Область личного счастья. Книга 2 - Лев Правдин

В конторе было пусто в тот ранний час, когда Виталий Осипович прошел в свой кабинет. Через несколько минут пришла Зоя. Было слышно, как она звенит ключами, отпирая ящики стола.

АВАРИЙЩИК

Роль, о которой писал Хлебников, как Женя и предполагала, ей не досталась, хотя, казалось, все были за нее: и Хлебников, и главный режиссер Володин, и даже директор театра, который вообще редко вмешивался в распределение ролей.

Глядя на нее, похорошевшую, загорелую и вдруг как бы выросшую, они все понимали, что одно ее появление в этой роли украсило бы спектакль. Но Аглая Петровна Костюкович, заслуженная актриса, пресекла все их замыслы, заявив, что эту роль она берет себе. Тогда главреж Володин сказал, что Женя будет дублировать. И на это Костюкович решительно возразила:

— Девочка, тебе еще рано.

Женя вспыхнула, но сдержалась, и эта новая способность сдерживать свои вспышки наполнила ее такой гордостью, что она со скромным достоинством сообщила:

— Я не девочка, дорогая Аглая Петровна. У меня есть муж.

Костюкович удивленно подняла тонкие, подбритые брови и прищурила близорукие глаза: как она держится, эта актрису ля! Замуж вышла и сразу такой тон: «Дорогая»… Словно по плечу похлопала. Ее муж! Кто он? Наверное, кто-нибудь из этих мальчишек! Но Женя, не давая ей опомниться, объявила:

— Он управляющий строительным трестом.

Костюкович поняла, сделала доброжелательное лицо и успокоила:

— Милочка, я не хотела никого обидеть. Но вы же еще так молоды… Вам просто рано браться за такие сложные роли. Каждую роль надо завоевать.

Женя хотела ответить, что ей двадцать пять лет, и уж если на то пошло, она не намерена ждать преклонных годов, чтобы начать играть юных девушек, но Костюкович легко поднялась с дивана и, покачивая бедрами, пошла по коридору. Посмотрев ей вслед, Женя подумала, что фигура у нее хорошая, молодой девушке впору, и держится изумительно. Ничего не скажешь. Замажет морщины и еще лет пятнадцать никому не даст ходу.

Женя подошла к окну и тихо сказала Хлебникову:

— Ну и пусть!

Он устало ответил:

— Пусть. Пока.

Жене предложили другую роль, которая якобы отвечала всем ее данным. Почему-то многим в театре казалось, что она рождена для характерных ролей, что ей надо все время говорить легковесные слова, смеяться, петь, плясать. Слов нет, это у Жени отлично получалось, но все как-то забыли, что первая и настоящая роль была роль драматическая. Тогда она жила, а сейчас играла. Об этом ее настоящем призвании помнил один Хлебников, но что он мог сделать?

Она играла разбитную, веселую девчонку, и пока шли репетиции, все были довольны. А на спектакле Женя и показала себя во всем блеске. Нет, она ничем не нарушила режиссерских указаний, она человек дисциплинированный. Но, делая все то, что полагалось, Женя просто очень хорошо сыграла свою веселую роль Публика, вообще не избалованная комедиями, вдруг получила столько молодого, задорного веселья, что каждое появление Жени встречалось бурным оживлением.

Костюкович аплодировали мало и сдержанно. Она, стоя в дверях своей уборной, шипела на Володина, требуя запретить этой девчонке заигрывать со зрителями. Она возмущенно повторяла:

— Это серьезная комедия…

Хлебников осторожно, чтобы не поджечь приклеенные бороду и усы, подносил к губам папиросу.

— Это очень плохо, если комедия серьезная, — отвечал он.

— Ах, вот как? — спросила Костюкович, и красные пятна проступили на ее щеках сквозь слой грима и пудры.

С этого дня начались неудачи в Жениной театральной жизни. Если ей и давали роль, то или в массовых сценах, или с одной-двумя репликами. Костюкович ее не замечала.

Женя все сносила со стоической кротостью, сама удивляясь, как это ей удается. И то верно, что Костюкович отличная актриса. Женя не любила ее, но были такие минуты, когда Женя, стоя за кулисами, от всей души восхищалась ею.

Она писала Марине: «У меня такое чувство, словно я снова родилась в ту ночь, когда стала его женой. Родилась и начала жить. И жизнь у меня получилась совсем новая, ничуть не похожая на ту, мою прежнюю жизнь. Все стало другим, и мне надо было учиться всему с самого начала. Учиться ходить, говорить, откликаться на новое имя. Когда я первый раз услыхала: «Евгения Федоровна!», я оглянулась, но подумала: «Это кого зовут?» Мне надо было привыкнуть говорить «мы» вместо «я», убирать свою (!) квартиру, готовить обед на двоих и даже принимать гостей.

