Мой личный враг - Татьяна Устинова

Она пошевелилась под кучей теплых одеял, но, ничего не сказала.

— Иван не нуждается в твоей защите. Мы же тогда вам все рассказали. Он справится без тебя, Алекс!

— Я очень боюсь, — из-под одеяла сказала она. — За всех. За себя, за тебя, за ребят. Ты точно уверен, что от нас отстанут, если мы затаимся?

— О, боже, боже… — пробормотал Филипп. — Я женился на забавной, красивой и славной девушке. И что вышло?

— Что? — спросила Александра.

— В меня стреляют, и я стреляю в ответ. Объясняюсь с милицией. Ищу… как это называется… заказчиков. Прошу государственного деятеля вмешаться в какие-то полукриминальные дела, и он вмешивается… Я плохо кончу. Слышишь, Алекс?

Сбросив одеяло, Александра обняла его за шею.

— Я боюсь, — повторила она. — Лучше бы меня убили тогда, на лестнице.

— Не болтай, — сказал Филипп холодно. — И, если тебе это важно, я могу сказать, что убивать тебя на лестнице никто не собирался.

— Как не собирался? — несколько даже обиделась Александра. — А мои боевые ранения? А больница?

Филипп молчал, и Александра заволновалась.

— Нет, ты уж договаривай! — Она всмотрелась в его лицо. — Я что-то не понимаю. Если не хотели убить, тогда зачем?

— Пугали, — сказал Филипп неохотно.

— Меня? — поразилась Александра.

— Меня, — отрезал Филипп и поднялся. — Нужно дожить до завтра, Алекс. И тогда все будет хорошо. Ты задашь мне все свои вопросы, и я на них отвечу. А пока давай полежим немного…

Они и вправду лежали, не засыпая и не читая, и думали каждый о своем.

Александре хотелось подумать о бабе Клаве, от которой она уезжала так далеко и так надолго, но у нее не получалось. Баба Клава все время отступала куда-то в тень, словно специально освобождая место для других мыслей и чувств.

Вот-вот замкнется один круг. И начнется какой-то другой, о котором Александра еще ничего не знает. Что там будет, в этом втором круге? Будут ли в нем ее девочки, и Филипп, и Иван Вешнепольский? И каково ей самой будет в чужой стране с чужим языком, привычками, обычаями? Ведь, наверное, там у Филиппа Бовэ есть родственники и друзья, как-то они к ней отнесутся? И вдруг ей снова придется страдать из за собственного несовершенства?

А может, еще их убьют по дороге в Шереме тьево, и не нужно будет никому ничего доказывать…

Почему-то она шла по дорожке к своему деревенскому дому, но не со стороны электрички, а со стороны леса, и она боялась этого леса и хотела побыстрее дойти.

Александра так и не продала этот дом после бабушкиной смерти, хотя ездить ей было совсем некогда. Катерина Максимовна, соседка, приглядывала за ним и раз в год писала Александре письма, в которых уведомляла, что все в порядке, дом стоит — и еще сто лет простоит! — имущество в сохранности.

Бабушку она увидела в огороде. Заслонившись от солнца ладонью, она смотрела на приближавшуюся Александру.

Сердитая, поняла Александра.

— Наконец-то, — сказала бабушка язвительно. — Я уж думала, не дождусь.

— Привет, бабуль, — поздоровалась Александра тихо. — Что это ты в город не едешь?

Там, в этой перевернутой реальности, бабушка жила почему-то в деревне.

— Мне и тут хорошо, — сказал бабушка независимо. — Я его сроду не любила, город этот. То ли дело здесь — красота, воздух, лес какой! Старики говорят, на сто верст! Всю жизнь в городе промаялась, а зачем? Здесь только и жить.

Солнце валилось в луга — лохматое, красное и нестрашное. Было тепло и пахло полем, травами, близким дождем.

— У вас дождь был? — спросила Александра.

— Был, — согласилась бабушка. — Это у вас там ничего нет. А у нас тут все есть.

Они сели на крылечко, как и вправду сидели когда-то — маленькая Александра с тряпичной самодельной куклой и бабушка с вязаньем. Солнце переливалось и путалось в спицах, и Александра никогда не могла понять, зачем летом вязать такие теплые и толстые носки.

— Видишь, как хорошо? — спросила бабушка, когда они посидели немного молча. — Все у меня хорошо. Ты не переживай за меня, Саша. Хоть я и не в городе живу, а все знаю, все вижу. Конечно, может, мне не стоило в деревню переезжать, я бы за тобой ухаживала, а может, присоветовала бы что-нибудь, уберегла, защитила…

— Да что ты, бабуль, — пробормотала Александра. — Ты о чем?

