Из Магадана с любовью - Владимир Данилушкин

— А сегодня там мура идет, — сказал Андрей.

— Знаем, — буркнул Горохов и включил, дотянувшись из кресла, стереосистему.

Самое время менять тему разговора, выспрашивать, какая марка, при каких обстоятельствах досталась и во что обошлась. Но Андрей лишь кивнул: оценил, мол, в полной мере, в немом восторге пребываю.

— Мой-то молчун. Лучше не поест, чем лишнее слово скажет. А поселок маленький, двести километров от Певека, не так-то просто выберешься. И все ходили мужики к нему, как на исповедь. Слушал, поддакивал. По месяцу, бывало. Потом не выдерживал, начинал спорить. И бить по больному месту. По слабине. Так и отучил кое-кого языком трепать.

— А спортом там начал заниматься?

— Спортом?

— Дзюдо.

— Отродясь спортом не занимался. Просто порода такая — могучая. Порода свое берет.

— А костюм тогда почему?

— Был на складе, вот и выписал.

— Работал, что ли, на складе?.

— Ну да. Добро людям делаешь-делаешь, а тебя и упрекнуть готовы, — Горохова принужденно рассмеялась. Все же она здорово поддерживает мужа. Что только в нем нашла? Везет же людям на жен. Сто килограммов счастья. — Мой вот тоже, бывало, ночи напролет, как сова. — Горохова запнулась, будто дыхания нет договорить. Будто предвкушает всеобщую потеху.

— Стихи? — вежливо спросил Андрей. Неужели еще и стихи станут читать?

— Еще чего! — Горохова прыснула в ладошку, и Горохов чуть не хрюкнул. — Скажете же, Андрей Николаевич. Большой вы шутник, оказывается. Никогда бы не подумала. Сухари, говорит, суши, мать, ввергаюсь в пучину.

Она словно извинялась перед мужем за бестактность гостя, сохраняя между тем мягкую почтительность к Андрею. Она считала дар изобретателя своего рода коварством и боялась попасть впросак.

— Все сухари грызет вместо курения. Из черного хлеба сухарики. Сольцой посыпанные. Годовой отчет варганит. Кует, можно сказать.

— Да, времена — не приведи господи, — мечтательно говорит Боря и сладко жмурится. — Кстати, супруга-то в отпуске? Если что, так и ночевать оставайся, в такую-то пургу. Но это, вы меня извините, с чукотскими сравнивать — семечки, — он погрузился в нечто напоминающее анабиоз. Андрею показалось, что если хозяина колоть иглами, то он не среагирует. Значит, и отвечать ему не нужно.

— Давайте за изобретения выпьем, — устало предложила Горохова. — Мужчины пошли: нигде инициативы не возьмут. Ну-ка, Боря, слышишь, за изобретение! — Она постучала кулаком по спине мужа. — Вы уж его извините, Андрей Николаевич, устает он. На двух работах ведь тянет. Я его дома почти не вижу. А что — уезжать собираемся насовсем. Надо же что-то с собой увезти…

Она молчала, и тогда это показалось Андрею многозначительным и тяжелым молчанием. Сам он не мог настолько далеко заглянуть в свою судьбу, уезжать с Севера — это где-то в конце жизни, неужели у Гороховых конец наступает — абсурд, но сердце отзывается теснением, непрошеным и непонятным. Есть какое-то чувство к этим людям, а какое, — поди, определи. Скорее всего, жалость: лет на десять они старше, такой маршрут пробежали — и ничего уже не переиграть, а ты лишь вначале. Тебе еще шанс может выпасть, и неплохой, ценить надо. Это только Лидия не понимает. Игра есть такая — «Хочу все знать». Викторина. А у нее наоборот — «Не хочу ничего знать». Похоже. Нельзя же так ни в грош не ставить человека.

— Что вы говорите, Андрей Николаевич?

— Я? Подумал вслух, наверное.

— Вдохновение — капризная штука, где угодно подкараулить может. Почаще бы оно приходило, да? Интересная у вас жизнь, Андрей Николаевич. Жена, должно быть, в вас души не чает. У нее сложная миссия, да?

Горохова задохнулась: трудно тянуть столь высокую ноту, тем более, что эта нота фальшивая.

Андрею стало неловко за ее жеманство.

Нить разговора была порвана, и никто не старался ее связать. Но ведь в конце концов просто невежливо сидеть вот так истуканом. Люди пригласили, можно сказать, доверие оказали, а он…

Конечно же, Горохова догадалась, отчего ему не сидится дома в такую погоду. Догадалась, хотя и занята смакованием нехитрых семейных радостей. Потому она и превозносит свой союз с этим откормленным типом. Он должен сказать, что у них тоже все в порядке, только поудобнее это ввернуть. Поизящнее.

— Мне тут цветы обещали, — сказал Андрей. — Я шел за цветами для жены. Частник один. Я ухожу. Спасибо за гостеприимство. Семейное торжество. Вы правильно заметили.