И я научилась всему, что полагается знать и делать замужней женщине. Мне кажется, я бы научилась летать, если это необходимо было бы для нашего счастья, для счастья моего мужа — так я его люблю. Я даже забыла обо всех своих желаниях и мечтах, которые не связаны с ним. Это было счастье, столько счастья, что, казалось, его хватит на всю мою жизнь!

Но его не хватило даже на один месяц, который называется медовым. То есть, я по-прежнему счастлива и никогда не перестану любить его, никогда не перестану! Но мне вдруг стало не по себе.

Они все там только работают, они выполняют свой долг, они строят, и мне не нашлось места среди работающих людей. Я тоже никогда еще не бездельничала. Когда надо, я буду трудиться, не глядя на часы, но никогда не забуду о своем муже, о своем счастье, о своем доме! И я бы могла там пойти на строительство, ведь я — техник-строитель, но меня тянет театр. Я не могу без театра. Ведь работать надо весело, с легким сердцем, сознавая, что ты делаешь именно то, что ты умеешь делать лучше всего. Тогда ты будешь счастлив. Только счастливый человек работает так, что любо-дорого…

А любовь — это самое высокое счастье на земле. Если я люблю, я сделаю все.

В театре меня не балуют, и не только меня одну. Вообще молодежь. Ну, ничего. Мы пробьемся. Была у меня одна встреча: ты помнишь Гришу Петрова…»

Встреча, о которой Женя написала Марине, произошла при следующих обстоятельствах. Актерам объявили, что молодой драматург Петров будет читать свою пьесу.

А через два дня в дремотный от зноя день Женя, сидя на читке новой пьесы, думала: «Скорей бы это кончилось».

Она недавно услыхала, что Володин работает с молодым автором, помогая ему доработать пьесу. Она даже знала, что автор — старый ее знакомый Гриша Петров, но встретиться с ним как-то не удалось.

В самом деле, скорей бы кончилась читка. Гриша совсем извелся. Он, наверное, и не рад, что написал эту пьесу.

Женя вызывающе посмотрела на Гришу, но он не заметил ее. Он вообще ничего не замечал, углубленный в свои переживания. Тогда она стала смотреть в открытое окно. На дворе рабочие грузили в машину декорации, которые под горячим солнцем казались тусклыми, грязными пятнами. Искусственный мир требовал искусственного солнца. Сегодня выездной спектакль. Вот вынесли и громоздят в кузов ствол огромной березы. Пышную крону увезли первым рейсом. Вечером под этой березой, которая покажется зрителям «совсем как настоящая», актер Веселовский, надев рыжий парик, объяснится Жене в любви. И это будет сделано тоже «совсем как в жизни». Хотя, по правде говоря, в жизни так никогда не бывает. Кто на самом деле станет петь о любви под баян такие слова:

Я тоскую по соседствуИ на расстоянии.И без вас я, как без сердца,Жить не в состоянии…

Так бывает только на сцене, и Женя сделает все, чтобы зрители поверили, что перед ними разбитная колхозная девушка. И они поверят. В этом Женя убеждена. Она заставит их поверить.

Женя сидит у окна. На диванах и стульях расположились актеры. За маленьким столиком сидит Володин и читает.

Драматург курит, сидя рядом в кресле. На лице у него написано такое страдание, что со стороны кажется, будто он сидит не в театральном фойе, где читают его пьесу, а на приеме у зубного врача.

Жене вспомнилась черная безмолвная тайга, морозная ночь на завьюженной дороге и огромная лесовозная машина с заглохшим мотором. Как давно это было! Вот этот самый молодой драматург Гриша, ленинградский паренек, работал на старушке-машине в последний военный год.

Он, маленький, отчаянно озлобленный, стоял около огромной, равнодушно молчащей машины, поблескивающей морозным инеем, и грозил Жене:

— Вот дам раз — птичкой взовьешься.

И все за то, что она обозвала его «несчастным аварийщиком».

Сейчас, глядя, с каким отчаянием слушает он чтение своей пьесы. Жене хочется крикнуть ему что-то колкое, обидное, чтобы разозлить его, встряхнуть. Чтобы он встал и сказал:

— Зачем вы меня сбиваете с толку, сам вижу, что написал не то!

Но он только сидит и курит папиросу за папиросой. А все слушают и делают непроницаемый вид: автор молодой, пьеса первая, дело темное. Может получиться очень хорошо, может очень плохо. Лучше перемолчать.