Казейник Анкенвоя - Олег Егоров

Веригин умирал. Рукоятка сидела в области его печени. Спасатель моложе отделался испугом. Махни альбинос чуть левей, попал бы ему в сонную артерию.

Спасателю моложе забинтовали шею, и Вьюн отпаивала его дешевым коньяком прежнего бургомистра. А Веригин умирал.

- Дай мне кепку, Митя, - едва произнес Веригин. - Кепка здесь. Я сожму ее.

Митя сунул умирающему анархисту кепку в ладонь. Но силы того оставили, и Мите самому пришлось кепку зажать в кулак, сложенный из ватных пальцев дрогнувшего всем телом Веригина. Я перекрестился, и мысленно попросил Господа принять его душу. Я верю, что Бог есть любовь и милосердие. И Страшный суд его милосерден к чадам его, у которых душа еще не истаяла.

И я верю, что в иных атеистах и даже богоборцах любви случается больше, чем в иных самых истовых гонителях ереси. А в «око за око» я не верую, уважаемый читатель. Это не Страшный суд. Это языческий суд. Это суд Фемиды, лишенной зрения. Но Митя, и сам загубивший на своем веку немало, как я догадывался, жизней людских, как раз и верил в «око за око».

А потому он закрыл глаза покойному Веригину, вытянул из его живота стилет Могилы, отер испачканное кровью лезвие о подкладку своего черного плаща, и спрятал орудие убийства во внутренний карман. «Теперь они будут искать один другого как одержимые, - подумал я, прислушиваясь к шуму толпы за разбитым окном. - И найдут, конечно. И Митя скорей потеряет, чем найдет, как бы дело ни кончилось». Пока же Митя вернулся за стол совещаний, и попросил Анечку плеснуть ему коньяка.

- Зайцев, ты еще здесь?

Отыскавши взглядом редактора, я убедился, что он еще был в кабинете.

И даже царапал что-то в своем органайзере.

- Что пишешь?

- Статью о реформах.

Я подошел к нему, вырвал органайзер, прочел статью, набросанную дрожащим каким-то почерком, вырвал исписанные бумажные листья, и вернул ему канцелярскую принадлежность.

- Пиши. Реформы. Две основные реформы назрели в Казейнике: реформа образования и реформа здравоохранения.

Редактор, начавший было усердно писать под диктовку, задержался, и за моноклем его мелькнуло нечто вроде: «Кому сейчас нужна эта чепуха, ваше превосходительство? Помилуйте. О новой экономической политике надо бы».

- Пиши, балбес. Образование и здравоохранение есть реформы связанные, господа электорат. Потому я призываю вас образовать немедля добровольческие бригады по месту жительства, разобрать все строения в поселке, связать из плавучего материала плоты, пригодные для жизни, после чего разбить на них водонепроницаемые палатки, перенести в них все запасы продовольствия, по возможности, консерванты, все теплые вещи. Палатками вас обеспечит химический концерн. Лицом, ответственным за эти реформы я назначаю командующего армией спасения Дмитрия Кондратьевича…

Тут я сбился, и обнаружил тишину в кабинете, которую шум на площади только, пожалуй, усиливал. Митя, его спасатели с хлебными ножами, Виктория Гусева и даже Вьюн слушали меня, чуть не разинувши коллективную пасть.

- Как ваша фамилия, Дмитрий Кондратьевич?

- Полозов.

- Чудесно. Пиши. Дмитрия Кондратьевича Полозова. Записано?

Редактор Зайцев что-то проглотил и мотнул подбородком.

- Теперь гони в свою вшивую многотиражку и печатай. Чтобы к вечеру номер был по всем адресам. По всем, значит по каждому. Опоздаешь, вздерну.

Зайцев пропал из кабинета быстрее даже, чем Хомяк.

- Что это было?

Вика-смерть, отложивши всю свою косметику, таращилась на меня точно страдающая задержкой дефекации. Такой же задержкой, похоже, страдала еще и девятка бойцов армии спасения, сбившихся в плотную стаю.

- Спроси, что это будет. Тебе известно о запуске синтезатора «Кениг-рей»?

- В общем.

- В общем?

Виктория повстречалась глазами с Полозовым, и тот приказал спасателям обождать его дальнейших распоряжений в приемной господина бургомистра. Одного отправил за подкреплением. Митингующая на площади толпа, судя по отдельным выкрикам в мой адрес, долетавшим до резиденции, настроилась агрессивно. Я дождался возвращения командующего, затем продолжил.

