Игрушка для негодяя - Арина Арская

Руки Родиона скользят по моей спине, поглаживают бедра и поднимаются к груди. Мягко отпрянув на несколько сантиметров, я жарко выдыхаю в губы Родиона:

— Я люблю тебя.

Он замирает, и я слышу в тишине, как гулко и часто бьется его сердце в груди. Тривиальное и неоригинальное признание звучит в тишине терпким и сладким заклинанием, что оглушает Родиона и лишает его слов. Он касается моего лица, пробегает пальцами по щекам и губам и шепчет:

— Повтори.

— Я люблю тебя, — я вглядываюсь в его глаза, — и, кажется, я согласна тебя любить и без взаимности…

Целует меня с той нежностью, в которой можно утонуть и растворится без остатка. Пусть в темноте и не звучат слова, которые я хотела бы услышать, но неторопливые ласки убеждают меня в том, что Родион — мой и только мой, и он желает быть лишь со мной и ни с кем больше.

Он скидывает на пол пиджак, и я в требовательной спешке расстегиваю пуговицы на рубашке, чтобы в следующее мгновение прильнуть к его мощной и мускулистой груди и обвить крепкую шею ослабевшими от желания руками. Родион валит меня на скрипнувший диван, клацает пряжкой ремня и неуклюже стягивает брюки, жадно испивая из меня поцелуи и стоны.

Я чувствую его бурлящее возбуждение на коже прерывистым и неровным дыханием, но берет он меня медленно, проникая на всю длину сантиметр за сантиметром без резких толчков, будто познает мое тело изнутри. Вжавшись в бедра, Родион душит в объятиях, терзая мычащий рот глубокими и влажными поцелуями.

Я заполнена до краев желанием, и оно выплескивается из меня жалобными стонами, которые упрашивают жестокого искусителя, чьи губы обхватывают мочку уха, ни в коем случае не останавливаться. Член Родиона поршнем скользит во мне, разгоняя по крови огонь, и я в помутнении рассудка бесстыдно рвано приподнимаю бедра, чтобы принять твердое мужское естество как можно глубже.

Одной рукой обхватив меня за шею, другой Родион до боли сжимает мою левую ягодицу и прорывается в меня резкими и частыми толчками. Мне нечем дышать, царапаю напряженную спину ноготками и кричу в его шею, саму себя оглушая. Еще одно скользящее движение до упора, и мое голодное лоно схватывает болезненный спазм, что судорогами оргазма сотрясают тело. В вихре криков, рыков и укусов я слышу глухое “Я люблю тебя”, и я закрываю глаза, награждая будущего мужа новым и громким криком удовольствия.

Эпилог

На примерку платья Настя завязывает мне глаза, чтобы я раньше времени не восхитилась ее и Виолетты шедевром. Мне не позволяют даже коснуться ткани ладонями, но по тому, что ощущает моя кожа на теле, я понимаю — это кружева. Я умираю от любопытства, но получаю каждый раз жестокий отказ на просьбу посмотреть на платье хоть одним глазком.

В День Икс меня также с закрытыми глазами наряжают, но уже без повязки, чтобы не испортить укладку и макияж. Я честно не подглядывала, вслушиваясь в шуршание ткани и наслаждаясь трепетным предвкушением чуда и красоты.

— Стой и не смотри! — приказывает Настя и куда-то убегает.

Через несколько минут моего нетерпеливого молчания, которое нарушает Виолетта, которая крутится вокруг меня и поправляет подол и прикалывает что-то к голове, слышу смех и шепот Насти.

— Не открывай глаза, папуль. Еще рано. Вот сюда. Стоп, — направляет она Родиона ласковым голоском, — и… глаза открываем!

Стоит мне увидеть будущего мужа во фраке и с белой розочкой в петличке, как я забываю о платье и желании взглянуть в отражение. Зачем мне отвлекаться на кружева, когда передо мной стоит такой охренительно сексуальный, красивый и невероятно растерянный мужик, и, похоже, для него сейчас остальной мир тоже не важен.

Я вздрагиваю от щелчка фотоаппарата, что навела на нас восторженная Настя, и касаюсь лица Родиона, который не моргает и, кажется, не дышит. Он берет меня за руку и прижимается щекой к ладони, и вновь щелчок. Мы в синхронном недовольстве разворачиваемся к Насте, которая опять нас с улыбкой и со вспышкой фотографирует, и смеется, глядя на экран фотоаппарата:

— Вот это фотка — улет.

— Они будто увидели… — рядом с ней отзывается насмешливая Виолетта, — не знаю…

— Голого Деда Мороза? — предполагает Настя, и пока она занята фотоаппаратом целую сердитого Родиона в щеку.

Однако я недооцениваю ее ловкость и талант фотографа, потому что она успевает опять нас щелкнуть. Родион хмурится:

— Настя!

И опять звучит “щелк-щелк” и очаровательный смех.

— Ты мне потом спасибо скажешь, — она отходит в сторонку, — и я тебя, папуль уверяю, это будут крутые фотки.

Отвлекаюсь от Родиона и завороженно смотрю в отражение. Я не узнаю себя в элегантном платье из тонких кружев с длинным шлейфом. Плечи, ключицы открыты, талия и бедра подчеркнуты узким подолом, что напоминает русалочий хвост. Я не просто красивая, я… да у меня даже нет слов, чтобы описать, какая я вся воздушная, изящная и не от мира сего.

— Какую ты, папуль, красотку урвал, — ко мне подкрадывается Настя, пощелкивая фотоаппаратом.

— Да я и сам тоже ничего, — Родион встает рядом, приобнимает меня, и мы удивленно взираем на свое отражение.

И красота наша не в изысканном платье и не в дорогом строгом фраке, а в глазах, в которых читается изумление, радость и теплая любовь.

Виолетта громко всхлипывает и выбегает из комнаты, прижав платок глазам:

— Что-то мне душно.

— Что вы наделали, — Настя подскакивает и щелкает нас и себя в отражении, — довели злобную ведьму до слез.

—Ничего я не злобная, — раздается приглушенный голос из-за двери.

— Но ведьма, да? — хохочет Настя. — И сколько ты мне нервов с этим платьем вытрепала!

— Я?! Это ты меня чуть в могилу с ним не свела!

Через час мы стоим в торжественном зале загса с высоким потолками, что украшены лепниной, и ставим подписи. У меня дрожит рука, и подпись выходит корявенькой. На обмене кольцами я чуть не падаю в обморок, но Родион спасает ситуацию крепкими объятиями, в которых тревога отступает.

Гости, которых я по большей части не знаю, аплодируют. Мои родители и родственники немного испуганы громкими и басовитыми выкриками мужчин, ведь строгие костюмы лишь едва облагораживают их суровые и жесткие лица, среди которых даже