Дворянство Том 1 (СИ) - Николаев Игорь Игоревич

- Что? - рассеянно спросила сценаристка, коснувшись рукояти левой рукой.

- Одной пьесы мало, - раздельно повторила акробатка. - Надо чередовать. Еще есть что-будь?

Елена молча смотрела на девушку, стараясь переключить мозги из режима убийства обратно в опцию диалога, циркачка так же молча глядела на Елену. Казалось, что если напрячь слух, можно расслышать шум копыт приближавшейся кавалькады.

- Конечно, - криво улыбнулась Елена. - И много. Например, про рыцаря. Он был страшно изуродован в бою и носил, не снимая, доспехи с глухим шлемом. И еще потерял память, так что перестал узнавать жену и детей. А злой граф взял с него клятву повиновения. Рыцарь служил графу, искореняя преступность в городе, но со временем память к нему стала возвращаться. А клятва не позволяла вернуться к семье. Или… - Елена задумалась на мгновение и решила, что теперь можно, наконец. апеллировать к классике. - Повесть о любви юноши и девушки, которые рождены в домах, что бьются насмерть в старинной вражде.

«А ловко у меня получается!»

Фильм с ДиКаприо Елена помнила куда лучше литературного первоисточника, однако, помнится, киношники не слишком переврали содержание.

- Они встречаются на празднике и сначала не узнают друг друга. Потому что в масках. Они говорят меж собой, чувствуют симпатию, потом любовь, а затем оказывается, что их родители бономы, связанные кровной местью уж много лет.

- А тут будет счастливый конец? - встрял Кимуц.

- Нет, - честно пообещала Елена. - Все умерли. Красиво и очень печально.

- Это плохо, - кажется клоун искренне огорчился.

- Зато девушки и матроны будут плакать навзрыд, - пообещала Елена. - И рассказывать подругам, что их сердца разбились в финале. Затем другие, те, кто пьесу еще не смотрел, потащат мужей и отцов на представление. Ни один мужчина свою женщину просто так одну в театре не оставит, то есть у нас будет два зрителя вместо одного.

Жоакина прикусила губу, и Елена поняла, что промахнулась с определением возраста. Какая там пара лет, девчонке от силы четырнадцать, не больше. Просто это ребенок у которого, скорее всего, не было детства. И который дорос до понимания, что с прежней жизнью надо рвать или по крайней мере как-то решительно ее менять.

- Быстро за телеги, - приказала акробатка, скорчив гримасу в которой отчетливо читалось «бля, что я творю и зачем это все мне нужно?!» - И молитесь, чтобы вас не узнали в лицо. Если беды не случится, завтра мне нужна пьеса.

- Будет, - искренне пообещала Елена. - На три акта. Нет. На пять. Самая лучшая.

Глава 12

Часть II

Авансцена

Глава 12

- Барон, я разрываю вассальную клятву! Вы больше не служите мне! – провозгласил граф, и незримые оковы распались, освобождая Железного Рыцаря. Не связанный более узами честного слова, Рыцарь вытащил меч и шагнул к растерянному барону. Искупители и Грималь дружно завопили, изображая массовку, хотя в данном случае можно было обойтись и без дополнительных эффектов – заведенная толпа зрителей сама по себе отлично справлялась. Впрочем, говаривал Кимуц, криков мало не бывает.

Раньян взмахнул мечом с ювелирной точностью, кровь хлынула, как из ведра. Тотальная стирка одежды злобного барона после каждого представления стала главной статьей расходов театра, но это того стоило, от натуралистического убийства предателя-дворянина публика захлебывалась экстатическим восторгом, который, в свою очередь, оборачивался вполне материальным профитом. Пока Марьядек, бессменный злодей всех постановок, натурально корчился в страшных мучениях, Грималь щербато скалился в искренней и самодовольной улыбке. Надо сказать, у него имелись на то основания. Молчаливый слуга открыл в себе талант природного мастера спецэффектов, в числе прочего он изобрел и довел до ума скрытую под одеждой систему из веревочек и кишок, наполненных свежей кровью. Краска, увы, не годилась, каждый зритель либо хоть раз собственноручно резал скотину, либо просто хорошо представлял, как выглядит настоящая кровь.

