Область личного счастья. Книга 2 - Лев Правдин

Лина вбежала в темные скрипучие от мороза сени. Рывком распахнула дверь. Белый пар буйно хлынул в избу, закрутился вокруг и бессильно упал к ногам.

У пустого стола одиноко сидел Михаил. На нем была новая рубашка ослепительно небесного цвета и впервые надетый пестрый галстук.

Увидев Лину, он откинулся к стенке так стремительно, что синеватый его чуб упал на лицо.

— Это ты? — спросила она с изумлением и торжеством.

Он сидел, словно припертый к стене, растеряв все слова, которые копил для нее целый месяц.

А она уже командовала:

— Одевайся скорее…

Он послушно надел свою новую «москвичку» и не успел застегнуться, как она уже снова командовала, заставляя его делать совершенно непонятные вещи. Он снял, как она велела, зеркало со стены и вышел с ним на улицу вслед за Линой.

Старуха уже не пряла свою пряжу. Она сидела, положив руки на колени, против нее стоял Самуил Факт:

— Я тебе, дура, что говорил? Я говорил, на все замки запирайся…

Он был в полосатой рубашке, новых синих галифе и калошах на босу ногу.

Зоя в новом цветном бумазейном халате стояла в дверях своей комнаты и сморкалась в полотенце:

— Зеркало-то какое было!

— Восстановим, — пообещал Факт. — Скажи спасибо — рожа цела. Могла бы разукрасить. Запросто…

— Ты тоже хорош. Мужик называется. Кавалер.

— Я думал — жена…

Вдруг снова отворилась дверь. Зойка, ахнув, исчезла в своей комнате, как провалилась. Старуха уронила веретено. Факт растерялся: из белого морозного тумана прямо на него лез человек в полосатой рубахе со вздрагивающим от страха жирным лицом.

Он только тогда сообразил, что перед ним зеркало, когда туман рассеялся и над узорчатой рамой показался очень знакомый черный чуб и горящие глаза. Сообразив, он испугался еще раз и начал как-то оседать, будто под ним проваливался пол.

Подойдя к зеленой двери, Лина распахнула ее:

— Зойка! Возьми зеркало, не держи зла.

Михаил поставил зеркало к стене. Отряхнул руки. Увидел на голубом шелке рубашки, выбившейся из-под «москвички», пыльное пятно, тоже стал отряхивать, но размазал еще больше.

Лина сказала тихо и покорно:

— Ничего. Отстираю.

— Ты? — тоже тихо спросил Михаил, и ему вдруг все стало понятно. Он рассмеялся так счастливо и самозабвенно, как никогда, наверное, за всю свою пеструю жизнь еще не смеялся.

— Ты разбила? Ты! Думала, я там!

— Прости меня, Миша. Это последний раз так я про тебя подумала.

Потом они шли по улице куда глаза глядят, и Лина говорила о том, что все-таки очень хорошо, прямо отлично устроена жизнь в мире здоровых людей.

СНЕЖНЫЙ ВЕТЕР

По ночам, когда Женя была занята в спектакле, она возвращалась домой одна или с кем-нибудь из подруг. Они жили вместе в одной комнате, три молодые актрисы, жили, в общем, дружно, много работали и много учились. Иногда им поручали небольшие роли, но чаще приходилось участвовать в массовых сценах, и все дружно мечтали о большой, настоящей работе.

Они любили друг друга, делились всем, что имели, от сердечных тайн до губной помады, дружно восхищались тем, что было достойно восхищения, и так же дружно нападали на все, возбуждающее их неприязнь.

И сейчас Женя, возвратившись из театра одна, знала, что подруги ждут ее и что чайник, завернутый в газеты, стоит под подушкой, чтобы не остыл.

По правде сказать, ей часто приходилось возвращаться одной. Она была красива, и после того, как вышла замуж, стала держаться надменно. Последнее обстоятельство отпугивало молодежь и почему-то привлекало к ней немолодых актеров. Они, осторожно оглядываясь на своих жен, пытались ухаживать за Женей. Вначале она смущалась, а потом привыкла и равнодушно выслушивала неоригинальные любезности. Провожать ее они не отваживались.

Гришину пьесу все-таки поставили. Как и предполагали многие, пьесу дружно ругали — и публика и актеры.

Хлебников сказал на производственном совещании:

— Искусство не может развиваться, если его загнать в старые формы. Ему не хватит воздуха.

— Мы и ставим по-новому! — с энтузиазмом доказывал Володин. — Мы делаем пьесу-призыв. Одно вдохновение и никакого бытовизма. Пьеса-лозунг!

— Старо! Еще «Синяя Блуза» разговаривала лозунгами, — доказывал ему Хлебников. — Мы обязаны даже из старой пьесы сделать новый спектакль. А мы новую пьесу загоняем в старые рамки. И это нам так не пройдет.

