Меня зовут I-45 - Вера Огнева

Бритва не отстранилась; продолжила танцевать, подставив лицо лунному свету. По телу пробежали мурашки, когда на талию легли тяжелые ладони.

Бедра качнулись вправо и влево.

Плечи качнулись вправо и влево.

Дыхание Луция опалило шею…

Хотелось прижаться, почувствовать больше.

Бритва развернулась и откинула голову. Они зацепились губами – совсем чуть. Будто случайно. Смешали частое горячее дыхание.

Она отстранилась, сама не своя от внезапной близости.

– Хочу еще той дряни. Октли, да?

Она двинулась в зал. Стойка пусто мигала рекламными изображениями. За ней манили краны дозаторов с октли и десятком других напитков.

Бритва перегнулась к панели розлива и едва не выронила стакан, когда ее развернули и ухватили за подбородок.

Луций был серьезен, как никогда. Прикосновение его пальцев отчего‑то жгло кожу.

– Это что еще?

– Тебе хватит.

– Не указывай. Я не твой личный номер, Цецилий.

– Нет, мой, – с патрицианской уверенностью сказал Луций.

Будто точку поставил.

– Ты – моя, понятно?

Бритва уставилась на него снизу вверх. Облизнула губу, теряясь в желаниях.

– Идиот. – Она попыталась его оттолкнуть, выпутаться из рук, прикосновение которых обжигало, но он не пустил. Словно в дурном танце, они попятились к барной стойке. Бритва отступала, не слишком охотно; Луций прижимался ближе.

Его сердце ухало под жестким каркасом мышц.

Сердце Бритвы ухало в ответ. Билось где‑то в животе, там, где соприкасались их тела.

Он ухватил ее за волосы, потянул, не давая спрятать лицо. В голове помутилось. Вдруг стало тяжело дышать, словно весь воздух вытек из голубоватого сумрака бара. Бритва ухватила Луция за колючий подбородок и прикрыла глаза, когда во рту скользнул его язык.

Поцелуй они прерывали дважды: чтобы оплатить выпитое и отпереть дверь комнаты. Застежки рубашки кололи пальцы, расползлись одна за другой. Бритва попыталась оседлать Луция, но тут же оказалась снизу, лицом в простыни. Он заломил ей руки, не давая вывернуться.

Она выгнулась, когда с нее стянули шорты и трусики. Горячий язык спустился по спине, сменился губами между ягодиц. Терпеть больше не было сил. Бритва запрокинула голову на плечо Луция, ловя воздух губами. Хрипло застонала, когда он вошел; одним плавным движением заполнил и прижал к себе, заключив в жаркий кокон.

Пальцы сдавили ей грудь.

Потолок над кроватью плавился и кружился.

Патриций и легионер. Как же она ошибалась… И как хотела ошибиться. Хотя бы на одну ночь.

* * *

Когда Луций уснул, Бритва выскользнула из‑под его тяжелой руки. Не хотела этого делать, слишком уютно лежалось. Потерла плечи, усыпанные мурашками от ночной прохлады, что врывалась через окно.

Отчего‑то вспомнился давний вечер – когда северное полушарие клонилось к лету и в парке верхнего уровня сгущалась особая, теплая тьма. У фонарей кружили мохнатые бабочки, по небу пролетали искры шаттлов, а Гней Марий никак не мог сказать о расставании. Юлил, петлял мыслью и не мог выдавить из себя главного: что он стыдился марсианки и номера. Что секс оставался прекрасен и вполне его удовлетворял (и если она окажется проездом в центральной курии, то он совсем не против и всегда рад), но женитьба уже была делом серьезным и всецело зависела не от него. Смешные были потуги. Беспощадный оральный понос.

Она не могла оказаться в старой ловушке, из которой выбралась с таким трудом. Сдирая мясо с костей. Растоптав остатки надежды, которая теперь подло проросла обратно.

Нет.

Только не снова. Номер, привязанный к патрицию, обрекал себя на боль.

Бритва влезла в костюм, провела пальцем по застежке‑герметику, и половинки куртки срослись в единое полотно. Воротник плотно охватил шею – придушил, как невысказанные слова.

Луций продолжал спать. Свет пионовой луны лежал на его щеках, выделял твердый подбородок. Даже во сне Луций хмурился и поджимал губы. Захотелось положить ладонь ему на лоб, разгладить злые складки, без которых он выглядел гораздо моложе.

Бритва отдернула руку. Сжала зубы до скрипа.

Он только казался близким. Все их сходство было фикцией, игрой воображения и гормонов. Она справится. Разумеется, справится и забудет.

Она закинула сумку на плечо, вышла из номера и сбежала по лестнице. Ступив на песок, втянула воздух и нахмурилась. Отчего‑то пахло старым маслом для шаттлов и обеденным пакетом для перелетов – бурдой из тюбиков…

Что‑то с треском опустилось на голову. Короткая боль – и наступила тьма.

