Братья - Селим Ялкут

Мы не стали входить в город, а повернули на звук колокола. Здесь с незапамятных времен стоит греческий монастырь. Там решено было ночевать. Несмотря на постоянные споры, отношения между христианами Востока и Запада здесь вполне терпимы. Конечно, при случае латиняне не упустят случая обозвать греков трусливыми собаками, а в ответ услышат нечто столь же лестное о своем варварстве, спеси и глупом хвастовстве. Справедливость этих характеристик каждый волен оценить сам. Я же рада, что мои соотечественники — армяне сумели сохранить добрые отношения со всеми. Здесь на востоке друзей не приходится выбирать, все мы держимся друг за друга. Доводы рассудка, что только сообща мы можем выжить, пока, слава Богу, берут верх над всеми остальными.

В монастырь нас впустили как гостей, без всякой платы и лишних слов. Рыцари занялись лошадьми, а нас с Зирой и сестрой из Яффской обители отправили в женское общежитие. Для него предусмотрен отдельный вход. Что за чудо этот монастырь. В темноте слышен густой аромат цветов. При свете звезд из окна нашей комнаты были видны бесконечные ряды деревьев, уходящие к подножию гор. Все это плодовые деревья и оливки, из которых монахи готовят масло. Что говорить, земля здесь щедра и благодарна. Настоятель явился, чтобы узнать наши пожелания. Несмотря на усталость, я испытывала удивительную потребность немедленно отблагодарить Господа. Столько радости я испытала за этот долгий день. Сочувствуя моей просьбе, настоятель отвел меня в церковь, которая, нужно полагать, нечасто видела женщин. Я отстояла службу в дальнем углу, вернулась к себе с сердцем, исполненным благодати и уже готовилась отойти ко сну. За стеной, отделяющей от мужской половины, переговаривались рыцари. Им предстояли выборы нового магистра. Это мало меня беспокоило, если я обращала внимание на отдельные слова, то лишь потому, что звучали они слишком возбужденно для столь благодатного места. Впрочем, заснула я быстро, счастливая, как никогда. Проснулась от того, что Зира теребила меня за плечо. Я даже испугалась, до того таинственный и необычный вид был у моей подруги. Она приложила палец к моему рту, просила ни о чем не расспрашивать, одеться и выйти на затянутый предутренним мраком двор. Мы пересекли его, и возле самой церкви человек бросился мне навстречу. Сердце мое восторженно забилось, оно узнало брата раньше, чем мои глаза.

Такова благодарная сила молитвы. Все эти дни я не уставала просить Заступницу, чтобы она вернула мне брата. И вот он рядом. Оказалось, он часто бывает в этом монастыре. О прочем он говорил неопределенно, а я не расспрашивала. Знаю только, что он много скитался и перепробовал на своем веку. После того давнего несчастья, он скрывался, среди отшельников на Масличной горе, опасаясь мести за убийство негодяя по имени Редживаль. На счастье, он вспомнил друга нашего отца, нашел его в христианской части города и несколько лет провел в его семье, воспитываясь вместе с его дочерью. Потом купец погиб, он снова бежал, под влиянием пережитого решил посвятить жизнь Господу. Но и тут оказался не на месте, природа сделала его неспособным подчиняться монастырским порядкам. Он привык быть один…

Говорил брат медленно, запинаясь, с большими паузами. Конечно, со мной, истосковавшись по родной душе, он был откровенен, но показался мне человеком, нерасположенным к излияниям. Ясно, он о многом умолчал, ведь наша взрослая жизнь прошла порознь, и связывает нас всего лишь доверие детства и памяти. Много это или мало? Трудно узнать в нем юношу, едва сменившего отроческий возраст. Теперь это человек, пожалуй, преждевременно постаревший, недоверчивый и оскорбленный. Таким его сделала жизнь. К тому же во время скитаний он перенес оспу, что видно по следам на лице, и чудом остался жив. Но, несмотря на испытания, в нем осталась сила, присущая нашему отцу. Это я ощутила.

Совсем рассвело, потом взошло солнце, вокруг ходили люди, а мы не могли оторваться друг от друга. Таково было чудо. Брат ждал моего появления и пообещал отыскать меня в Иерусалиме. Раймунд же был удивлен легкостью, с которой армянские монахи смогли выпытать у него нужные сведения, ничего не дав взамен. Люди здесь скрытные и не доверяют друг другу. Я всегда считала своего мужа достаточно простодушным, и эта история лишний раз подтвердила мою правоту. Впрочем, он был несказанно рад за меня. А мне было сладко и грустно. Трудно даже вообразить, сколько лет прошло с с того дня, когда Раймунд спас нас. Миновала целая жизнь.

