Братья - Селим Ялкут

— Найдутся. — Михаил выложил почти все, что у него осталось. Одну монету женщина забросила вглубь платья, за вторую принесла кувшин с вином. Вместе выпили. Женщина смотрела на него, не отрываясь, ровно, во взгляде мелькнула тоска. Такая бывает у начинающих пьяниц, когда длинная ночь еще впереди, и они погружаются в нее, как в воду, предвидя рассветный озноб и безумие одиночества. Бывает она и у женщин, когда борьба в душе еще не кончена, и порок медлит, вступая в свои владения. Оттого и пьется отчаянно и безоглядно.

— Чего ты хочешь? — Спросила женщина.

— Уехать.

— А остаться? На несколько дней?

— Уехать. Как можно быстрее.

— Ты кого-то убил. Я могу спрятать тебя. — Женщина провела рукой по лицу Михаила, задержала пальцы на подбородке, скользнула по шее, замерла на груди.

— Уехать.

Женщина оторвала руку, выпила, запрокинув голову. — Идем. Я помогу тебе.

Они оказались в лачуге, куда пришлось заходить, согнувшись. Жалкая комната была занята кроватью. Женщина потянула Михаила за собой и стала целовать горячими от вина губами. Она вела себя беспокойно, была возбуждена и готова разразиться пьяными рыданиями, весьма необычными для особы, получающей плату за труды. Что-то происходило в ней самой, и ее возбуждение перешло к нему. Как пена на пожаре гасит огонь, так чужая боль гасит собственную. Утром она разбудила его бесцеремонно.

— Одевайся. Пойдем. Ты, такой же, как все. Думаешь, за морем лучше. И другая даст тебе больше. Торопись. У меня нет для тебя времени. — Она была раздражена и не дала себя обнять. Он шел по грязной улочке, которую не смог разглядеть накануне. Перекошенные домишки торчали из влажной земли на плоском, как огромный стол, берегу, Растрепанные женщины несли на задворки ночные горшки. Плакали дети. Сохло на веревках рванье. Чадные запахи напоминали о жалкой еде бедняков. И только небо сияло, блестящее, без единого облачка весеннее небо. Женщина шла впереди, покачивая бедрами. Потом остановилась, повернулась и, будто угадав мысли Михаила, сказала. — Конечно, что может быть хорошего в такой жизни. Лучше утонуть в море, чем в помоях. — И тут, как будто вторя ее словам, впереди, за выходом из залива открылась ровная слитая с небом синева…

— Эй, Уго. — Прокричала женщина. — Выйди. Я знаю, ты там. — Она глядела снизу вверх, пряча глаза от света под козырьком ладони.

Над бортом возникла голова. — Арчила. Мои слова дошли до тебя. Ты собралась?

— Нет. Я привела замену.

— Вот этого. — Палец указал на Михаила. — Думаешь, он заменит тебя?

— Ты сделаешь из него моряка.

— А ты?

— Я буду искать того, кто не умеет плавать. Чтобы не добывать соль из собственных слез.

— Он не вернется, Арчила. Клянусь. Я сам видел, как он утонул.

— Но почему тогда ты не умер, Уго? Вы были вместе. И плавал он лучше тебя. Не отвечай, все равно не скажешь правду. Тебе нужен моряк? Вот он.

Красное лицо Уго свесилось с высоты. Он перебросил через борт длинный канат. — Покажи себя. Лезь.

— Пусть поднимется по сходням. Как человек. — Сказала женщина.

— Нет. Ты хочешь, что бы он стал моряком. А ты? — Уго обратился к Михаилу. — Будешь держаться за ее платье?

Михаил вцепился в канат. — Погоди. — Женщина, прощаясь, обняла его. — Я сделала, как ты хотел. — Зашептала она, касаясь губами его щеки. — Не позволяй ему себя обмануть. Он — плохой человек. А по тебе я буду скучать. Недолго.

Михаил обнял женщину на глазах облепивших борт матросов. Губы ее были солеными. Потом вскарабкался по канату, ловко перемахнул через борт и оказался на палубе.

