Свет – Тьма - Елена С. Равинг

секунды и ударил в голову. Я не знала, куда мне деться. Щёки тут же запылали от стыда, и я пожалела, что волосы сейчас были собраны в хвост — так хотелось спрятаться хотя бы за ними. А я-то думала, что мой поступок останется незамеченным. Но, оказывается, о нём узнали в ту же секунду, когда я открыла дверь в мамину палату.

И пусть!

Я не жалела о содеянном и сделала бы это ещё раз, чтобы увидеть её снова!

— Вот как? — единственное, что я смогла произнести вслух из многочисленных мыслей, пролетевших в голове. — Ты злишься на меня?

— Нет, — коротко, но чуть раздражённо ответил папа. — Я знал, что ты не удержишься.

— И что теперь?

— Если ты имеешь в виду решение Лазаревского, то вряд ли твоя выходка на него повлияет, — сухо заметил отец.

— Разве?

— Твоё желание увидеть мать было вполне предсказуемо. И в нём не было ничего предосудительного или невменяемого.

— Значит, Лазаревский специально это сказал? — подытожила я.

— Да. Тебя надо было чем-то занять, пока мы беседовали, — пожал плечами отец.

— Но это так… — я на секунду запнулась, не в силах подобрать нужное слово. — Жестоко… Зачем ему манипулировать моими чувствами к ней?

— Я не знаю, дочка. У Анатолия Сергеевича свои методы, и я ему доверяю.

Да уж, зная Лазаревского достаточно давно, я не удивлялась его способности использовать людей, чтобы получить необходимые сведения об их психике, поведении в стрессовых ситуациях или что-то ещё. То было абсолютно в его стиле. И всё же не слишком ли жестокий способ он выбрал, чтобы избежать подслушивания? Тем более, что подслушивать я и не собиралась. Возможно, я стала слишком подозрительной, но мне казалось, что Лазаревским двигало что-то ещё, кроме этой банальной причины. Может, он хотел изучить поведение двух больных личностей? Посмотреть, как мы будем общаться, если останемся наедине?

Неважно. Врач мог придумать что угодно, но почему папа его так просто сдал?

— Ты бы тоже мог зайти к маме, — укоризненно произнесла я, когда возмущение немного улеглось.

— Я хотел увезти тебя из больницы, — тут же нашёлся он с ответом.

— Я бы подождала. Я уже… Привыкла.

— В следующий раз обязательно зайду. Ничего страшного.

Папа произнёс это так сухо, словно речь шла не о здоровье его жены, а о здоровье уличной кошки или собаки.

В следующий раз?!

Ничего страшного?!

Да я бы помчалась прямо сейчас! Снова украла ключи у санитара, даже зная о камерах, если бы мне сказали, что с мамой что-то случилось! Мне хватило одной подслушанной фразы, чтобы разволноваться, а папа услышал это напрямую от Лазаревского и оставался таким спокойным! Я не могла объяснить его поведение и даже не пыталась оправдать. Конечно, он мог что-то увидеть на мониторе, но разве этого было достаточно? Разве он не беспокоился за жену? Ведь камера никогда не заменит простого человеческого общения и уж тем более не поможет маме и не поддержит её в трудной ситуации.

— Ты не знаешь, о чём говоришь! — процедила я сквозь зубы, стараясь скрыть свой гнев. — Ты её не видел!

— Правда? Всё так плохо?

— А через камеру ты не разглядел? — съязвила я.

Отец сжался и даже зажмурился, словно получив пощёчину, и я тут же пожалела о своём сарказме. Он и так делал для нас всё возможное и невозможное, а я вела себя, как последняя эгоистка. Я не имела права его судить. Папа разрывался между нами, и было естественно, что кому-то он уделял больше внимания, а кому-то — меньше.

— Прости, я не хотела…

— Ничего, всё нормально, — он посмотрел на меня щенячьими глазами. — Так как она там?

— Ужасно. Её совсем измучили…

— Я не знал этого… Я к ней съезжу, обещаю. Скорее всего, даже завтра.

— Съезди. Она тебя ждёт.

— Ждёт?..

Усмехнулся?

Он действительно усмехнулся или мне показалось? Чуть вздёрнулись уголки губ и только. Раньше я бы ничего не заметила, даже внимания бы не обратила, но сегодня, как назло, подмечала каждую мелочь. Папа всегда говорил о маме с заботой и сожалением, но никогда не насмехался. Я настороженно вгляделась в его лицо, пытаясь уловить хоть какую-то подсказку, но оно не выражало ничего, кроме смущения — никаких признаков, способных объяснить его странную реакцию.

Что ещё он мне не сказал?

Неужели камерами дело не закончится?..

Я непроизвольно покачала головой, пытаясь отогнать дурацкие подозрения.

— Что с тобой? — удивлённо спросил папа.

— Ничего. Просто глупые мысли, — призналась я, отведя взор в сторону.

Эта неловкость и недосказанность начинала порядком утомлять. Я решила больше не играть в стесняшки и подняла глаза…

И снова удивилась.

Теперь папа смотрел на меня пристально и въедливо. Его взгляд напомнил пресловутый взгляд Лазаревского, который постоянно выискивал в людях подозрительные признаки. Значит, сегодня не я одна пыталась капаться в чужих мозгах — папа тоже наблюдал за мной, за моей реакцией и эмоциями.

По спине вдруг пробежали мурашки.

Отец стал казаться чужим и холодным, словно за одним столом со мной сидел совершенно другой человек. Учёный, ставивший опыт, посторонний наблюдатель, изучавший поведение подопытного, но никак не отец. Ни разу в жизни он не сделал мне ничего плохого, а наоборот — всегда любил, оберегал, помогал и поддерживал. Но неожиданно я поняла, что начала беспричинно его бояться. Мною завладел тот же непонятный, неконтролируемый и необоснованный страх, который раньше я испытывала в присутствии Лазаревского и который не могла объяснить.

А ведь это был мой родной отец — не врач и тем более не «Тьма»…

— Переживаешь? — через некоторое время спросил он.

Как угодно, но вовсе не сочувственно.

— Немного, — напряжённо ответила я.

Что-то изменилось.

Здесь и сейчас, за несколько коротких мгновений.

Папа стал увереннее и жёстче — я почувствовала это где-то внутри, на уровне интуиции. Он не поменял позы, но в выражении его лица исчезла неловкость и скованность, весь день преследовавшая и его, и меня. А была ли она? Может, он просто играл роль, которую его попросил исполнять Лазаревский? И сейчас папа, наконец, решился сказать то, что не решался сказать целый день?

— Я понимаю, — произнёс он. — Но всё будет хорошо. Варе просто нужно помочь.

— Там ей не помогают, — уверенно возразила я и тут же добавила, не успев как следует подумать: — Мама не больна.

— Знаю.

— Знаешь?.. — я уставилась на отца, а он остался абсолютно невозмутимым.

Вопросы и подозрения, словно пчёлы в потревоженном улье, загудели и роем закружились в голове. Что означало это заявление? Что ему было известно и как много? И