Джентльмены-мошенники (сборник) - Эрнест Хорнунг

Из сборника Раффлс: новые приключения взломщика-любителя, или Черная маска (1901)

Художник Ф. К. Йон

Та еще синекура

До сих пор не могу сказать, что удивило меня больше – телеграмма, призывающая обратить внимание на объявление, или само объявление. Я пишу, а телеграмма лежит передо мной. Отправили ее, по-видимому, с Вир-стрит в восемь часов утра 11 мая 1897 года, а получили меньше чем через полчаса в Холлоуэе[40]. И в этом-то унылом районе она вовремя нашла меня, неумытого, но уже засевшего за работу, пока жара не разошлась и на моем чердаке не стало невыносимо душно.

“Посмотри объявление мистера Матьюрина Дейли мейл может подойти настоятельно советую попытаться поговорю если нужно…”

Я воспроизвожу послание как есть, на одном дыхании – а тогда у меня самого перехватило дыхание, но я не привожу инициалов в конце, которые довершили сюрприз. Вне всякого сомнения, они обозначали имя одного врача, получившего рыцарское звание, до приемной которого было рукой подать от Вир-стрит и который когда-то называл меня родичем, посланным ему за грехи. А как он только не титуловал меня впоследствии! Меня клеймили позором семьи, но мне всегда чудилось, что у почтенного родственника так и просятся с языка более сильные выражения. Что посеешь, то и пожнешь, сам стелил постель, сам в ней спи. Если я возымею наглость еще раз сунуться в этот дом, вылечу отсюда гораздо быстрее, чем вошел… Все это и даже больше самый близкий оставшийся у меня родственник мог сказать несчастному в лицо, мог дернуть шнур звонка и дать бесчеловечные указания слуге – и вдруг он смягчается до такой телеграммы! Нет слов, чтобы описать мое изумление. Я буквально не верил глазам своим. Тем не менее их свидетельство все больше убеждало меня, ибо послание было совершенно в духе отправителя. Краткое до скаредности, до смешного категоричное, экономящее полпенни за счет смысла, но не скупящееся на “мистера” Матьюрина – как есть мой выдающийся родственник, от плеши до мозолей. Да и все прочее, если подумать, вполне на него походило. Он славился склонностью к благотворительности – в конце концов, репутацию надо поддерживать. Может, поэтому, а может, из-за внезапного порыва, на который иногда способны даже самые расчетливые люди: утренние газеты за чашкой чаю, случайно увиденное объявление – и все остальное на почве угрызений совести.

Да, на это стоило поглядеть своими глазами, и чем скорее, тем лучше, хотя работа камнем висела на мне. Я писал серию статей о тюремной жизни, стараясь вонзить перо в самое сердце системы. Филантропический литературный ежедневник публиковал мои “разоблачения”, причем самые тяжкие – с наибольшим смаком, а условия сотрудничества если и не вполне подходили для творческой работы, вполне устраивали меня, обеспечивая безбедное существование. Случилось так, что мой первый чек пришел как раз с восьмичасовой почтой, и вы поймете мое положение, если я скажу, что мне пришлось обналичить его, дабы приобрести “Дейли мейл”.

Что можно сказать о самом объявлении мистера Матьюрина? Если бы я разыскал его, оно говорило бы само за себя, но у меня его нет, и я помню только что-то о “сиделке-мужчине и компаньоне”, который “нужен для ухода за пожилым джентльменом слабого здоровья”. Сиделка-мужчина! В конце стояла совсем уж нелепость: “щедрый оклад для выпускника университета или частной школы” – и внезапно я понял, что получу это местечко, если приду по объявлению. Какой еще “выпускник университета или частной школы” мечтает о такой работе? Да и найдется ли хоть один подобный кандидат в таком же стесненном положении? И потом, мой смягчившийся родственник – он не просто обещал поговорить обо мне, он был тем самым человеком, к которому естественно было бы обратиться в подобном случае! Разве могут чьи-нибудь рекомендации соперничать с его советом в таком вопросе, как выбор сиделки? И неужели подобные обязанности непременно отвратительны и тошнотворны? Обстановка уж точно будет получше, чем у меня, особенно на моем чердаке, к тому же еда и все прочие условия, о коих я мог лишь мечтать, возвращаясь в свое омерзительное пристанище. Поэтому я заглянул к старьевщику, где новичком был разве что в своей нынешней роли, и уже через час красовался на крыше конки в приличном, хотя и старомодном костюме, слегка траченном молью, и в новой соломенной шляпе.

В объявлении был указан адрес квартиры, находящейся в Эрлс-Корт. Чтобы добраться до нее, мне пришлось совершить путешествие по пересеченной местности, прокатиться на поезде Метрополитан-Дистрикт-лайн[41] и под конец пройти семь минут пешком. Было уже далеко за полдень, когда я наконец достиг Эрлс-Корта и шагал по деревянной мостовой[42], приятно пахнувшей свежей смолой. Это было восхитительно – снова очутиться в цивилизованном мире. Тут были мужчины в пальто и дамы в перчатках. Единственное, чего я боялся, – как бы не столкнуться с кем-нибудь из старых знакомых. Но сегодня мне везло, я нутром чувствовал. Я получу эту работу и смогу иногда вдыхать запах деревянных мостовых, бегая по поручениям. А может, мой подопечный захочет однажды прокатиться в кресле-каталке?

