Всадник. Легенда Сонной Лощины - Кристина Генри

Бендикса. Ему нужен настоящий Бен, а тебе никогда им не быть, ты недостаточно хороша.

Я стиснула руками голову и замотала ею из стороны в сторону, как будто так можно было избавиться от отравленных мыслей, засевших в мозгу. Откуда они взялись? Конечно, Бром так не думал. Конечно, я была нужна Брому. Он любил меня такой, какая я есть, пускай я и не была Бендиксом.

(Любит ли?)

– Любит, – сказала я птицам, вспорхнувшим на высокие ветки.

– Любит, – сказала бурундукам с набитыми желудями щеками, шарахнувшимся от меня.

Я брела, брела почти вслепую, совершенно не представляя, в какую сторону двигаюсь. Все деревья казались одинаковыми, деревья, которые я так хорошо знала, деревья, растущие в лесу, который я любила и в котором играла с самого раннего детства.

Дидерик Смит…

(Труп Дидерика Смита ты хочешь сказать даже не думай что он быть может не умер.)

…остался где-то позади, а может, и в стороне от меня. Но шла я не туда, это точно. Ферма располагалась не в той стороне. Если продолжать шагать так, то окажешься в той части леса, где детям быть не положено.

Вот почему Уильям де Клерк заблудился, поняла я. Он сбился с пути и забыл о хлебных крошках. А надо ли мне вообще идти дальше? У меня тоже нет хлебных крошек. Может, мне лучше просто сесть и подождать, когда кто-нибудь найдет меня, дождаться Брома, или Всадника, или даже лесного монстра, дождаться кого-нибудь, кто поможет мне, или отругает меня, или изменит мою судьбу.

А может, я должна пересечь границу, которую пересекать не положено, и стать частью леса, раствориться в тенях, слиться с деревьями. Дыхание мое стало бы ветром, шелестящим в листве. И Всадник тоже стал бы частью меня, потому что лес – это он, а он – это лес, он все прекрасное и все ужасное в мире, и я тоже хотела быть прекрасной и ужасной.

Не знаю, как долго я брела так, в полубеспамятстве, очень смутно понимая, что меня окружает, но внезапно осознала две вещи – стук лошадиных копыт вдалеке и то, что я слышу его только из-за воцарившейся мертвой тишины вокруг.

Я замерла, застыла инстинктивно, как маленький зверек, почуявший хищника, но было уже слишком поздно. Монстр был уже здесь.

Тринадцать

Я

еще не видела его, но уже чувствовала. Чувствовала по тому, как заледенел позвоночник, как свело мышцы под ребрами, как кости в ногах превратились в воду.

Зрячим оставался только один глаз, я и прищурила его, вглядываясь в пятнистые тени, уверенная, что существо подкрадывается ко мне со слепого боку, наслаждаясь разлившимся в воздухе запахом моего страха. Я твердо знала, что монстр отступал, ускользая из поля зрения, стоило мне хоть чуть-чуть повернуть голову, и что вот-вот я почувствую, как его острые когти скользнут по моей шее под самым затылком. Я хотела бежать, двигаться, перенестись куда угодно, где его нет, но не знала как. Воздух загустел от злобы, накрыв меня тяжелым душным плащом.

Ветер переменился, и в лицо мне пахну´ло вонью гниющего мяса, крови и серы, будто совсем рядом кто-то только что чиркнул спичкой. Я знала этот запах. Но определить, откуда он исходит, у меня не было времени, потому что монстр внезапно предстал передо мной собственной персоной, и лучи солнца, пробивающиеся сквозь листву, тонули в глубоких омутах тьмы, из которой он был сотворен.

Появление этого ночного кошмара посреди дня казалось странным, несообразным, даже нелепым. Подобные существа не должны показываться при свете солнца. Солнце, такое теплое, нежное, доброе, просто не должно прикасаться к ним.

Потом я вспомнила, что уже дважды видела тварь в дневные часы, и что это глупо, по-детски – думать, будто все монстры показывают зубы только в ночи.

Существо как будто притянуло к себе окрестные тени, слепив из них себе тело, однако там, где раньше у него не было никакого рта, появилась пасть, а горящие красным глаза жаждали от меня чего-то такого, что мне совсем не хотелось отдавать.

Я не знала, как спастись, с чего хотя бы начать спасаться. Я не могла прорваться с боем, не могла бить монстра до тех пор, пока тот не подчинится, как сделал бы Бром, или заморозить его ледяным неодобрительным взглядом по примеру Катрины. Имя ван Брунтов ничего не значило для лесных чудовищ, а имя ван Тасселей – тем более. Все, на что я когда-либо полагалась, – чувство собственного достоинства, унаследованные навыки, высокие ветви родового древа – здесь и сейчас не значили ничего. Вещи, которые я всегда так ценила, утратили всякую ценность, столкнувшись с тем, что и существовать-то не должно было.

Фигура передо мной расплылась, словно удлиняясь, а потом вновь обрела четкость, сделавшись еще плотней прежнего. Сотканное из теней и пустоты существо обрело подобие человека, ну или, по крайней мере, подобие человеческой фигуры, хотя все еще оставалось зыбким.

Спору нет, странный получился из монстра человек – очень высокий, выше Брома, но не обладающий его мощным телосложением, так что напоминал он птицу на длинных и тонких ногах. Мелькнул выдающийся подбородок, крючковатый, похожий на клюв нос, и я снова подумала: «Птица, он как птица, тощая длинная птица со сложенными крыльями».

И тут я поняла.

– Крейн, – сказала я и даже не осознала, что слово вылетело у меня изо рта, пока существо передо мной не отпрянуло, словно не ожидало услышать собственное имя в таком месте – и испугалось, услышав.

– Ты Крейн, – повторила я, забыв в этот момент обо всем, забыв, что это монстр, способный убить меня, монстр, который собирался убить меня, монстр, уже убивший трех мальчишек.

Сейчас я чувствовала только восторг, жгучий восторг – оттого, что знаю что-то, чего не знает никто другой, знаю, кто это лесное чудовище, пускай даже не понимаю пока, почему и как человек превратился в монстра. А причина какая-то была – причина, по которой умерли мальчики, причина, по которой погиб мой отец, причина, по которой существо это стояло сейчас передо мной.

Вот почему монстр показался Катрине знакомым. Вот почему она подумала, что и он узнал ее. Потому что он действительно ее знал. Потому что это был Крейн.

– Икабод Крейн.

Имя, произнесенное в третий раз, что-то изменило. Существо – Крейн – стиснуло голову, зажимая уши, или то место, где у человека должны быть уши. Сейчас в монстре стало куда больше плоти и куда меньше тени, чем раньше.

– Нет, – раздавшийся