Игра магий - Николай Басов

— Тетка, перестань хныкать. Еще ничего не произошло, а если кто-то из них и явится, я за тебя постою, как и договаривались прежде. Ну раньше, когда договаривались о цене за жилье…

— Нет, девонька. — Тетка была теперь сухой и очень твердой, решительной. — Ты, как я и сказала, заплати за то, что жила тут, кормилась иногда, сама знаешь, я тебя об этом допреж не торопила, зато теперь, вижу, нет у меня другого выхода, разошлись наши дорожки. Заплати и уходи куда-нибудь. Мне о тебе больше и слышать ничего не хочется. И надеюсь — не услышу больше.

Что-то она такое еще знала — это Нашка ощущала отчетливо, но вот что? И как узнать это у вредной старухи? Как бы там ни было, а ругаться с ней и уж тем более угрожать ей Нашка не хотела. Поэтому она заговорила иначе:

— Большой золотой — это тот, что полтора обычного, а эти твои серебряные — это то, что до второго-то большого золотого… Ну там уже немного совсем не хватает, да? Так почему же ты не сказала, что я тебе два больших должна?

— Мне лишнего не нужно, Нашенька, мне лишь бы свое на старости лет не упустить — и ладно, тем я и довольна буду.

Глаза тетки Васохи блеснули от жадности. Наверняка знать, что у Нашки ничего, кроме долгов, нет, она, скорее всего, не могла. Прежде-то, случалось, Нашка с ней весьма щедро расплачивалась, хотя, если Васоха и надеялась на нее как на защитницу, такого оборота дело прежде не принимало. С того момента, как Нашка у нее поселилась, никто к тетке из уличной шпаны не заглядывал, и никто ей грозить не решался, это было всем известно, она сама же о том не раз перед соседскими кумушками не то хвасталась, не то подбивала их в складчину Нашку использовать как охранницу.

— Значит, так, ты мне скажешь сейчас, что еще знаешь, а я тебе слово даю, что вечером сегодня же расплачусь. Сама ведь уже поняла, что какая-никакая, а монета у меня появится, раз я Сапогу для чего-то понадобилась. Значит, и заплатит он, и я к тебе первой приду расплатиться за… за все хорошее, что в твоем доме нашла.

Тетка смерила ее сложным и долгим взглядом, пожала плечами, подхватила все того же рыжего кота, прижала его к груди и, больше не говоря ни слова, ушла в свои комнаты, не те, где она своим ремеслом занималась, а в другие, куда доступ Нашке был заказан. Вот так краснокожая дикарка Метательница ничего и не узнала. Зато у нее появилась уверенность, что уж сегодня вечером она, по крайней мере, прилично отужинает в трактире Сапога.

4

Против ожидания, Сапог, когда Нашка пришла вечером к нему в трактир, на нее внимания не обратил. Она подошла к нему, спросила, мол, чего вызывал, а толстобрюхий посмотрел на нее так, будто впервые видел. Нашка даже и не знала, что так бывает. Но делать нечего, она весь день почти проспала, а как известно, после хорошего-то сна есть хочется так, что иной раз думаешь — может, и не спать вовсе, когда с монетой туго и пожрать нечего? По крайней мере, с ней так происходило. «Может, у других по-другому?» — с тоской и какой-то непонятной ей самой же завистью думала она. Или другим и вовсе есть никогда не хочется… То есть, конечно, есть они едят, даже жрут, если надо, но вот голода не знают, едят, только если время приходит или слуги чего-нибудь подносят.

Вот так и происходит все в этой жизни, мрачно раздумывала Нашка, взобравшись на скамью за пустым, как пустыня, столом, на котором от прежних, сидевших тут, и корки плесневелой не осталось. Да, с таким-то пустым брюхом следует как-то по-новому решить — а стоит ли, имеет ли смысл оставаться свободной, вольноотпущенницей по приговору зрителей после боя на арене, если все вокруг жрут, а у тебя даже зубы готовы друг дружку покусать. И за что ей судьбина такая?

Она знала, что ест чуть больше, чем всякие другие. Даже здоровенные орки, мощные, с перекатывающимися мускулами, очень редко могли сожрать столько, сколько была способна умять за хорошим столом она. Может, это как-то зависело от ее способности двигаться быстро, и вся еда, что она в себя запихивала, так же мгновенно сгорала? А то как иначе этот фокус следовало бы объяснить?

Сидеть, не пить даже и смотреть, как жрут всякие остальные, она уже не смогла. Поднялась, подошла к какому-то старикану, вернее, еще не вполне, но все же — немолодому плешивому мужичку, который и сидел как-то боком, может, от старческой слабости, и попросила у него хотя бы миску похлебки. Но лучше — с хлебом и лучком. Стоило это всего-то двойной медяк, зюгу, как тут назывались эти монеты, один грошик за похлебку, второй, естественно, за хлеб.

А старик — скотская душонка — неторопливо облизал ложку, которой черпал из своей миски какую-то кашу с молоком, и стал Нашку плотоядно рассматривать. Самым паршивым образом, будто покупал ее для… ну известно для каких забав. Она даже поежилась.

— Не-а, — отозвался старикан в конце концов, взял свою ложку и снова с причмокиванием принялся свою кашу прихлебывать.

— Ну хоть хлеба дай, — попросила Нашка.

— Ты — штучка тут известная, Метательница, и потом, про тебя все говорят — сначала хлеба попросишь, потом под сердце нож загонишь… Ничего не дам, ступай себе, может, еще кто-нибудь сжалится над твоей бедностью.

Вот только говорил пожилой этот как-то странно, будто бы жил всегда в верхнем городе, среди богатейчиков и образованной публики, но спустился сюда и зачем-то хочет казаться таким же, как большинство местных, что у порта обретаются. Наивный, решила Нашка, может, припугнуть его? Но делать так в трактире Сапога было бы неправильно, за такое и от его двух вышибал — Корени и Гуса — можно было запросто схлопотать.

В общем, что называется, не солоно хлебавши вернулась Нашка за свой столик и снова принялась мрачно разглядывать всяких по всем сторонам — а вдруг заметит кого-нибудь из старых собутыльников, тогда можно будет подкатить уже с большей надеждой в попрошайничестве. Но снова выбирать, к кому бы со своим голодом обратиться, не пришлось, потому что к ней неожиданно как-то, почти незаметно для нее, подошла одна из служанок и тихо предупредила:

— За кухней, вниз по лестнице, есть каморка сбоку, там жди. Только тихохонько, чтоб сама себя не замечала…

Метательница подивилась такому образному приказанию, огляделась еще разок, тетка — прислужница трактирная убралась почти так же по-мышиному, как и оказалась рядом. Никто на Нашку вроде бы не обращал ни малейшего внимания. Она поднялась и тогда поняла, что тот самый мужичок с кашей, к которому она подошла, смотрит на нее — только умело очень. Если мельком обвести весь зал взглядом — то и сидит он как-то к ней боком, и по-прежнему что-то там жует, пить — не пьет, это правда, но что-то жует, и… И все же он следил за ней едва ли не внимательней, чем за бойцами следят на арене во время самой горячей схватки. Если бы не умение Нашки выступать перед многими и многими зрителями, она бы этого не поняла даже. А так, как выходило сейчас, была уверена, что этот… кашеед — самый внимательный ее наблюдатель.