- Поясню конкретнее вам, контрразведчик зеленого братства товарищ Гусева, и тебе, командующий Полозов. Возможно, завтра, или, лучше, послезавтра на поселок такие осадки выпадут, по сравнению с которыми те, что к наводнению привели, грибным дождиком покажутся. Возможно, затопит весь поселок. Возможно, большую часть. Скорее весь. И я стану крайним, товарищ Гусева. Уже сейчас я для них блядь вавилонская. Завтра в антихристы сплавят. Именно по этому вчера меня тайным голосованием назначили в бургомистры. Настолько тайным, что электорат, якобы заполнявший бюллетени, оторопел от моего внезапного избрания. Теперь население уверено, что у нас тут Ватикан.

Надо признаться, после моего монолога даже Гусева смутилась. «Значит, в яблочко, - сказал я себе. - В антоновку. В золотой ранет, мать его за ногу».

- Надеюсь, Борис Александрович меня слышит. Надеюсь, и видит. Ну, так вот, уважаемый Борис Александрович, - обратился я в пустоту. - Крайним я стать согласен. Только не безмолвным свидетелем гибели стариков и бесплодных женщин. И к вам я не поплыву. А если поплыву, то с такой испанской армадой, что мало не покажется. Так что сделайте соответствующие выводы: обеспечьте электорат палатками, сухим пайком, аспирином и алкоголем. Армию спасения дополнительными катерами, сколько есть, и запасом горючего. Остаюсь в недоумении, ваш бургомистр.

Митя допил из горлышка дешевый коньяк, вышел в приемную и приказал своим спасателям занять оборону вестибюля и до подхода основных спасательных сил. После чего вернулся в кабинет, вытащил из будуара Хомяка за шиворот и пинком под зад вышиб его за дверь. Следом выкинул чемоданы с коробками. Закрыл дверь плотней. Сползал куда-то в книжный шкаф, обернулся к столу совещаний с рулоном и размотал его в карту местности. Карта была толковая. С точным рельефом. Обозначением высот и низменностей. Самодельные топографические наброски Марка Родионовича отличались от нее примерно как детский рисунок самолетика от реального чертежа. Мы с Полозовым обложились карандашами.

Отметили районы, подлежащие эвакуации в первую очередь. Плоты, конечно, плотами, да маловато было у нас надежды на сознательность обывателей, даже когда речь зашла о спасении их собственных жизней. Выше всего над уровнем условного моря оказались корпуса «Франконии», площадка заброшенного аэродрома, плато на свалке отходов и степная часть над карьером до автобусной станции. Относительно высоко стояли славянские казармы.

- На производственную территорию «Франконии» поселенцев быстрее всего будет определить.

- Сомневаюсь.

- Думаешь, Борис Александрович воспротивится?

Борис Александрович собирался пять миллиардов поселенцев уничтожить как можно скорее. Для их собственного, разумеется, блага. Полторы сотни жильцов поселка вообще не цифра для Ростова. Так. Что-то в минусовой степени.

- Словарь воспротивится. Охрана корпусов его юрисдикция.

Честнее Полозову я объяснять не стал. Дмитрию Кондратьевичу Князь виделся исключительно в белоснежных одеждах. Как и всем из тех, кого и когда Ростов благодетельствовал. Между тем, нарастающий шум толпы вплотную приблизился к зданию бывшего Дома культуры. В кабинете со звоном разбилось очередное стекло. Теперь его снаружи высадили. Кирпичный обломок упал к ногам Вьюна. Шеф моей охраны поспешила занять позицию на подоконнике.

- Что этим козлам надо?

- Пивной бунт, гражданин, командующий армией спасения.

- Подавим.

- Любой другой подавите. Этот бессмысленно давить. Я клопов когда-то в общежитии давил. Десяток раздавишь, остальные спрячутся. Через пять минут снова налезут. И так далее. Придется нам, Дмитрий Кондратьевич, напоить эту шайку, иначе они плоты сожгут.

- Без согласия Бориса Александровича? Продуктовые склады его собственность. Пускай сначала Вика разрешение доставит в письменной форме.

Я обернулся к секретарю Виктории Гусевой.

- А ты что молчишь?

- Мне в туалет надо.

- Разумеется.

Гусева огладила юбку ладонями на бедрах, вильнула ими, точно барсучиха широким хвостом, и покинула совещание. Следы замела ответственный секретарь. Умыла руки. Восставшие сектанты еще пару окон высадили. Осколки беззвучно рассыпались по коврам. Обломок последнего влетевшего кирпича был обернут в бумагу. Вероятно, ультиматум нацарапали. Переглянувшись, мы с Дмитрием Кондратьевичем отказались читать его по молчаливому обоюдному согласию. Однако, требовалась разрядка. Требовалось как-то себя повести. Встать на какую-то позицию. И я встал. И прошелся по резиденции, подыскивая для Мити железный аргумент. Нашел. Присел на кушетку. Анечка Щукина с любопытством поглядывала то на меня, то на галдящую толпу николаевских бунтарей. Полозов угрюмо играл в ножички на столовой поверхности.