Парадокс Вазалиса - Рафаэль Кардетти

— Мне не удалось узнать, каков был размер страховки, но, по всей видимости, выплаченная сумма оказалась весьма внушительной.

Штерн кивнул.

— Ходили слухи, что владелец рисунка получил порядка десяти миллионов евро, что представляется мне чрезмерным для простого наброска, пусть и за авторством самого Леонардо да Винчи. Тем не менее все заинтересованные стороны хранили на этот счет полное молчание. Было бы любопытно узнать точный размер компенсации. Мне еще не удалось заполучить страховое досье, но в последние дни я поднажал на кое-кого, так что, смею надеяться, вскоре оно у меня будет.

Штерн на какое-то время задумался, а затем резко сменил тему разговора.

— Если желаете, — промолвил он, — можете остаться ночевать здесь; у нас тут сколько угодно гостевых комнат. Нора предоставит вам сменную одежду.

— Благодарю, но я предпочла бы отправиться к себе.

Ответ Валентины вырвал Вермеера из оцепенения. Дрожащим от раздражения голосом он скорее изрыгнул, нежели произнес:

— Ты не должна возвращаться к себе после того, как тебя едва не укокошили! Это первое место, где убийца Мари Жервекс станет тебя искать.

— Не думаю, что Валентине что-то угрожает в ее квартире, — вмешался Штерн.

— Вам говорить легко — ваш-то дом вон как охраняется! Вы разве не видели, на что этот тип способен? Да он эту бедняжку в половичок превратил!

— Сорель полагает, что его целью была одна лишь мадемуазель Жервекс. Если верить ему, то Валентина ничем не рискует.

— В таком случае, — заметила Валентина, — думаю, мне следует отправиться в полицию и дать показания. Я не очень хорошо разглядела убийцу, но могла бы рассказать, что именно там произошло.

— Фонд сам решает свои проблемы, какими бы они ни были. Я вам уже говорил это. Таково наше правило поведения, и мы будем его придерживаться до конца. Сорель здесь в том числе и для этого. Он сам этим займется.

— Но…

Валентина не договорила. Черты лица сидевшего напротив нее Штерна внезапно стали более резкими, и выражение благодушия сменилось холодной решимостью.

— В подобных делах Сорель компетентен, как никто другой, — сказал старик. — Раз он заверил меня, что в данный момент вам ничто не угрожает, значит, вы можете спокойно возвращаться домой.

Что-то в тоне Штерна отбило у Валентины желание возражать. Ей вдруг расхотелось задавать какие бы то ни было вопросы. Незнакомая прежде суровость, проявившаяся на лице торговца, впечатлила, похоже, даже Вермеера, который мгновенно утратил не только снедавшее его любопытство, но и желание полемизировать. В комнате повисла тяжелая тишина.

Валентина припомнила огонек, блеснувший во взгляде Сореля накануне вечером, в момент их знакомства. Тогда ей показалось, что она прочла в нем ярость. Она ошибалась. Это было совершенно иное.

Сорель отнюдь не был разъярен. Он был безумен, опасно безумен, и именно по этой причине Штерн привлек его к этой работе. Валентина спросила себя, до какой степени старик способен контролировать своего сотрудника.

Сорель защищает ее от тех, кто пытались ее убить, — что ж, тут остается поверить Штерну на слово. Но кто защитит ее от самого Сореля?

35

Давид посмотрел на часы. Начало пятого. В Сорбонне его уже ничто не удерживало. Домой возвращаться не хотелось, но больше идти было некуда. Тем не менее перед уходом он хотел задать Рэймону Агостини один деликатный вопрос.

Давид прочистил горло.

— Гомер действительно говорил такое?

— Простите?

— Эту фразу о чудесах. Гомер и правда ее произнес?

Профессор поморщился, словно пойманный на вранье ребенок, и раздражение на его лице сменилось лукавой усмешкой.

— Я ее выдумал, — признался он. — В тот момент мне казалось, что она будет к месту.

Давид широко улыбнулся.

— С каких это пор преподаватели Сорбонны приводят в качестве примера ложные цитаты?

— С тех самых, как их лучшие друзья начали выбрасываться без каких-либо причин из окон, полагаю. Или же с тех, как патентованные кретины стали возглавлять университеты — выбирайте сами. Думаю, в данных обстоятельствах подобное нарушение деонтологии мне можно простить.

Агостини обвел взглядом сотни книг в потрепанных переплетах, безупречными рядами стоявших на полках внушительной библиотеки, которая занимала почти всю стену.

