Глаза и уши режима: государственный политический контроль в Советской России, 1917–1928 - Измозик Владлен Семенович

Т. Д. Дерибас, докладывая об «успехах» Секретного отдела, писал: «Достигнуть этого только своим специальным осведомлением я, конечно, не смог бы, если бы я не переложил часть (очень большую) работы на местную массовую информационную сеть. В прошлом году (1923. — В. И.) эта массовая информационная работа Информотдела ОГПУ и его местными ячейками выполнена блестяще и те 253 т. [тысячи] р., которые отпущены зампредом за мой счет для осуществления моих заданий Информотделу в 1923–1924 гг. полностью оправданы» [557].

В этой связи руководство ОГПУ постоянно подчеркивало недостаточность выделенных сумм на оплату секретных сотрудников. Т. Д. Дерибас, приводя данные о расходах на осведомителей в Саратове (в мае 1924 года 370 рублей на 24 сотрудника, в октябре — 750 рублей на 11 осведомителей), с возмущением писал: «На этом же примере Вы можете убедиться в той невероятной эксплуатации, грошовой скаредности и бешеной экономии, которую мы проявляем: осведомителю по всей профессуре, студенчеству, обществам и союзам, т. е. по существу, обслужившему всю необъятную интеллигенцию большого университетского города — заплачено в месяц 70 руб.», а «как оправдание суммы, испрашиваемой мною на центр в 30 тыс. р., приведу одну лишь сумму, которую я израсходовал на секретное содержание [М. А.] Спиридоновой, [А. А.] Измайлович и [И. А.] Майорова [лидеры партии левых эсеров], почти в 22 т. за год» [558].

Ил. 1. Докладная записка к смете информационного отдела ОГПУ за 1924–1925 гг. Источник: РГАСПИ. Ф. 76. Оп. 3. Д. 307. Л. 21–25

Г. Е. Прокофьев в докладной записке «К смете Информационного отдела за 1924–1925 гг.» от 13 декабря 1924 года доказывал, что «при недостатке средств для секретной части аппарата и при колоссальной загруженности гласного состава, информационная отрасль работы находится в очень тяжелом положении». Он обосновывал это тем, что «перед Информотделом поставлена задача всестороннего освещения широких слоев населения», в которые входят «деревня и крестьянство, фабрика и рабочие, советские учреждения и разные слои городского населения» [559]. Прокофьев напоминал, что в 1913 году МВД израсходовало на секретные нужды 9 248 029 рублей, в то время как Наркомфин не предусматривает выделение необходимых сумм [560].

При вербовке осведомителей с них брали расписки. Например, в 1921 году П. Е. Москалев, завербованный сотрудниками Акмолинской губЧК в 1921 году, подписал следующий текст:

Даю настоящую подписку в том, что я, Павел Москалев, обязуюсь быть осведомителем Кокчетавского Политбюро и хранить в самой строгой тайне все полученные мною из Политбюро сведения и задания. Обязуюсь не скрывать узнанные мною сведения, могущие быть полезными в борьбе с врагами РСФСР. За неисполнение всего нижеизложенного буду подвергаться суровым наказаниям вплоть до расстрела, а также обязуюсь давать сведения в политбюро не менее трех раз [в месяц] по получении инструкции [561].

Подобное обязательство дал и член РКП(б) Г. Тестов на бумаге со штампом Битковского волкома РКП(б): «По предложению т. [В. Я.] Рязанова я взял на себя обязанность быть секретным осведомителем села Ершовского и все заданные мне поручения и задания как от тов. Рязанова, так и секретно-оперативному отделу Ново-Николаевского Чека обязуюсь выполнять честно и аккуратно. Получаемые мною инструкции от товарища Рязанова и словесные задания обязуюсь никому не разглашать. За нарушение всего вышеизложенного принимаю должное наказание» [562].

