Огненная река - Питер Хеллер

Глава восемнадцатая

Кипел ли ручей на самом краю пляжа? Почувствовала ли рыба на этой стороне реки страшный пожар, спаслась ли бегством, как это сделали другие?

Вода в этом ручье была темной, как и в прочих, и усыпанной белым пеплом, который, должно быть, занесло сюда течением. В водоворотах кружилась мелкая пыль, которая покрывала воду, как пыльца.

На первый взгляд казалось, что никакой форели в нем нет, но они все равно забросили удочки. Они становились раздражительными, они чувствовали, как в них иссякают запасы доброжелательности. Им нужно было поесть, и они решили, что если им, по крайней мере, удастся насытиться рыбой и белком, то они смогут поискать ягоды и потребить достаточно калорий, чтобы сплавиться по реке. Огромное облегчение. Они посадили лодку на мель, Майя проснулась, они перенесли ее повыше на берег, расстегнули рюкзак позади нее и вытащили удочки. Винн спросил, не нужна ли ей помощь, чтобы выбраться, или сходить в туалет, или еще что-нибудь, но она покачала головой. Парни прошли немного вверх по течению, собрали удилища и начали ловить рыбу. На этот раз Винн последовал вдоль ручья, вглубь этой обособленной страны. Его лицо пульсировало и горело, но боль уже притупилась, потускнела, и он мог не вспоминать о ней по несколько минут кряду. Ему нужно было отдохнуть от реки, и еще ему нужно было отдохнуть от Джека. Кроме того, он никогда не видел ничего столь необычного и красивого. Земля плавно поднималась от реки к востоку, должно быть, под почвой пролегала какая-то широкая возвышенность, и поэтому он мог взглянуть на ручей издалека, как на некое извилистое существо, сверкающее чешуей и скользящее вниз по шву между зеленым и черным, жизнью и смертью. Зеленая сторона была пушистой и неопрятной, в ней царил хаос. Трава и кустарник вдоль берега, цветы, ветви деревьев – все в ней дружно тянулось к свету ручья. Он мог слышать соловьев и дроздов. Черная сторона была сожжена дотла; на ее счет ему особо нечего было сказать, и его молчание было поразительно красноречивым. Винн подумал, что граница выглядит такой же суровой и печальной, как царство Аида.

Ветер все громче врывался в ряды сосен и шевелил их ветвями. Его не оставляло чувство, будто к щеке приложили раскаленную вилку, но как только он вошел в воду, он позабыл об этом. Он начал забрасывать наживку, и ветерок подтолкнул его блесну, которая была всего лишь пучком лосиной шерсти, к пепелищу. Он сменил угол заброса и отправил ее к краю течения. Было очень приятно побыть наедине с ручьем, в компании одного лишь ветра, леса и призрака другого леса по обеим его сторонам. Он оставил свои резиновые сапоги на берегу и пошел босиком по песчаному дну, от ледяной воды у него сразу онемели ноги, и ему это нравилось.

Он двигался, не задумываясь. Вытащил своего ручейника из потока и дважды сделал ложный заброс, чтобы высушить мушку и дать петле на леске распрямиться в полете, задал направление большим пальцем правой руки, который лежал вдоль верхней части пробковой ручки, послал наживку в самый центр течения на излете взмаха и позволил ветру отнести мушку на юг почти на два фута. Она приземлилась на границу, колеблющуюся линию между водоворотом, собирающимся вдоль берега, и потоком текущей воды, на глубине всего лишь дюйма от поверхности движущегося течения; как раз там, где он хотел ее видеть. Она коснулась посеребренной поверхности и начала подпрыгивать, скатываясь по щекочущей гладь ручья ряби. Идеально. Он начал напевать. Поначалу бессознательно, не задумываясь о том, что именно поет, а потом он поймал себя на одной из мелодий, которые часто напевал Джек, на «Маленьком Джо-спорщике». Он снова забросил наживку, на два фута выше по течению, где водоворот был темнее и глубже, где рыба могла искать лучшего укрытия от зимородков и орлов. Он подумал о том, насколько это грустная песня: маленький ковбой во весь опор гонит своего пони сквозь шторм, пытаясь согнать стадо, и, разумеется, во вспышках молнии его приятели вдруг видят, как его лошадь спотыкается и падает. Все ковбойские песни были про нечто подобное. Чистые, самоотверженные души, которые жили, чтобы в одиночестве скакать верхом и спать под звездами, все они встречали свой кровавый конец под тысячью стучащих копыт. Или получали выстрел в грудь из-за какой-нибудь возлюбленной, которая никогда бы не смогла даже надеяться сравниться с ними самими в доброте. Преждевременная смерть – вот в чем была основная тема этих песен. Расплата за невинность. Только хорошие умирают молодыми. Почему Джеку так нравились эти песни? Может быть, потому, что он знал, что в нем достаточно плохого, чтобы гарантировать себе долгую жизнь? Гарантия будущего. В последнее время он определенно вел себя иначе, чем обычно. Как кто-то, с кем Винн едва был знаком. Безжалостно. Это его немного пугало. Но с другой стороны, разве он всегда не чувствовал, что нечто подобное жило у него внутри? Разве это не относилось к списку тех вещей, что привлекали его в Джеке в первую очередь?

Мушка ударилась о воду и была встречена небольшим всплеском и рывком с глубины. Резко дернулась леска, и Винн воспрял духом; кончик удилища согнулся вдвое и задрожал, он почувствовал, как дрожь прошла по его руке и предплечью, направилась, как показалось, прямо к сердцу, откуда в кровь хлынула концентрированная доза радости. Такое странное ощущение, почти новое. В последний раз он ощущал подобное так давно. Только теперь он понял, насколько именно. Каким суровым он, да и они все, стали. Что ж. Теперь у него была рыба, не крошечная палия, но и не настолько крупная, чтобы подтягивать ее катушкой. Он смотал леску вручную. Когда форель сильно дергалась и тянула, он позволял леске выскользнуть обратно сквозь пальцы и постепенно снова усиливал натяжение, если чувствовал, что рыба устает в буйстве своего спринта; он снова начинал вытаскивать ее. Схватка была недолгой, а рыба не слишком огромной, но все же это была четырнадцатидюймовая бурая форель – кто знает, что привело ее сюда, в верховье ручья – достаточно большая, первая найденная ими здесь рыба. С благодарностью и тихой радостью, глубина которых удивила его самого, он поднял рыбу, трепещущую на пляже, просто поблагодарил ее, шлепнул по гладкому камню, и золотая форель замерла. Фух. Обед. Еще несколько таких, и они будут сытыми весь день.

Он не