— Я вижу, ты проворен. — Уго тяжело смотрел на Михаила. — Иди. — Он показал на скалящихся матросов — Они найдут тебе место. И запомни. Здесь я — хозяин. Понял? Ты должен делать, что я скажу. А иначе поползешь назад. Или прямо в море. Ты понял? — Михаил молчал, и голос Уго взревел. — Понял?

Женщина на берегу ждала. Уго вытащил из кармана монету — Лови. Это тебе за новенького. Ты делаешь их послушными. Скоро я приведу к тебе всю команду. — На палубе загоготали. Женщина подняла деньги. — Ты хотел купить меня, а когда не удалось, хочешь унизить. Я возьму. Пригодится. А ты, красавчик, помни, что я сказала. Ты сможешь найти меня, только не медли. У меня короткая память. — Она повернулась и пошла прочь.

— Эй, вы… За работу. — Заорал Уго. — Сегодня нужно принять весь товар. И ты тоже. — Он яростно глянул на Михаила. — Пошевеливайся.

Так Михаил стал моряком. Уго владел небольшим судном, которое ходило вдоль побережья, повсюду у него было припрятано, договорено и налажено. Он мог жить спокойно, но такая жизнь была для него скучна, а здесь был его мир. Не было гавани, которую Уго не знал лучше, чем пальцы на собственной руке, не было ни одной контрабандной стоянки, где бы не знали его. Иногда они принимали груз с лодок прямо в море. Краденый товар пираты отдавали за полцены. Были купцы, не желавшие платить пошлины и сбывавшие груз тем, кто возьмется доставить его на берег. Особенно преследовала контрабандистов Византия, длинный перечень товаров подлежал на ее границах строжайшему контролю. Византийцы тайком платили местным жителям, сделав из них шпионов. Их флот налетал на контрабандные стоянки, жег захваченные суда и жестоко наказывал виновных. Но дело оставалось выгодным, люди были готовы рисковать, и только злее и беспощаднее грабили византийцев. Это была война без победителей. Не сумев выиграть, империя стала действовать более коварно. Теперь она старалась подчинить себе пиратский промысел, направить его против торговых соперников. Византийские чиновники снисходительно смотрели на проделки морских разбойников и даже позволяли им тратить деньги в городах империи, сбывать товар, открывать и вести торговые дела. Многие пираты старались теперь не только на себя, но — тайком или явно — на местных хозяев и, похваляясь своим везением, держали про себя разгадку необычайной удачливости.

Контрабандист должен успеть во время остановиться прежде, чем будет пойман и наказан. Пример Уго говорил о другом. Этот человек был удачлив и необычайно хитер. Везде у него были осведомители, он платил чиновникам, которые могли подсказать время и место внезапного досмотра. Он покрикивал на свою команду, но умел ладить со всеми. Ему доносили, но он не доверял и доносчикам, хоть знал о каждом. Платил он хорошо и в срок, и люди помалкивали. Он был прирожденным моряком, не боялся выходить в бушующее море из защищенной гавани, и знал, как поймать чуть заметный ветер во время штиля. Он не рисковал напрасно, но не боялся риска. Он правильно рассчитывал силы, умел уйти или спрятаться от погони. Никто не мог застать его врасплох. Он был венецианцем, но не стеснялся выдавать себя за амальфийца или пизанца. Все зависело от обстоятельств и стоимости груза. Чаще всего они бывали в Константинополе. Там компаньон Уго держал торговый дом. От него Уго получал товар и узнавал новости о грузах и ценах, а, может быть, не только о них. Иногда после посещения Константинополя они шли прямиком в Венецию, и Уго исчезал на несколько дней. Тогда он сдавал груз обычным перекупщикам и не слишком заботился о выгоде, торопясь сбыть товар. А в других местах сам торговался до копейки и не спешил. Два зимних месяца, пока на море бушевал шторм, они простояли в Константинополе. У Уго был дом в Гелате — пригороде по другую сторону залива, населенном сплошь итальянскими купцами. Гелата была особым местом, район управлялся особо, независимо от императорской власти, содержал свою стражу для охраны порядка, свой суд, своих чиновников, назначенных по желанию купеческой верхушки. Как ни странно, но здесь в самом сердце огромной империи, охватившей своими крыльями два материка, Гелата была островом, управлявшимся по законам запада, с которым Византия соперничала во всех иных местах. Здесь европейцы были хозяевами. Сейчас, утверждая свое влияние, они строили в Гелате огромную башню, самую высокую на всем берегу, с вершины которой через воды залива был виден огромный город Константина, дворцы, сады, церкви и длинная бесконечная линия стен. На строительство этой башни итальянцы завезли своих рабочих. А те, расселившись, смешались с моряками и торговцами этого причудливого пригорода. Все дела вершились внутри по своим законам, и ни одно не выносилось наружу на обсуждение константинопольских властей. Среди здешних людей Уго пользовался большим влиянием.