Елена вздохнула и отерла пот со лба, на сегодня она закончила. Дальше оставалась трогательная сцена воссоединения благородной семьи, красивая закрывающая композиция на флейте в исполнении Гаваля, после обязательное чтение морали произведения и, наконец, традиционный запуск шляпы в ряды благодарных зрителей, но все это уже шло без лекарки. Елена играла в основном юношей, субтильных мужчин, а также злодеев, с которыми бился Железный Рыцарь.

Женщина посмотрела в щелочку меж двух досок и тоже улыбнулась, хотя более скупо, нежели Грималь. Представление снова прошло годно. Аншлагов театр уже не собирал – вся округа давно уж была охвачена культурной программой - но двое мимоезжих купцов с охраной - всего около полутора десятков человек - более чем оправдали день и стирку окровавленной одежды «барона».

На сегодня главная программа закончилась, новая репетиция «Корабля благочестивых» планировалась лишь завтра, так что Елена оказалась полностью свободна. Условно, конечно, учитывая плотный график на вторую половину дня. В сарае, который группа сняла под организацию долговременной сцены, было холодно, так что женщина старалась переодеться побыстрее, оборачиваясь из злодейского арбалетчика снова в лекаря-актера-сценариста.

Мимо прошел Раньян со шлемом под мышкой, шлем был хороший, пусть из папье-маше, но с подвижным забралом и подбородником-бувигером. За бретером поспевала Жоакина, щебетавшая, как певчая птичка, благо у нее и в самом деле был приятный голос. Акробатка сердито зыркнула на Елену, словно та денег заняла и не отдает, затем снова полностью сосредоточилась на Раньяне. Бретер отвечал односложно, хотя, в общем, старался быть приветливым. Мечник все еще не восстановился целиком, для несведущих он двигался с грацией леопарда, но Елена уже более-менее наметанным взглядом замечала, как бретер избегает высоко поднимать правую руку и бережет левый бок. Жоакина с самого начала взяла на себя заботы по уходу за выздоравливающим и, кажется, малость ревновала. Или не малость… С акробаткой все было чертовски сложно.

* * *

Путникам, как говорится, свезло. Кавалькада преследователей вообще не остановилась, проскакав мимо. То ли сказалось в целом отношение к разным циркачам и театралам как людям суетным, перекати-поле, не способным к серьезной работе. То ли сбродная команда вымотанных, серых от усталости людей никак не походила на кровавых убийц, готовых положить семь профессиональных бойцов, причем не самого последнего толка. То ли в силу ночных обстоятельств горожане вымучили какой-то собирательный образ злодеев, крайне далекий от реальности. Возможно, кавалеристы вообще никого не преследовали, двигаясь по своим делам и не имея отношения к погоне. А может и все сразу, но, так или иначе – пронесло. А дальше пришлось выполнять взятые обязательства. Фургоны, отягощенные новой поклажей, двинулись на юго-запад, а Елена села поближе к печке, достала церу и начала задумчиво грызть палочку для письма…

* * *

Артиго, как обычно, сидел в своем углу, рядом с переносной печкой, и рисовал. Когда Елена смогла позволить себе настоящую бумагу (понятно, в малых количествах, но все же), она отдала мальчишке свою церу и стило, показала, как пользоваться, ведь Артиго никогда не брал в руки дощечку с воском, будучи привычным к дорогому папирусу и лучшим чернилам. Юный аристократ неожиданно пристрастился к рисованию и заполнял им каждую свободную минуту. Изображал он в основном замки, рыцарей, а также мужчину и женщину в герцогских коронах. Очевидно, ребенок сублимировал тоску по родителям и прежней жизни. Елена все порывалась, наконец, заняться нормальным воспитанием императора, но каждый раз накатывал очередной вал неотложных забот, и она обещала - вот завтра непременно! Но «завтра» уезжало на послезавтра и так далее, разумеется в силу объективных обстоятельств. Елена дала себе зарок, что сегодня она, наконец, что-нибудь придумает и сделает. Осталось придумать, что именно. Сверстников Артиго попросту боялся, и Елена отлично его понимала, она и сама не решилась бы играть с чумазыми обезьянами, у которых нормальным времяпровождением считалось закидать палками до смерти лисичку-мышелова. Спортивных игр мальчишка избегал, будучи неловким. Читать было нечего из-за наличия в пределах досягаемости лишь гроссбухов, молитвословов, а также церковных записей о рождениях и смертях.