Великая легкость. Очерки культурного движения - Пустовая Валерия Ефимовна

Зато, рассказывают, совсем недавно на острова пришло первое поколение лосей – пара-тройка, – а уже так хорошо размножились.

Знамениты острова и белухами, к которым в тихую погоду возят на Белужий мыс, где киты выгуливают детенышей: в первый год фиолетовых, во второй асфальтно-серых, трехлетки уже белые. Шторм распугал китов, и свою белуху я встретила в сувенирном магазине: глиняные свистульки, имитирующие обтекаемый силуэт кита, оказались самым ходовым товаром, при мне две подружки закупили целый выводок. Хорошо идут, по словам продавцов, деревянные магниты-селедки и магниты с портретами гнуса.

К главной достопримечательности островов – соловецкому кремлю-монастырю – приглядываешься быстро и скоро перестаешь воспринимать как музейную ценность. Монастырь сейчас в строительных лесах, как и главная, о двадцати двух главах, церковь комплекса деревянного зодчества в Кижи. Но здесь, на Соловках, это не мешает виду. Свежие срубы построек, поколотый кирпич, перегородки и леса – так и должно быть в месте, когда-то расцветшем в самодостаточное островное государство. Вот только иногда слышимые матерки рабочих напоминают, что движуха вокруг – эхо былой монастырской мощи. Любительница круглых площадей, я и в монастырском дворе нашла похожее пространство, куда смотрят настенные солнечные часы, выглядывают церковная лавка, местная булочная и двери старинных печей, когда-то, благодаря специальным тепловым ходам в стенах, отапливавших монастырские залы. В булочной местный квас, пирожки с рыбой и брусникой и архангельский мармелад из водорослевого агара. Экскурсионные группы перемещаются циклично, как тени солнечных часов. Колокола, временно вывешенные во дворе, молчат. В белой трапезной, украшенной разве что центральным опорным столпом, собираются на соборование. На Соловках в июне весна, и на монастырской клумбе отцветают тюльпаны.

Энергоемкая северная размеренность – и островная расслабленность. Огородик за забором – и вольно разлегшееся под монастырскими, в рыжих лишайных подпалинах стенами пестрое стадо коров. Соловецкий поселок похож на городок с куполами и экскурсионной администраций в центре, но улицы виляют, как ручьи, и то и дело выливаются из городка в поле и обратно. Остров выглядит обжитым, но нет в нем сельскохозяйственной неволи, дома как будто только пришвартованы до отлива и наводнены приплывшими сюда на лето из Архангельска, Финляндии, Петрозаводска, Краснодара, Питера или Москвы. Зимой здесь, наверное, пусто, как в островных скитах, где, рассказывают, сейчас живет по монаху. Зимний туризм на Соловках не развит, так как добраться можно только самолетом, а рейса, бывает, приходится днями ждать в архангельском аэропорту.

Монастырь часто сравнивают с кораблем – на схеме видно, что за кормой у него зона старейшего заселения, по носу – освоенный только в лагерное время район, а по бортам плещется вода соленая и пресная, как мертвая и живая: за Святым озером под стенами монастыря виднеется лес и путь на Муксалму, морская бухта Благополучия уводит мысленный взор к Заяцким островам.

За бухтой – самая свежая достопримечательность: морскому музею, организованному товариществом северного мореходства, едва исполнилось десять лет. Музей изнутри деревянный, струганный, креативный и живой: помимо предметов древнего судостроительства и мореходства, оформленных в стилизованную и наглядную экспозицию, здесь расположилась действующая верфь, где ведется работа над реконструированным кораблем «Святой Петр». На одной из стен деревянная резная мореходная карта – по выходе из музея я случайно узнаю, что резчик, когда-то мосфильмовский художник, безвременно сгиб от синьки. И задумываюсь, что ожидает здешних плотников – вдохновенных красавцев-мастеров, нафотанных для реконструкторской экспозиции музея.

«Представляешь, двадцать первый век, а люди не могут уплыть из-за ветра!» – не успокаивался чей-то спутник. Его слова напомнили мне смешное возмущение англичанки, пережившей осенью давно невиданное наводнение: я, говорила, чувствую себя, как в какой-то стране третьего мира. Помимо недавней исторической памяти, Соловки хранят и древнее знание о том, что мир движут силы не стратифицируемые. Поморы рассказывали, как соловецкие острова встали из моря на помощь людям, погибавшим на охоте среди морских льдов. Монахи рассказывали об ангелах, изгнавших с островов мирских жителей во имя обетованного здесь духовного спасения. Остров, назначенный быть крепостью, остается местом силы, пусть социальные приметы указывают на еще постсоветское его разорение, и сегодня люди выбираются сюда переждать свое подтопленное время.