— Уходите? Посидите, пяток минут еще. Надо же на посошок… Может быть, такси вызовем?

— Нет, прогуляюсь. Не беспокойтесь, я привык гулять вечерами, на сон грядущий. Знаете, всякие светлые мысли приходят. Инженерные решения. Про сварку взрывом слыхали? Нет, это не я изобрел. Но я хочу сделать кухонную печь со взрывом. Закладываешь заряд, поджигаешь бикфордов шнур — трах! — и готово. Отбивная.

Горохова передернула плечами.

— Скажете тоже, Андрей Николаевич!

— Скоро я вам принесу опытный образец. А потом я задумал использовать дорожный каток для приготовления цыплят табака…

Андрей наслаждался смущением Гороховых. Конечно, он был самую малость под хмельком, но хозяева должны быть снисходительными к гостю. Нести свой крест.

— Вы должны нести свой крест, — сказал Андрей. — Гостя надо на руках носить. Вы что? Забыли? А я, между прочим, пришел забыться и уснуть. Понял? Насчет развода вы придумали в самую жилку. Вот это изобретение! Это открытие! Америка с Азией. Вы извините, я ненадолго вас покину. Необходимо переговорить по одному важному вопросу. Безотлагательно.

…А что же дальше-то было? Что? Память хрупкая стала, как лед. Этот самый момент вспомнить бы, как в машине очутился. Неужели и впрямь сдал с рук на руки? Чтобы замарать, так сказать, честь и достоинство!

Тяжелый липкий страх обволакивает Андрея с ног до головы. Он подкрадывается к двери и стучит, что есть мочи, кулаками.

— Помогите! Помогите!

Лидия проснулась от того, что поутихли наскоки пурги. И еще ей показалось, что Андрея нет дома. Она вспомнила вчерашнюю размолвку, и заныла обожженная рука. Ну и пусть, если нет. Хоть отдохнуть…

Бывало не раз, что она начинала думать о разрыве с Андреем, но что-то вдруг останавливало ее, и мысль обрывалась многоточием. От одного его вида можно заработать нервную болезнь. Давно пора выдавать молоко за вредность. Хотя она не очень-то и любит молоко.

А все же полегче стало: наверное, давление поменялось, вот и самочувствие приходит в норму. Лидия вспомнила, как был взъерошен вечером Андрей, и разулыбалась. Какой он бывает временами смешной и как они похожи с сыном: чего-то ждут от нее, слабой женщины. Откуда должна исходить мощь и сила — как это не понять? Ей вдруг захотелось сказать нечто подходящее к случаю. Плохо, что не понимает. Все надо разжевывать, как маленькому. Последнюю фразу произнесла вслух и окончательно проснулась, вышла из сонного тепла.

Что же он не идет? Лидия встала, накинула халат и, не зажигая электричества, пошла во вторую комнату. Но там его не было. Не мог же он куда-нибудь спрятаться — в шкаф или кладовку? Лидия была уже готова к веселому розыгрышу, но тотчас же одернула себя: но, может быть, его нет дома, его нужно искать и не медлить?

Сложность заключалась в том, что Андрей если задерживался, то искать его следовало только на работе. Ни в кафе, ни в бар, ни к друзьям-приятелям он не заглядывал, а шел сразу домой.

— Вот и попробуем методом от противного, — громко произнесла Лидия, она уже совершенно проснулась, ни малейших признаков вялости. Она входила в азарт, одно из обычных своих состояний. Будто гналась за кем-то или уходила от погони. Это и было у нее жизнью, а остальное — так, приложение.

Первый ее звонок — в вытрезвитель — точнее некуда. Она вся покраснела от злорадства. На разговор с диспетчером таксопарка ей пришлось потратить значительную долю своей решимости: заказы из-за заносов брали неохотно. Она еще раз позвонила в вытрезвитель и договорилась, что заберет его через четверть часа. Одевалась Лидия на скорую руку и едва лишь успела тронуть помадой губы.

Когда Андрею Николаевичу Корытову сказали, что ему можно пройти к кабине и одеться, ему уже не очень хотелось домой…

— Хорошая жена у вас, Корытов. Редкая, можно сказать.

— Да, — задумчиво подтвердил Андрей, еще не зная истинной причины, полагая, что теперь перед ним извинятся за недоразумение, ведь не пьяный же он, в конце-то концов.

Когда Лидия вошла, он увидел ее близко, лицо ее было отдохнувшее и надменное. Не может быть, чтобы она его не заметила, а ведь ни единым мускулом не показала.

— Лида, как хорошо, — но она и бровью не повела, и остаток фразы Андрей пробубнил вполголоса: — Хорошо, что выяснилось.

— Вы уж его извините, — говорила Лидия дежурному за столом. — Он ведь, можно сказать, не пьет никогда. Как так получилось?