При вербовке использовались самые разные методы. В частности, Ф. Э. Дзержинский 30 марта 1924 года в записке В. Р. Менжинскому указывал, что «при помощи обысков, высылок, арестов можно бы получить и информацию, и осведомителей» [563]. Эту мысль повторил Г. Г. Ягода в письме начальникам управлений и отделов ОГПУ Н. Н. Алексееву, А. Х. Артузову, Т. Д. Дерибасу и Я. К. Ольскому 5 июля 1927 года в связи с произведенной массовой операцией по изъятию антисоветских элементов:

Большую, очень грозную опасность представляют сейчас антисоветские группировки на заводах. Они есть везде и до сих пор, мы их до сих пор даже не проверяли, не взяли на твердый учет. <…> Опасность от молодого актива, его и надо искать, среди него и надо заводить целую сеть осведомителей. <…> Этой операцией надо воспользоваться для вербовки, вербовать пачками. Лучше завербовать, чем посадить в лагерь, если он даже заслужил этого [564].

Вместе с тем тот же Дзержинский возмущался, когда его подчиненные вербовали осведомителей с помощью угроз и шантажа. Он писал начальнику Экономического управления ОГПУ Г. И. Благонравову 20 мая 1925 года:

При сем заявление инженера Гинзбурга. Очевидно это правда. Я уже давно дал инструкцию, что подобные действия не только недопустимы, но и преступны. <…> Поручаю Вам одновременно ознакомиться с постановкой дела секр[етных] сотрудников, и проконтролировать как были завербованы все секр[етные] сотрудники в Эконупре. Это дело столь важное, что я предпочитаю не иметь вовсе в ОГПУ секретных сотрудников, чем иметь их в таком порядке. Это вопрос глубоко политический и прошу мое распоряжение строго выполнить. Прошу Вас предупредить всех что Гинзбурга от всякого возможного мщения я беру под свою защиту (сохранена орфография подлинника. — В. И.) [565].

Но запущенный системой механизм был, безусловно, сильнее любых благих пожеланий и недовольства начальства, одновременно требовавшего наращивать армию секретных осведомителей. Почти через год, 16 марта 1926 года, в записке Г. Г. Ягоде Ф. Э. Дзержинский вновь возмущается действиями работников Экономического управления, вербовавших некоего И. И. Лукичева, обвинявшегося во взятке или халатности. Дзержинский пишет, что «такие осведомители не только бесполезны, но и вредны» [566]. Очевидно, что если так велась вербовка осведомителей в центральном аппарате ОГПУ, то на местах действовали еще жестче. Как это происходило, можно узнать из письма студента Томского университета Н. Пучкина наркому просвещения А. В. Луначарскому. В 1925 году в селе, где молодой человек работал учителем, работник ГПУ угрозами заставил его подписать согласие быть тайным агентом. Затем начались требования доносов. Это продолжалось и позже, когда Н. Пучкин поступил в университет в августе 1926 года. За нежелание сотрудничать ему угрожали исключением из университета. Студент писал наркому, что стоит перед выбором, доносить на товарищей или покончить жизнь самоубийством, и просил последнего: «Сделайте, что возможно! Буду обязан Вам своей жизнью» [567].

Сама система массового и секретного использования осведомителей создавала условия для провоцирования дел в корыстных целях. Например, в декабре 1922 года уполномоченный Псковского губотдела ГПУ по Новоржевскому уезду В. Н. Иванов информировал секретаря укома РКП(б) А. Т. Савельева о существовании в Новоржеве подпольной правоэсеровской организации, руководимой эмиссарами из Петрограда Турнеевым и Тихомировым. В. Н. Иванов внедрил в их ряды осведомителя, который сообщил, что подпольщики готовят покушения на Савельева и председателя уездисполкома Т. А. Никифорова. В данном случае прибывший сотрудник губотдела ГПУ Пятыгин раскрыл провокационный характер заявлений Иванова и его осведомителя. В результате Иванов был арестован [568].