Они жили возле складов, куда свозили товары, купленные на другом берегу залива, в самом Константинополе. Ни с кем из моряков Михаил не сошелся, но и врагов у него не было. Жили бедно, перебиваясь подачками, которые Уго строго записывал, чтобы вычесть из будущего жалованья. Дни были темные, заполненные зябким, пробиравшим до костей холодом. Спасались от него дешевым вином. В ближайшем трактире по договору с Уго давали в долг. Копейки, которыми моряки обзаводились, когда находилась работа, не задерживались в карманах. Впрочем, Михаил держался в стороне и часто бывал в самом Константинополе. Город, его дома, улицы были куда богаче тех, что он видел до сих пор, скитаясь с актерами. Город был больше Венеции, которая поразила его когда-то своим великолепием. Бесчисленное количество людей бурлило на площадях, пышные выезды богачей, разносчики, ремесленники, мелкие торговцы, бедняки, калеки, выпрашивающие милостыню, алчные толпы на ипподроме, огромное торжище базара, одного из многих в этом бесконечном городе. Чужой город, чужие люди, чужой язык, он знал всего несколько фраз, которыми моряки объяснялись с трактирщиками и женщинами из порта. Зима — время, к которому южанину трудно привыкнуть. Оно чужое для него, как болезнь, его пережидают, как пережидают войну или варварское нашествие — молча, стиснув зубы, не жалуясь, лишь поглядывая на небо с проклятиями и надеждой. Скорее бы весна. Море не замерзало, но непрерывно штормило. Перебираться через залив было опасно. Но Михаил продолжал бывать в городе, даже участил поездки, чтобы не оставаться в убогом жилье. Он не искал себе друзей, бродил один. Несколько раз наблюдал за выступлениями жонглеров, однажды даже купил билет на представление и побывал в балагане. Там играли греческую комедию с обилием непристойных жестов и телодвижений, понятных без слов. Среди простого люда, исходящего влагой сырой одежды и запахами немытых тел, он не чувствовал себя своим. Было в его лице нечто, что заставляло простолюдинов останавливать взгляд, приглядываться с подозрением. Те лица были неразвиты, откровенны в своей хитрости, зависти и злобе. Такими же были их женщины — шумные, жадные, готовые вцепиться в друг друга за копейку, за подхваченного на улице мужчину, за любовь — так они называли свое занятие. Женщины выделяли Михаила, хоть он был оборван, не меньше остальных. Это было особое женское свойство угадать породу в мужчине, притворно признать его власть над собой. А сам Михаил с удивлением понял, что стал равнодушен к актерскому ремеслу. Все, что осталось от прежнего — десяток шуток и монологов собственного сочинения, навык владеть собственным телом и полузабытые теперь фокусы. Умение здешних жонглеров было намного выше, фокусники сходились в этот город из глубин Азии, вели за собой прирученных животных и показывали удивительное умение чудотворцев, подчинивших себе огонь, протыкавших свое тело остриями ножа без всякой крови или, наоборот, пускавших эту кровь целыми потоками. Зрители падали в обморок, теряли сознание, приходя в себя под тонкий дымок восточных трав, головокружительный запах смол и тягучий, завораживающий, как дрожь змеиного язычка, голосок флейты.