Французская защита - Анатолий Арамисов

Потом спросил:

— А что ты сейчас видишь?

— Вижу, что стоишь около кафе на бульваре. На тебя засматриваются две парижанки, одна повыше и худая, а вторая поменьше и потолще. Ну, выбирай, не теряйся! Какая тебе больше нравится?

— А мне обе нравятся! Даже теряюсь в мучительных сомнениях! — подзуживал Одинцов. — Хоп!

И он, сняв очки, сложил дужки.

— Ээээ! Так нечестно! — закричала по рации Симона. — Сейчас же надень очки! А то у меня на экране ничего нет!

— Ну и хорошо! Будем считать, что муж, сам, не зная того, выключил скрытую камеру, — засмеялся Виктор.

— Надень очки! Я не вижу ничего. И, вообще, что тебе опасаться? Ты мне не муж, а я не жена.

— А хотела бы быть ею? — внезапно вырвалось у мужчины.

В ушах Одинцова что-то щелкнуло, раздался слабый треск, и все стихло. Симона выключила рацию.

Если бы Виктор видел ее лицо в эту секунду, то его сомнения унеслись бы прочь, словно облака от сильного ветра.

Девушка стояла, прижав руки к щекам, которые почему-то за секунду стали пунцовыми.

«Невероятно! Он почти что делает мне предложение?! Не побывав даже ни разу со мной в постели… Что при современных нравах кажется нонсенсом. А готова ли я к тому, чтобы сблизиться с ним? Даже не знаю, я и хочу этого, и боюсь…»

Одинцов надел очки и шел теперь обратно к ее дому, знакомая улица колыхалась на экране монитора в такт его шагам.

Симона наблюдала за людьми, которые шли навстречу Виктору, большинство из них безразлично смотрели перед собой, некоторые скользили рассеянным взглядом по лицу симпатичного блондина. Женские взоры таили в себе намного больший интерес, и девушка пару раз почувствовала укол ревности, когда улыбки дам были особенно откровенными. Вот он вышел на бульвар Пого и стал приближаться к ее дому. С каждым шагом желанного мужчины сердце билось все сильнее.

«Вот сейчас — он придет и тогда… Что тогда? Сказать ему, чтобы ехал к Жоржу? Или…?»

Она подошла к окну и увидела Виктора.

Лицо Одинцова выражало сильное беспокойство, он стал трогать себя за уши, вероятно предполагая, что произошел какой-то технический сбой. «Надо же, он больше думает не обо мне, а о работе приборов!» — внезапная мысль ошпарила кипятком сознание девушки.

Извечное женское — мужское противостояние. Любовь — работа.

Симона щелкнула тумблером на базовом блоке и тихо проговорила:

— Не волнуйся, это я отключала рацию, чтобы ты не болтал лишнего. Виктор Одинцов словно споткнулся при этих словах. Он опустил голову (на экране девушка видела только мелькание желтых листьев под его ногами), и понуро побрел к знакомому подъезду.

Потом, на ходу поразмыслив, остановился и сказал, глядя на окна квартиры Симоны:

— Ну, хорошо, мы проверили аппаратуру — все работает отлично. Я, пожалуй, пойду к метро, неудобно за полночь возвращаться к Жоржу. Выключи блок, а то батареи разрядятся к утру.

Симона, взглянув на монитор, увидела окно, возле которого она стояла. Подошла ближе к стеклу.

Ее темно-каштановые волосы появились на экране.

— Как хочешь, — эти слова дались ей с большим трудом.

— Спасибо за сегодняшний день, — глухо сказал Виктор и, сняв очки, быстро зашагал в сторону метро у мэрии Клиши, — спокойной ночи!

— И тебе тоже, — тихо ответила Симона, и щелкнула тумблером, чтобы мужчина не успел услышать, как она, сначала чуть всхлипнув, заплакала, глядя ему вслед.

Виктор, ворочаясь в холодной постели, с досадой вспоминал свой слетевший с языка вопрос: «А ты хотела бы быть ею?»

«Навострил ты, брат, лыжи раньше времени. Как бык с яру, словно голодный жеребец. Эх… ты даже ни разу толком и не поцеловал её. А уже почти в жены зовешь. У них другой менталитет, отличный от нашего. Но она, она такая красивая и желанная… Мне в ней нравится все: глаза, волосы, губы, руки, фигура, какой-то особенный аромат исходит от нее, он притягивает, возбуждает. Но я чувствую, что невидимая преграда стоит между нами… она не из тех легкодоступных женщин, что нередко «капитулируют» после первого свидания. Она — как редкая жемчужина. И тебе, брат, может вовсе оказаться не по зубам. Ведь как отрезала, сказав: «Чтобы не болтал лишнего!»