— Главное не то, произносил ли Гомер эти слова, — продолжал он, — а то, что он мог это сделать. В конце концов, в этом-то и состоит наша профессия: искажать тексты любимых авторов для того, чтобы вложить в их уста то, о чем они никогда и не помышляли, разве нет? Граница, проходящая между анализом и фальсификацией, весьма тонка, и отыскать приемлемую точку равновесия по силам лишь лучшим. Другие же, достигнув этого рубежа, сбиваются с пути.

Давиду показалось, что он понял намек, но полной уверенности не было.

— Вы имеете в виду Альбера Када?

— Вы не сразу понимаете, что движетесь в неверном направлении. В вашей голове не зажигается сигнал тревоги, который предупредил бы: «Осторожно, ты идешь не той дорогой». Проходят месяцы, иногда годы, прежде чем вы осознаете это. В сущности, Альбер достиг сего рубежа в тот самый день, когда отправился на поиски этой химеры. Когда он понял свою ошибку, путь назад ему был уже заказан, и он покончил с собой.

— Вы не верите в существование Вазалиса?

— Я знаю лишь одно, Скотто: Альбер погубил себя сам. Существовал ли Вазалис в действительности, написал ли он «De forma mundi», сохранился ли хоть один экземпляр этого трактата — все это не так уж и важно. С упорством, достойным лучшего применения, Альбер стучался в закрытые двери. Он умер от истощения или, если хотите, от усталости. Невозможно тридцать лет гоняться за химерами без какого-либо ущерба для себя. Когда наступает разочарование — а поверьте мне, оно всегда приходит, — оправиться от него бывает крайне сложно.

Агостини посмотрел на Давида, но тот на этот взгляд никак не отреагировал: убедительными комментарии профессора ему не казались. Он не понимал причин столь резкого выпада против его бывшего научного руководителя, особенно со стороны того, кто всегда называл себя другом Када.

Заметив его замешательство, Агостини легко взмахнул рукой, словно желая стереть сказанное.

— Забудьте эти глупые слова, Скотто… Перед вами старик, чья университетская карьера близится к завершению. Боюсь, с этими двумя смертями рассеются и мои последние иллюзии… Возвращайтесь-ка к себе и хорошенько отдохните.

— А вы чем займетесь?

— Вернусь в кабинет Альбера и постараюсь привести там все в порядок. Полагаю, вскоре декан пожелает освободить помещение, и не успеют Альбера похоронить, как о его присутствии уже ничто не будет напоминать. Вот она, грустная метафора профессии преподавателя: не успеете вы исчезнуть, как от вас остается лишь несколько граммов чернил, въевшихся в пыльную бумагу.

— Vanitas vanitum [27]… — торжественным тоном провозгласил Давид.

Жестокая избитость цитаты вызвала у профессора греческой литературы вымученную улыбку.

36

Опустив голову, двухметровый великан уныло разглядывал мыски своих туфель.

— Что значит — «облажался»? — дрожащим от гнева голосом пророкотал мужчина, стоявший у огромного окна, расположенного на пятьдесят пятом этаже башни Монпарнас.

Со спины Максим Зерка выглядел лет на десять моложе. Увидев эти седеющие волосы и стройный, с едва подчеркнутыми бедрами силуэт, вы никогда бы и не подумали, что он разменял уже седьмой десяток. Костюм в мелкую полоску, скроенный так, чтобы скрыть легкий жирок, который не удалось удалить хирургам, лишь усиливал это впечатление.

Втянув голову в плечи, великан попытался съежиться, что, принимая во внимание его размеры, было бы сродни подвигу.

— Эта баба, реставратор, все еще жива, — признал он с виноватым видом. — Я видел, как «мерседес» доставил ее к старику, но ничего сделать не смог. Они ужесточили меры безопасности и держатся начеку. Издалека она выглядела вполне довольной жизнью.

— А другая?

— Ее в «мерседесе» не было. Наверное, Жозе ее укокошил. Точно не знаю.

— Где он, этот болван? Даже не соизволил явиться и доложить лично…

Колосс, уже, казалось, готовый провалиться сквозь пол, счел за благо промолчать.

Оторвавшись от созерцания проплывающих по небу тучек, Зерка обернулся.

Власть и богатство никак не повлияли ни на его внутренний мир, ни на манеру речи. Зерка выражался точно так же, как думал и действовал — без обиняков.

— Куда запропастился этот придурок Жозе? Кому, как не тебе, знать это? Вы ведь все время ходите вместе, словно два гомика.

Несмотря на то, что собеседник был ниже его сантиметров на двадцать и как минимум на тридцать килограммов легче, гиганта бросило в дрожь. Лишь один-единственный человек в мире действовал на него подобным образом, и человек этот, крайне недовольный, стоял сейчас напротив.