Лето в пионерском галстуке - Катерина Сильванова

потом резко повернулся к Юрке и спросил недоверчиво: — А ты что на стройке делал?

— Гулял… — пробормотал он, неподкуренная сигарета прожигала карман, а Пчелкин ехидно улыбался.

У Юрки взыграла совесть — какой пример он подаёт Пчёлкину? Ведь не рассказать Володе правду — значит соврать.

— Курил, — честно признался он и, увидев, как Володя за дужку поправляет очки, вжал голову в плечи: «Сейчас начнётся…» Но, вопреки ожиданиям, Володя не стал поучать и нравоучать, а только беспомощно всплеснул руками и пробормотал устало:

— И ты, Брут… Юра, ну разве так можно? Ты же в лагере, неужели не стыдно при детях?..

— Стыдно. Я больше не буду, честное пионерское.

Володя покачал головой и наставил на Юрку указательный палец:

— Ты же мне говорил, что только балуешься. Ты обещал, что… — и замолк.

Юрка догадался, что если бы не присутствие Пчёлкина, наверняка вожатый устроил бы ему настоящий разнос, но пока вроде бы пронесло. Володя ругался, но пух и перья не летели:

— «Честным пионерским» меня не купишь. Своё личное слово дай.

— Даю личное честное слово, — кивнул пристыженный Юрка.

— Ладно, — но Володя всё ещё хмурился. — Ладно, Конев. Попробуй только не оправдать моё доверие. Пчёлкин, а ты что скажешь?

— Честное октябрятское, больше не пойду на стройку.

Володя покачал головой и хмыкнул тихонечко:

— Пчёлкин и Конев — натуральный зоопарк.

— А террариум для комплекта не хочешь? — Юрка кивнул на приближающихся ПУК.

— Ну ты и язва!

— Я-то тут при чём? Одна Змеевская, вторая — Гнёздова, третья — Клубкова. А я вообще по поводу Орловой хочу поговорить, — вспомнил Юрка об Ире Петровне.

Он хотел рассказать Володе о возможности перемирия, но подошедшие девочки обрушились на Юрку, не дав и слова вставить.

— А что сразу по фамилии? — обиделась Полина.

— Будто имени не знаешь, — насупилась Ульяна.

Ксюша промолчала.

— А что пришли, небось костюмы готовы? — язвительно поинтересовался Юрка, игнорируя Пчёлкина, который дёргал его за руку, мол, про курево я не говорил, ты сам сказал, так что давай уже быстрее читай обещанный стишок.

— Ну… да, — посмотрев на Володю, неуверенно протянула Полина.

— Вообще-то, не совсем, — призналась Ульяна.

— Нет, — подытожила Ксюша.

Ко всей честной компании, стоящей кружком, кто-то незаметно подошёл.

— Гхм… — извинился директор.

— Здрасьте, Пал Саныч! — хором поздоровались все шестеро.

— Здравствуйте, дети. Эм… гхм… Володя, подойди на минутку.

Когда Володя с Пал Санычем отошли, а девчата упорхнули, Пчёлкин принялся канючить:

— Ну давай, давай пой, Юра. Ты же обещал, давай.

Не ответив ему, Юрка понуро затянул:

Тишина на Ивановском кладбище, Голубые туманы плывут, И покойнички в беленьких тапочках На прогулку гурьбою идут.

Со следующего места уже веселее:

Ты приходи в могилу, ты приходи в мой дом, Ты приходи, родная, мы с тобой споём, Ты приходи, родная, мы будем вместе гнить, И земляные черви будут нас любить.

И опять уныло:

Ты прижмёшься ко мне жёлтой косточкой, Поцелуешь меня в черепок…

— Не хочу песню, — возмутился Пчёлкин, — мне надо стишок! Там про «А на кладбище ветрище, срака… градусный мороз». Там сторожа ещё понос прохватил, и мертвец из могилы вылез.

Юрка вздохнул:

— Ладно. — И начал.

Разумеется, Юрка знал этот стишок. И Пчёлкин знал. Все его знали, и всем он порядком надоел. Просто Пчелкину, видимо, было весело оттого, что такое рассказывает взрослый.

Когда Петя наслушался и отстал, а Володя, освобожденный от Саныча, стоял и оглядывался, ища кого-то. Юрка подбежал к нему рассказать про Иру, но сперва спросил:

— Зачем Саныч подходил?

— Извиниться. При всех он не мог. Он вообще мужик скромный. Матом орёт, но скромный.

— Как это матом? — Юрка решил, что неправильно расслышал. Не верилось, что он, Пал Саныч, на такое способен. Оказалось, способен.

— Он час назад на меня матом при детях наорал. Хороша педагогика, правда? Какого вожатого будут слушаться дети, если при них на него директор орёт?

— Вот он…

— Не выражайся! — рявкнул Володя сердито, но теперь Юрка знал, почему он был так напряжён, и ничего на свой счёт не принимал. — Тут дети.

Действительно, рядом играли в ладошки четверо девочек из пятого отряда, при этом кричали в четыре горла: «Жили были три китайца: Як…»

Юрка нахмурился:

— За что наорал?

«… Як-цедрак, Як-цедрак-цедрак-цедрони…»

— За спектакль. День рождения «Ласточки» в пятницу, а у нас ни черта не готово. Но больше не «за что», а за кого.

«Жили были три китайки…»

— Из-за меня? — ахнул Юрка.

— Нет, другой пациент.

— Кто?

— Догадайся.

«… Цыпа, Цыпа-дрипа, Цыпа-дрипа-дримпампони…»

— Пчёлкин?

— Он самый.

— Вот зараза. На него что, вообще никакой управы нет?

— Он — директорский племянник. Ещё есть вопросы?

«Все они переженились: Як на Цыпе, Як-цедрак на Цыпе-дрипе, Як-цедрак-цедрак-цедрони на Цыпе-дрипе…»

— Давай отойдём? — взмолился Володя.

Они сделали пару шагов в сторону, и сразу стало спокойнее и тише. Девчата выданными в кричалке децибелами выбили из Юркиной головы то, зачем он ждал Володю. Пытаясь вспомнить, Юрка сболтнул первое, что пришло в голову:

— А почему этот Пчёлкин в театральный кружок не идёт?

— Он занят в это время, авиамодельный на щепки разносит.

— Будущий инженер-конструктор?

— Действующий инженер-деструктор.

— О, прям как Матвеев!

— Алёша? А да, наслышан.