О пролитой воде[79]

Вот и подумаешь, зачем старость на Земле.

В Крещенский четверг дойдешь до храма каменного, не отделанного. На полу известка полита водой, брызнувшей мимо тары. Полиэтиленовая пленка на весь алтарь. Перед распечаткой образа Серафима поплачешь, да и пойдешь себе на уме, льдины в голове ворочая.

А от храма по переходу, как на заказ, бабушка.

Говорят, сам Христос платком обвязался и старушкой предстал, один глаз слеп. Хотя это рождественская история, а тут Крещение. И у нее сумка тяжелая от воды, по переходу не идет – стоит. Мы оглядываемся, оглядываемся и вот уже стоим втроем поперек машинного хода, под своим светофором, вполполам согнувшимся.

Фронтовичка, сын московский умер, питерский – овдовел, с тремя детьми на руках, невестка позвонит в пять, скопила на смерть – украли, милиция не нашла. Жизнь такая щедрая на сюрпризы, как бабушка на цитрусовые карамельки: спасибо, буду Бога молить, – а нам того было только и надо, чтобы кто о нас помолился, да попечалиться о чужом.

И только в эту субботу была приглашена на крещение к тем, чья старость стучит ходунками еще в несусветной дали и, кажется, совсем не наступит на тень от купели. Рукам священника семьдесят лет, и он учит безбрачного крестного удержать младенца и отрицает нас сатаны, черных кошек и прочих примет, которых наслышан побольше нашего, и в конце по-простому велит родителям терпеть и вкладывать.

Потому что и они такие же были маленькие и невыносимые, и спать мешали, пока не дожили до этих морозов.

Место силы[80]

Вчера впервые подумала, чего это я в центр на Пасху поехала, когда дома такой большой теплый грохочущий храм? Братеевский новодел с диагональными рядами окон пристроили к чуть ранее появившейся маленькой деревянной церковке, терявшейся в кругу многоэтажек. В ней было тесно и хорошо слышно, а теперь, кроме служб в семь утра, закрыто на веревочку. Под новым большим куполом открылись пустые белые стены, рассеянная акустика, по-театральному блестящие плиты пола и поначалу присылаемые на окраину, как в командировку, священники.

Но движение пространства, начавшееся с роста малой церковки в большую, распространилось, и вокруг храмовой территории образовалось одно из немногих в районе пространств силы, подобравшее и провал пустыря между домами, теперь засаженный тонкими деревцами и плоскими фонарями, и кружную дорогу, выруливающую на УВД и автомойку, и узкую, как для голубей, речку Городню, и мистически возвышавшийся и наверняка мусорного происхождения холм, который мы давно прозвали Фудзиямой и с которого хорошо зимой на санках, а летом обозревать бедные окрестности, и, наконец, самую любимую мою теперь станцию метро имени улицы, где живу, хоть и в трех остановках от дома, с двумя стеклянными входными павильонами – главный глядит на две наши церкви, каменно-желтую и серенькую деревянную, витражом с красными алма-атинскими яблоками. Пространство уравновесило старый торговый центр района, захвативший в плотное кольцо супермаркетов едва замерзающий зимой отстойник, где я в детстве провалилась под тонкий лед вместе с санками – какой-то мальчик за санки и потянул, а вытащил заодно и меня.

Эта линия продуваемости, продышанности района, чудесный провал пустоты, просматривалась бы и дальше, если бы не приткнутые в конкурентной близи «виктория» и «лента», до самой набережной Москвы-реки, но и с этой препоной хорошо проглядывается, вдохновляет глаз парадная симметрия района: от воды до воды, от соседок-церквей до соседей-супермаркетов, от пустынной аллеи у метро до пустотного неба над прудиком. От подростков, кучкующихся у круглосуточного окна только что открытого местечкового «Макдоналдса», до утепленных бабушек с красными лампадками, торопящимися во втором часу ночи к дальней, побойчее, остановке неторопливых районных автобусов.