Эпилог

Сознание пришло внезапно. Обрушилось приливной волной и выдернуло из забытья. Постепенно вернулись воспоминания. Выползали на свет одно за другим, как гады из стока, пока не прошиб холодный пот.

Малая!

Энцо попытался вскочить, но трубки помешали. В сгиб локтя впилась игла. Страх распирал грудь, выступил на лбу испариной.

Он лежал на койке в небольшой палате на одного. Воздух перед дверью рябил от силового поля – значит, палата особого назначения. На панели у изножья мигали показатели жизнедеятельности, по коридору за прозрачной дверью ходили врачи, на улице темнела ночь, а у окна стоял легионер. Сцепил руки за спиной. Из‑под манжет выглядывали наградные браслеты.

– Где она?! – прохрипел Энцо.

Легионер обернулся и придвинулся ближе. Центурион Тит Пуллий со своей биометаллической пластиной.

Энцо все понял по одному выражению его лица.

– Как?

– Разгерметизация корабля. На орбите.

Тит Пуллий взгляда не отводил, не прикрывался ложным сожалением. Конечно, ему не было жаль. Чего жалеть номеров?

Его слова доходили туго. Вязли, как в густой крови.

– Когда?.. – Голос сорвался. – Сколько я?..

– Сейчас апрель.

Он спокойно ждал, пока Энцо сделает нехитрые расчеты.

Шесть месяцев прошло!

Энцо стиснул зубы до скрипа. Шесть месяцев с момента облавы. Шесть месяцев лежал на больничной койке.

За это время погибла Малая. Долго ли ей удавалось скрываться? Искала ли она его? На орбите. Значит, ей почти удалось улететь.

Почти.

Несколько долгих секунд Энцо не шевелился, просто глядел в потолок.

Затем выдернул иглу из вены и с ревом бросился на центуриона.

Сил хватило только на бросок. Энцо судорожно вцепился в Тита Пуллия, тот не удержался на ногах, и оба повалились на пол.

– Мать твою, Два‑Ноль‑Шесть!

Тит Пуллий поднялся и отряхнул штаны. Вытер лицо, размазав кровь по губе. Энцо распластался на холодных плитках. Одна радость – успел‑таки боднуть центуриона в нос.

Ноги были как ватные. Будто не его. Только бы не парализовало. Лучше сдохнуть, чем кататься в кресле и клянчить на картонке. Энцо попробовал шевельнуть ступней и с облегчением выдохнул, когда та дрогнула. Никаких картонок, слава Марсу.

Тит Пуллий не стал его поднимать. Сел на койку и устало качнул головой.

– Она сама туда полезла, Два‑Ноль‑Шесть. А перед этим убила нескольких человек.

Молодец, чо. Убила – значит, поделом.

– Я договорился о медкапсуле. Послезавтра бегать будешь, если поможешь. Нужна информация о «псах», все, что помнишь. Ты же работал на Эзопа?

Энцо зло щерился. Раскорячился так, что сквозняк холодил ляжки. Помощь им нужна, надо же.

«Поцелуй мои бубенцы, центурион».

Уже разок помог «орлам», спасибо. Подставили, отправили без прикрытия, кинули на койку и оживили, когда понадобился. Заморозили‑разморозили. Нет, больше не прокатит. Он же не кусок мяса.

Тит Пуллий следил за ним внимательно. Серьезный. Видать, сильно их припекли.

– Сорок Пятая хотела бы твоего выздоровления. Хоть ты и урод, Два‑Ноль‑Шесть.

Вот это он зря. Даже зубы зачесались, так захотелось впиться ему в ногу. Еще хоть слово о Малой, еще хоть одна попытка использовать ее…

Тит вдруг поднялся и коснулся имплантата на мочке. Похоже, по нексу звонили.

– Центурион Тит Пуллий, – сказал он и помрачнел. Напрягся, будто в зад спицу вставили. Смотрел на Энцо, но, казалось, в упор не видел.

– Далеко? – Он провел ладонью по лбу. – Как так…

Он вдруг ухватился за ухо, побагровел и согнулся; едва не ткнулся лбом в пол. Больно, видать. Энцо даже не стал ему добавлять, хотя мог – стойкой капельницы.

Свет в палате погас. Стихло пиканье приборов, стих гул силового поля у двери. Тишина прерывалась встревоженными голосами из коридора. Похоже, рубануло во всем здании.

На улице вроде тоже потемнело. Энцо перекатился на живот и прополз до окна. Подтянулся на подоконник, выглянул наружу.

Энергии не было во всей курии. Черные линии эстакад, черные ноги жилых колонн. Ни машины, ни огонька. Даже аварийные генераторы вышли из строя, хотя должны были включиться. Больница же.