Добравшись до места, я забеспокоился. Это был маленький дом в переулке, и я пожалел доктора, чья табличка висела на ограде перед окнами первого этажа: ему, должно быть, приходится туго, подумалось мне. Но себя жалеть было приятнее. Я окунулся в воспоминания о квартирах получше этих. Здесь и балконов-то не было. Швейцар без ливреи. Нет лифта, а ведь мой инвалид живет на четвертом этаже! Карабкаясь наверх – эх, если б не довелось мне жить на Маунт-стрит! – я столкнулся с удрученным субъектом, спускавшимся вниз. Румяный молодец в сюртуке распахнул мне дверь.

– Здесь живет мистер Матьюрин? – осведомился я.

– Ага, – отозвался румяный молодец с развеселой ухмылкой на физиономии.

– Я… я пришел по поводу его объявления в “Дейли мейл”.

– Вы уже тридцать девятый! – воскликнул румяный. – На лестнице вы встретили тридцать восьмого, а ведь еще не вечер! Простите, что разглядываю вас. Да, предварительное испытание вы прошли и можете войти. Вы один из немногих. Большинство мы приняли после завтрака, но теперь швейцар сразу заворачивает самые безнадежные случаи, и последний парень был за двадцать минут первым. Проходите.

Меня провели в пустую комнату с большим эркером, благодаря которому мой румяный друг смог осмотреть меня еще придирчивее при хорошем освещении – это он проделал без тени ложной деликатности, а затем посыпались вопросы.

– Университет окончили?

– Нет.

– Частную школу?

– Да.

– Какую?

Я ответил, и он вздохнул с облегчением.

– Наконец-то! Вы первый, с кем мне не пришлось спорить по поводу того, что является, а что не является престижной частной школой. Вас выгнали?

– Нет, – ответил я, замешкавшись, – нет, не выгоняли. И вы, надеюсь, меня тоже не прогоните, если я, в свою очередь, задам вам вопрос?

– Конечно, задавайте.

– Вы сын мистера Матьюрина?

– Нет, меня зовут Теобальд. Вы могли видеть мое имя внизу.

– Врач? – догадался я.

– Его врач, – уточнил Теобальд с удовлетворенным видом. – Врач мистера Матьюрина. По моему совету он собирается нанять компаньона, который помогал бы ему, и он хочет, чтобы это был джентльмен, если удастся такого найти. Пожалуй, он с вами поговорит, хотя за весь день он побеседовал только с двоими или троими. Есть кое-какие вопросы, которые он предпочитает задавать сам, и не стоит попусту вертеться вокруг да около. Поэтому я, пожалуй, доложу ему о вас, прежде чем мы двинемся дальше.

И он скрылся в комнате, которая находилась ближе всего к выходу, насколько я мог слышать, так как квартирка была очень маленькая. Однако нас разделяли две запертые двери, и мне приходилось довольствоваться доносившимся сквозь стену бормотанием, пока доктор не вернулся за мной.

– Я убедил моего пациента поговорить с вами, – прошептал он.

– Я убедил моего пациента поговорить с вами, – прошептал он, – но, должен сказать, за результат не ручаюсь. Ему очень трудно угодить. Приготовьтесь – он ворчливый инвалид, и не обольщайтесь – если и получите местечко, это та еще синекура.

– Можно узнать, что с ним?

– Конечно – когда получите место.

Доктор Теобальд вышагивал впереди с таким профессиональным достоинством, что я не мог не улыбнуться, следуя за фалдами его сюртука в комнату больного. Но эту улыбку я оставил за порогом темной комнаты, вонявшей лекарствами и мерцавшей склянками. В полутьме на постели лежал костлявый человек.

– Подведите его к окну, подведите к окну, – тявкнул писклявый голос, – и давайте посмотрим на него. Приподнимите штору. Да не настолько, черт возьми, не настолько!

Доктор воспринял ругательство как вознаграждение. Я уже не жалел его. Теперь мне стало совершенно ясно, что у него один-единственный пациент, который не сильно его обременяет. Я тут же решил, что не так-то много нужно умения, чтобы мы вдвоем удержали его в живых. У мистера Матьюрина, однако, было такое бледное лицо, какого я ни разу в жизни не видывал, а зубы блестели в полумраке так, словно иссохшие губы никогда не смыкались – даже когда он говорил, – и вам вряд ли удастся вообразить что-нибудь более жуткое, чем не сходящая с его лица спокойная ухмылка. С этой ухмылкой он и изучал меня, пока доктор придерживал штору.