Свет – Тьма - Елена С. Равинг

Его этот разговор интересовал так же мало, как и меня.

— Ага. Есть больше нечего.

— Ну, тогда пусть будут спагетти. Я не против.

Остаток пути мы снова молчали.

Я нервно кусала губы, желая быстрее оказаться дома, чтобы заняться делом и думать лишь о том, как бы соус не подгорел. Двадцатиминутная поездка показалась мне вечностью в безмолвном аду. И как только мы припарковались во дворе, я быстро выскочила из машины и практически побежала к подъезду. Однако потом пришлось остановиться и подождать отца. Подчиняясь советским привычкам, он не спеша спрятал магнитолу в бардачок, вывалился из салона, демонстративно нажал кнопку сигнализации и лишь после всех этих манипуляций медленным шагом направился ко мне. Пока он преодолевал четыре ступеньки крыльца, я нервно пританцовывала возле двери, а затем быстро юркнула под защиту здания.

Идти по загаженному подъезду, слыша позади его тяжёлое дыхание и ощущая не менее тяжёлый взгляд, сверливший спину, было так же мучительно, как и молчать о разъедавших душу вещах. Но, наконец, мы поднялись на этаж. Я открыла железную дверь, и та, как всегда, противно и громко скрипнула.

— Я в душ, — пробубнил папа и моментально скрылся в ванной.

— Хорошо… — ответила я, проводив его взглядом.

Я даже не успела разуться.

В воздухе висела звенящая тишина. Я привыкла, что в течение последних семи лет под ногами, словно змея, вился непоседливый пёс, скулил, визжал и бил хвостом от радости, и теперь испытывала дискомфорт. Хоть Снежок казался иногда назойливым, всё равно мне его не хватало: его щенячьей, неуёмной радости, его бескорыстной преданности и любви. Я даже не знала, что сделали с трупом — скорее всего, ничего не обнаружив, утилизировали после исследований. А так хотелось, чтобы он снова оказался здесь и нервировал меня, как прежде. Но прошлое нельзя было вернуть.

Я побрела на кухню, надеясь, что готовка поможет мне на время отключиться, занять руки и разгрузить голову. Налив в кастрюлю воды и засунув замороженный фарш в микроволновку, я занялась луком. На душе и без того было тоскливо, а едкий луковый сок, напичканный фитонцидами, сделал своё дело, в конце концов заставив разреветься. Я закрыла лицо ладонями и стояла так минут десять, роняя слёзы на разделочную доску, пока звякнувший таймер микроволновой печи не привёл меня в чувства. Пришлось умыться холодной водой и продолжить готовить еду. Пока спагетти варились в сдобренном травами бульоне, я обжарила на сковороде фарш со злополучным луком, добавила в эту смесь небольшую банку томатной пасты и изрядное количество специй и перца. На всю работу ушло чуть меньше получаса.

Запах на кухне стоял чудесный, однако у меня аппетита не вызывал. Я готова была выкинуть всю стряпню в мусорное ведро и лечь спать голодной. Только желание порадовать отца хотя бы такой малостью, как вкусный ужин, пересилило плохое настроение.

Правда, к трапезе отец не торопился и всё ещё плескался в душе — гораздо дольше, чем того требовала простая гигиена. Может, он передумал и решил принять ванну? С какой-то стороны это было неплохо, ведь есть мне всё равно пока не хотелось. Сдвинув кастрюльки и сковородки в сторону, я пошла в зал и буквально упала на диван, включив телевизор. Переключая с канала на канал, снова невидящим взглядом уставилась в пластмассовый ящик, как делала последние две недели…

Папа не посадил меня под домашний арест, не забрал сотовый телефон, даже ножи и прочие колюще-режущие предметы не стал прятать, будто не боялся, что я снова захочу себя поранить. Хотя шпингалет с отремонтированной двери всё-таки снял. Играя роль хорошей дочери, я долгими вечерами коротала время перед телевизором и старалась никуда не выходить без особой необходимости. Раны, именно раны, покрывавшие меня с ног до головы, ещё не до конца затянулись, хотя многие находились в верхних слоях кожи и должны были зажить в течение семи дней. Но прошло уже больше двух недель. Многие воспалились и при каждом неловком движении начинали кровоточить, поэтому я по-прежнему ходила в бинтах и пластырях, регулярно заезжая в больницу на перевязки и пугая своим видом людей. Зажившие же стали толстыми, уродливыми рубцами, поэтому я старалась избегать лишних контактов и надевать закрытую одежду. Конечно, укутываться летом было проблематично, но недавно вновь похолодало, так что теперь я без проблем могла надеть свитер или толстовку с капюшоном.

Видеться ни с кем не хотелось. Пару раз мне звонила Тая. Сказала, что собирается домой, хотела встретиться и поболтать перед отъездом, но мне пришлось сочинить очередную ложь и отказаться. Я уже и не помнила, кому и что врала. Судя по всему, никто из наших общих друзей по-прежнему не знал, что мы с Ваней расстались и что со мной произошло за это время. О последнем, кстати, Ваня тоже не знал, а после того разговора в больнице больше не звонил и не появлялся.

На меня вдруг навалилось гнетущее чувство тоски и одиночества. Рядом не осталось никого, кто мог бы меня понять или поддержать: ни друзей, ни родителей, ни любимого. Кто-то ушёл, от кого-то я сама отгородилась непреступной стеной, а кто-то просто отдалился, подсознательно чувствуя, что со мной не стоило связываться. Я была одна. Даже собака и та умерла…

Я кинула пульт на диван и уставилась в окно. Телевизор меня совершенно не интересовал, хотя в последнее время только он и составлял мне компанию.

На улице уже начинало темнеть, а в ванной всё ещё шумел кран. Это было совершенно не похоже на отца, ведь он всегда принимал душ очень быстро, максимум за пятнадцать минут. Ни разу за всю свою жизнь я не видела, чтобы он делал это так долго. Что же случилось сегодня? Объяснением могло являться только желание, а вернее нежелание возвращаться к действительности, и я его прекрасно понимала. Запершись в крошечной комнате, наполненной паром, можно было забыть о проблемах и о том, что происходило за её пределами. Оттуда не хотелось выходить, хотя для меня всё изменилось, когда я увидела жуткую тень на занавеске. Но папа её не видел, поэтому, возможно, сейчас им двигало желание спрятаться от внешнего мира, порождённое постоянным стрессом, хронической усталостью и необходимостью ухаживать за мной и мамой. Он тоже был одинок, но помочь ему разобраться с проблемами или хоть как-то уменьшить заботы я не могла.

Наконец, шум воды стих, и до меня донеслось звяканье туалетных принадлежностей — папа брился. Уже хорошо. Ещё полчаса, и он выберется. Возможно, даже до наступления ночи.