людей, так называемых «мирников», приехавших в Чикаго из разных концов Соединенных Штатов, чтобы крикнуть делегатам конвента слова: «Прекратите войну во Вьетнаме!»

Когда я приехал в парк, «мирники» сидели на траве, читали книги, ели, разговаривали. Большая группа — полторы или две тысячи человек сидели и стояли около негра, который играл на тамтаме.

Длинными пальцами, чёрными сверху и незащищённо-розовыми снизу, он ударял по двум разно звучащим барабанам. Звуки причудливо рассыпались, и казалось, ничто не связывает их. Но когда я прислушался, то почувствовал за россыпью глухих и звонких ударов медленный, сильный ритм, который подчинял себе все звуки и придавал им грусть и тревогу одновременно. Никогда раньше не думал, что барабанному бою может быть присуща грусть.

Негр стоял на коленях. Он не покачивался в такт, как обычно делают это люди, играющие на тамтаме. Он был прям и неподвижен. Он смотрел перед собой, но не на людей, его окружавших, а чуть выше их.

Люди слушали его, опершись на фанерные листы с портретами покойного Роберта Кеннеди, на большие плакаты с надписью: «Прекратите войну во Вьетнаме!»

Вокруг этой совершенно спокойной толпы нервно двигались полицейские, спазматически сжимая в руках темные, отполированные долгим употреблением дубинки (пальцы казались бескровными, и на суставах выступили яркие желтые и красные пятна). Я не знаю, что было причиной их нервного состояния. Может быть, условный рефлекс. Сейчас я поясню, что имею в виду.

Я видел в одном журнале репортаж о том, как полицейских и солдат натаскивали на расправу с «мирниками» и неграми. Натаскивали в условиях, максимально приближенных к действительным. Специально были построены фанерные городские кварталы — как в Голливуде. Полицейские расправлялись не с чучелами, а со специально подобранными людьми. Большинство этих людей были негры (видимо, для выработки реакции на цвет). Негры держали в руках плакаты. Это были не простые картонки. На них было написано «Мир во Вьетнаме». Сочетание этих слов должно было вызывать у полицейского или солдата реакцию ненависти.

Вот что я имею в виду под «условным рефлексом», который заставлял полицейских нервно сжимать палки.

Я сбегал к машине, чтобы взять кинопленку. Когда вернулся, толпы и негра с тамтамом уже не было. Люди медленно, будто гуляя, шли по парку с плакатами в руках. Среди них был и тот негр.

Это не было похоже на демонстрацию. Просто шли люди по парку, тому самому парку, по которому никому не возбраняется ходить.

Одним из первых шёл человек лет сорока пяти, лысый, в белой рубашке. В руках плакат: «Делегаты! Вспомните, что во Вьетнаме гибнут дети!»

Два полицейских подошли к нему. Один почти незаметным, молниеносным движением опустил дубинку на его правую ключицу. Другой таким же молниеносным движением ударил концом палки под ребра, будто вонзил нож. Человек повалился лицом на землю. Без крика. Без шума. Просто повалился, как куль. Если бы у меня не было в руках киноаппарата, который зафиксировал все, я мог бы усомниться, что сам видел эти белые подбородки, зажатые толстым ремешком с металлической прокладкой, эти полные ненависти глаза, эти бесшумные смертоносные высокопрофессиональные движения.

Через минуту упал ещё один человек, потом ещё один… Избитая девушка валялась, скорчившись, на траве. Двое копов схватили ее за руки и за ноги и, разбежавшись, бросили в полицейскую машину. Горлова ударилась о металлический косяк двери. Дверь захлопнулась, аппетитно чавкнув. Машина ушла.