Утром мы покинули монастырь. Я посылаю ему свое благословение. Горы, отделявшие нас от Иерусалима, мы преодолели без большого труда. Если бы не страшные следы, которые остались на дне глубокой пропасти, переход можно было бы сравнить с прогулкой. Но камни внизу были густо завалены грудами иссохших костей и истлевшими обрывками одежды. Божья милость позволила нам без помех преодолеть самый опасный участок пути. Нас миновала встреча с разбойниками, не сдуло с тропы беспощадным ветром, не высушило солнце. Рыцари, которые часто преодолевают этот путь, говорили, что не помнят столь приятного путешествия. Они связывают эту удачу с моим сыном. Я уверена, это так. В дороге я решилась назвать его. Илья — вот его имя. Спустя четыре месяца после его рождения, я прибыла в Иерусалим.

Прошло немного времени с тех пор, как мы стали осваиваться в городе. Сейчас здесь осень, самые приятные и легкие дни в году. Весна тоже хороша, но она проходит слишком быстро и тут же сменяется тяжелой жарой. С осенью приходят мягкие прозрачные сумерки, жара спадает, дышится легко. В такое время, закончив дневные дела, я люблю сидеть без света и смотреть на улицу. В полумраке, когда стены домов, линии крыш, очертания движущихся фигур расплываются и теряют привычные для глаза очертания, здесь особо ощущается присутствие Бога. В промельке неясной тени, в ударе далекого колокола, разорвавшем застывшую тишину, во взметнувшемся, холодящем кожу порыве ветра, даже в крике голодного осла — во всем этом ощутимо присутствует таинственная сила, будто весь этот город — его дома, крыши, стены и церкви взволнованы одним дыханием, одной волей и одной судьбой, слившей воедино человека и Бога. Воистину по Его образу и подобию создан человек, но, получив выбор, готов погубить себя, и пойти в услужение к Дьяволу. Тут над головой проявляются первые звезды, разгораются ярче, будто пустыня отдает им дневной жар, здесь же внизу мрак сгущается, мир гаснет и приходит ночь.

По ночам в городе беспокойно. Патриарший город, где мы живем, единственное место, которое можно считать безопасным. Здесь, даже при язычниках, селились христиане. Я могу быть спокойна, пока муж отсутствует по ночам, и мы — женщины и младенец остаемся одни. Слышно как перекликается стража на стенах, а по нашей улице даже ночью идет движение. Пока эти люди не знают отдыха, другие могут спать спокойно. Ранним утром я просыпаюсь от пронзительных криков. Это орут водоносы, за небольшую плату они доставляют нам воду. Все они — приверженцы Магомета, как и прочие мелкие торговцы, шныряющие от дома к дому, и знают правило — исчезнуть отсюда до захода солнца. Эти люди готовы довольствоваться малой выгодой, христианский купец считает таковую недостаточной.

Впрочем, здесь достаточно примеров истинно добродетельного служения. Рядом обитель госпитальеров — рыцарей Христовых, посвятивших себя заботам о страждущих. Кроме воинских обязательств, которые естественны здесь для любого мужчины, эти добродетельные люди пекутся об увечных, больных, неимущих и делают это с тем же терпением и радостью, с которой другие наполняют кошелек и набивают собственное брюхо. Они заботятся о каждом, не ожидая для себя земного воздаяния. В обители есть госпиталь, где проходят лечение десятки больных. За то короткое время, что мы здесь, благословение Господу, не было никаких войн и походов, но, как рассказывают, в другое время раненые и увечные не вмещаются в стенах и лежат прямо на улице. Но и тогда ни один из несчастных не остается без помощи. Для печати своей общины эти добрые самаритяне выбрали изображение лежащего страдальца со светильником в ногах и крестом в изголовье.

Болдуин, который всемерно способствует деятельности этих монахов, пожертвовал им целую деревню близ Иерусалима. Ее очистили от язычников, и сейчас готовят для нужд выздоравливающих и желающих примкнуть к ордену. А я, когда сообщаю брату свой иерусалимский адрес, пишу так: третий дом от аббатства Лемонье. Так малограмотные франки переиначили на свой лад слово Элеймон, что значит — Милостивый. Когда-то этим именем звали александрийского патриарха Иоанна — основателя этой общины. Несколько раз в году все они съезжаются на собрание, многие живут в разных районах Иерусалима или за его пределами. Тогда эти люди выступают процессией к церкви Святого Гроба, и шествуют по нашей улице. Однажды я была тому свидетелем. Несмотря на строгое облачение — в черных плащах с белым крестом на груди мой сын их совсем не боится и, когда я вынесла его из дома, тянулся к ним со смехом.