Они не звонили друг другу несколько дней, словно боясь чего-то. Каждый думал, что, набрав номер телефона и, услышав желанный голос, покажет свою слабость.

Первым, как и положено мужчине, не выдержал Виктор.

Накануне очередного матча за команду он попросил Симону прийти на игру.

— Ты — как талисман для нас, — убеждал он, — все вдохновляются при виде такой девушки и играют лучше!

— А ты — просто подхалим! — облегченно засмеялась она. — Подумаешь, я пришла, и вы победили. Это случайность.

— Ну да! — шутливым тоном продолжал Одинцов. — Ты внимательно посмотри, как мужчины «подбираются», когда ты смотришь игру.

— И ты тоже? — на другом конце провода мембрана вибрировала иронично-доброжелательным потоком женских эмоций.

— Конечно! Помнишь, как я гросса почти «заломал» в последнем матче?

— Почти обычно не считается — засмеялась девушка.

— А если ты придешь, то без всякого «почти» сыграю.

— Хорошо. Я подумаю, — неопределенно сказала Симона.

Одинцов размышлял: «Быть может, с этого матча играть с компьютером?» Спустя несколько секунд, решил: «Нет, только в личном турнире. И пусть она будет в игровом зале…»

— Будем ждать тебя!

— До встречи! — Симона положила трубку.

Начальник тюрьмы Seine Saint-Denis задумчиво сидела за столом, внимательно пробегая взглядом страницы шахматного журнала «Europe E'chess». Она читала подробный отчет о турнире Paris ореп, где в последнем туре удача отвернулась от Виктора Одинцова.

Женевьева наклонилась к снимку, на котором фотокорреспондент запечатлел момент объявления арбитром о просрочке Одинцовым времени.

На лице русского не было растерянности и недоумения. Оно выражало тихую ярость запертого в клетке тигра.

Француженка, улыбнувшись, подумала: «Вот таким он мне больше всего нравится! Все-таки — интеллектуал в сравнении с другими русскими, время от времени попадавшими сюда. Взять того же Юрка, что сейчас сидит в его бывшей камере».

Она выполнила просьбу Виктора.

Юрок не пошел по статье за групповое убийство, а отсиживал срок за дебош в ресторане и сопротивление полиции.

И теперь была очередь русского игрока выполнить свое слово.

С каждым днем внутри женщины снежным комом нарастало нетерпеливое беспокойство и звенело уязвленное самолюбие.

Одинцов обещал «сыграть с ней на равных» на свободе.

Для Женевьевы это означало одно: он должен был встретиться с ней, пригласить на ужин в ресторане, который бы плавно перешел в ночную поездку к ней домой.

А там…

Француженка мечтательно закрыла глаза и по ее телу пробежала волна легкого, приятного озноба.

Личная жизнь Женевьевы после выхода Виктора из тюрьмы не складывалась.

Она слишком часто думала о нем.

И сейчас, листая журнал, она ловила себя на мысли, что автоматически ищет материалы, где могло быть упомянуто имя шахматиста из Москвы. Женевьева уже знала, что Одинцов играет за команду, созданную в начале 20 века русскими эмигрантами, и каждый раз просматривала короткие отчеты с матчей.

Женщина давно боролась с желанием побывать хотя бы на одной такой игре.

И вот сегодня она увидела анонс.

Недалеко от ее дома будет проходить матч, в котором команда этого района будет противостоять клубу, где на первой доске играет Одинцов. Сегодня вечером.

Женевьева решила, что ожидание выполнения обещания русским плохо действует на ее нервы.

В последнее время она стала раздражительной и нередко срывала злость на подчиненных.

«Я сама приду к нему. И мне интересно будет увидеть его взгляд в эту минуту… О, Боже, до чего ты дожила! Зачем он тебе, когда кругом полно других мужчин? Но он, все же он какой-то… непохожий на них, особенный, и в нем есть загадка. Все равно рано или поздно он будет у меня в постели, все равно…»

И француженка, резко закрыв страницу журнала, нажала на кнопку вызова секретарши.

Блондинка выросла в проеме двери через три секунды и вопросительно взглянула на Женевьеву.

— Я уезжаю по делам. Буду только завтра утром.

Секретарша удивленно приподняла брови, но лишь согласно кивнула:

— Хорошо, мадам.

Так рано ее начальница не покидала рабочее место.

Виктор Одинцов сделал первый ход в партии, переключил часы и вышел из-за стола. Его соперник запаздывал, хотя на других шести досках уже началась борьба. Словно заботливые наседки над играющими нависали Жорж и Евгеньич, внимательно следя за каждым изменением ситуации в партиях и матче.

Десять минут, пятнадцать…