— О том! — вспыльчиво сказала бабушка. — Не перебивай. Я же ведь не старая дура безмозглая, как некоторые бабки. Ты меня слушай. Ты поезжай, Саша. Может, и хорошо. Мне вот тут видишь как хорошо, хоть я и одна, без тебя. А поначалу знаешь, как себя ругала? Ведь переехала и бросила тебя одну-одинешеньку, девочку мою маленькую…

— Бабушка! — закричала Александра. — Не плачь!

— А кто плачет? — гордо спросила бабушка и высморкалась в белоснежный платок. — Я? Я никогда не плачу. Это ты у нас по этой части мастерица.

— Бабуль, — начала Александра, торопясь и понимая, что свидание это скоро закончится, — а ты… ты…

Нет, не могла она решиться и спросить ее об этом. Не могла.

— Тебе было трудно со мной? — быстро договорила она. — Все-таки маленький ребенок, такая обуза…

— Какая обуза! — махнула рукой бабушка. — Лучше тебя и ближе тебя у меня за всю жизнь никого не было. Что делать, характер такой… А ты все терпела да ласкалась, как щенок. Я бы за тебя жизнь отдала, Саша. Вот как любила…

Александра потянулась ее обнять, прижалась, чувствуя знакомый запах свежести и высушенного на солнцепеке белья. Ах, что это был за запах, единственный в мире, оберегающий от бед и несчастий, от болезней, напастей, дурных снов, плохих людей… Она вдыхала его, стараясь запастись, надышаться впрок, и рыдала, не в силах остановиться.

— Саша! — сказала бабушка строго. — Грех так убиваться. Не плачь. Посмотри, красота какая.

Александра кулаком вытерла слезы, и бабушка подала ей свой платок, не тот, который был у нее в руке, а свежий, из кармана — льняной, отглаженный и с ее инициалом, затейливой буквой К.

Бабушка любила вещицы с ее инициалами. Куда-то они пропали из дома, когда ее не стало и Александра даже позабыла о них, а теперь вот вспомнила.

Все еще вздрагивая, Александра посидела, тесно прижавшись к ней боком и мусоля платок.

— Ну, — сказала бабушка, — иди. А то на электричку опоздаешь. Вот всегда с тобой беда — нет бы на час раньше приехать, я бы тебя накормила. А сейчас голодная поедешь, что ты там будешь есть, в городе своем?

— У меня все есть, бабуль, — улыбнулась Александра. — Не ворчи.

— Езжай! — сердито приказала бабушка. — И в следующий раз пораньше приезжай. Или на выходные…

— Алекс! — позвал ее кто-то осторожно. — Вставай, Алекс!

Она открыла глаза.

Филипп стоял над ней, наклонившись и рассматривая ее лицо.

— Ты улыбаешься? — спросил он и поцеловал ее. — Сегодня у тебя нет похмелья? Если нет, приготовь завтрак, а я соберу свои вещи.

— Мне приснился такой потрясающий сон, — сказала Александра, приподнимаясь на локтях и проверяя себя, все ли она помнит. Оказалось — помнит все, до мельчайших деталей. — Слышишь, Филипп?

Она даже засмеялась тихонько.

— Про мою бабушку. Как будто она теперь живет в деревне, а я к ней приехала в гости. И она мне сказала, что она меня очень любит и с детства любила…

— А как может быть иначе? — искренне удивился Филипп. — Она тебя вырастила. Не отдала в детский приют или на удочерение. Конечно, она тебя любила.

Это было совершенно новое чувство, перед которым меркли все остальные.

Может, и вправду бабушка любила ее? И маленькая — а потом большая Александра была нужна ей? Может, бабушка видела в ней не только одни недостатки? Может, зря она так убивалась над собственным несовершенством, если бабушка все равно любила ее такой, какой она была?..

Это была необыкновенная, почти кощунственная мысль, ведь Александра двадцать пять лет прожила с убеждением, что ее нельзя любить «просто так», а можно только «за что-то».

Как жалко, что это был сон и что он был такой короткий! И Филипп со своими призывами влез так некстати…

Задумчиво улыбаясь, Александра откинула одеяло и обнаружила, что спала в джинсах. Как легла вчера вечером, так и в конце концов уснула.

Нужно принять душ, и умыться, и освоиться со своим новым состоянием, в котором бабушка ее любила.

Нащупав в переднем кармане какой-то комочек, Александра сунула туда руку и вытащила мокрый и мятый носовой платок.

Он был из белоснежного льна, и в уголке у него была вышита затейливая буковка К.

В два позвонили из приемной верного друга Павлика, и вежливый мужской голос сообщил, что машина будет к пяти часам, номер такой-то.

— Филипп! — крикнула Александра, положив трубку. — Сказали, что приедут в пять. Номер рядом с телефоном на бумажке записан.

Филипп выглянул из спальни, где складывал в чемодан какие-то вещи.