А Женя смотрела и ждала, что Гриша наконец-то поймет, что его сбивают с толку, что пьеса его плохая и, как ее ни ставь: по-старому или по-новому, хорошего спектакля все равно не получится.

Ей все-таки навязали роль бойкой, разбитной девушки. Женя с наигранным энтузиазмом должна была говорить затасканные, митинговые фразы, смысла которых никак не могла понять. Все время, пока шел спектакль, ей казалось, что ее обманули и обязали, в свою очередь, обманывать зрителей. Утешало одно — зрителей было мало. Не ходили на эту пьесу.

После каждого спектакля Женя чувствовала такую смертельную усталость, словно она без отдыха прошла огромное расстояние.

После спектакля, наскоро стерев грим и переодевшись, она, усталая, вышла в вестибюль.

Пожилая билетерша поправляла чехлы на креслах. Улыбнувшись, она сказала:

— Побежала красоточка… Молчит публика-то. Значит, не понравилось. — Она вздохнула. — Да уж чего тут нравиться-то…

В этот февральский вечер выпало много ласкового пушистого снега и все кругом заискрилось под фонарями: и деревья, словно сделанные из мягких мохнатых лапок, и дорога, и сугробы по краям тротуаров. А снег, легкий и крупный, медленно падал, сверкая при свете фонарей. Воздух был свеж, и казалось, что он пахнет спелым прохладным арбузом, который только что разрезали.

Сразу слетела тяжкая усталость. Женя забыла и никому не понятную, а значит, и ненужную пьесу, и свою неприглядную роль в этой пьесе. Ей сделалось очень хорошо, и только жаль было, что она одна, что нельзя покататься в этом мягком снегу, переброситься снежками, набегаться до изнеможения, так, чтобы, задыхаясь, упасть в сугроб, закрыть глаза и отдохнуть несколько минут.

Сняв рукавички, она зачерпнула снег и стиснула его в тугой, плотный комок. Снег, подтаивая от теплоты рук, возбуждал острое желание запустить им хотя бы просто вот в этот забор. Она бы выполнила свое желание и даже уже широко, по-мальчишечьи размахнулась, но в то же мгновение почувствовала мягкий удар по лбу. Снежная кашица потекла по лицу, застилая глаза. Она рукавом смахнула снег и сейчас же услыхала женский смех и мужской веселый голос:

— Простите, пожалуйста, я это по ошибке. Хотел вот в нее, а попало вам.

Из-за угла широкой улицы к ней навстречу спешил какой-то пожилой человек. За ним, отряхивая руки от снега, бежала очень молоденькая девушка в беличьей серой шубке и такой же шапочке, И шубка и шапочка были густо залеплены снегом. Девушка задыхалась от смеха и все время повторяла:

— Честное слово, он ошибся! Он не хотел. Он ошибся!

Женя с отчаянным озорством воскликнула:

— Да здравствует ошибка!

И ловко запустила свой уже оледенелый снежок в пожилого, сбив его серую каракулевую папаху.

Девушка, охваченная горячим детским азартом, забыв, что обращается к незнакомой, закричала:

— Скорей, скорей! Я одна никак с ним не справлюсь.

И Женя, не рассуждая, с таким же азартом, что и эта девушка, вместе с ней накинулась на пожилого человека. Он схватил их обеих в охапку, но Женя изловчилась и подшибла его ногой. Он рухнул в сугроб под торжествующий вопль девушки.

Сидя на снегу, он сказал Жене:

— Ого. Вы — спортсменка!

И, неожиданно схватив ее за руку, дернул на себя — и Женя оказалась в сугробе.

— Нечестно, папка, нечестно! — закричала девушка, налетая на него, а он толкнул ее на Женю, и они вдвоем начали барахтаться в пушистом снегу, хохоча и выкрикивая что-то непонятное.

Он уже совсем одолевал их, но девушка вдруг закричала:

— Мама идет! Сейчас нам будет!

Она вскочила на ноги и начала отряхивать снег, а Женя увидела Костюкович, которая легким своим шагом приближалась к ним.

— Мы пришли тебя встречать, — все еще смеясь и порывисто дыша, громко объявила девушка.

— Я вижу, — сказала Костюкович, — но зачем надо было искать меня в этих сугробах? Объясните, пожалуйста.

Женя не узнала ее голоса. Это был теплый голос Матери, которая хочет показать, какая она строгая, но в то же время понимает, что никто не верит в эту строгость и не боится ее.

Она еще не успела разглядеть Женю и не узнала ее, приняв, вероятно, за кого-нибудь из подруг своей дочери.

— Вот познакомьтесь, пожалуйста, — сказал пожилой человек, обращаясь к Жене. — Хозяйка нашего семейства.