Право – язык и масштаб свободы - Роман Ромашов

В условиях устойчивой государственной традиции отношения свободы характерны для относительно стабильных социальных страт, не зависимо от их формально-юридического статуса (в число таких страт входят и государственная бюрократия, и институты гражданского общества, и организованные преступные группировки).

Язык свободы оперирует терминами: толерантность, мультикультурность, интегративность и т. п.

В качестве враждебных в стабильном государстве воспринимаются: во-первых, внешние по отношению к государству и обществу социальные группы, как персонифицированные (Березовский, США, НАТО), так и абстрактные (международный терроризм, Запад); во-вторых, традиционно противопоставляемые социальные страты – правоохранительная система государства – преступные группировки.

Язык враждебности – это прежде всего противопоставление полярностей: добро – зло; свой – чужой; друг – враг; человечность – бесчеловечность и т. п.

Наличие устойчивой государственной традиции предполагает относительную устойчивость как смысловых образов и юридических оценок закрепляемых на языковом уровне, так и субъектов к которым обращен язык свободы и язык вражды.

Кризис государственности и революционные потрясения, приводят к тому, что на всех уровнях социальной организации одновременно происходит утрата основополагающих целевых ориентиров и ценностных детерминант, при помощи которых в недавнем прошлом задавались параметры общественного устройства, правила общежития, модели политико-правового развития. В том случае, когда утрачивают свою значимость исходящие от государства правила, еще вчера казавшиеся незыблемыми, а новых правил государство предложить не может, в обществе начинает происходить «разруха в умах», следствием которой является стирание четкой грани между добром и злом, правом и преступлением, государством и преступным миром[264].

Смешение граней различия между правомерным и преступным поведением является одной из характерных черт политических режимов переходного типа, которые именно в силу своей переходности просто не способны обеспечить стабильности общественных отношений, в том числе отношений связанных с взаимодействием государства и преступного мира.

В обстановке «правового хаоса» сталкиваются две антагонистических политико-правовых системы: традиционного государства, находящегося на стадии распада и «нового» государства вступающего в эпоху становления. При этом то, что раньше считалось преступлением, в условиях «обновленного» мира воспринимается как героизм и наоборот[265]. Кроме того, в условиях, когда перестают действовать традиционные институты уголовного преследования и правосудия их функции передаются вновь организуемым структурам – чрезвычайным комиссиям, трибуналам и т. п., которые в своей деятельности руководствуются не принципом законности, а принципами революционного правосознания и революционной целесообразности. Получается, что в условиях правового хаоса, такие основополагающие понятия как право и преступление наполняются достаточно произвольным смыслом, зависящим в большей степени не от юридической теории и практики, а от политической воли. Таким образом, в ситуации политико-правового хаоса, в юридическом смысле, система государственности функционирует вне легального публично-правового поля определяемого таким комплексным признаком государства как внутренний и внешний суверенитет.

Следовательно, не существует и преступности в ее традиционном формально-юридическом (легалистском) понимании. Сказанное вовсе не исключает наличия в условиях политико-правового хаоса преступности как объективной категории существующей вне государственной воли и независимо от нее, однако данный факт, в формально-юридическом аспекте практически ничего не меняет, т. к. отсутствуют юридические механизмы квалификации и противодействия данной правовой девиации.

3.5. Право, анархия, преступление и государство

Вспоминая известный слоган «анархия – мать порядка», следует добавить: диктатура – его отец. Существует мнение, что анархические движения возникали как реакция на политические режимы, игнорирующие требования маргинальных слоев населения. Во многих учебных пособиях по теории права и государства рассматриваются преимущественно два политических режима: демократический и тоталитарный. Демократия обычно противопоставляется тоталитаризму, в качестве мягкого варианта которого иногда рассматривается авторитаризм. Но Сциллой и Харибдой этого понятийного ряда следует считать анархию (в левой части доски) и тоталитаризм (справа). То, что авторы подразумевают под демократией (наполняя это понятие неодинаковым содержанием) в указанном понятийном ряду должно находиться где-то в середине между анархией и тоталитаризмом. Демократия не может существовать без анархических идей, поскольку демократия – это такой режим политической власти, на который финансово-политические олигархи соглашаются только для того, чтобы отойти вправо, подальше от анархизма.

Книгу “Демократия и тоталитаризм” Раймон Арон писал на материале лекций, прочитанных еще в 1957–1958 гг. в университете Сорбонны, но в 2015 г. его идеи становятся снова актуальными для раскрытия феномена свободы в дискурсе отечественной правовой системы: «в режимах с единовластной партией нет особого понимания свободы, отличного от того, которым пользуются режимы конституционно-плюралистические. Неверно, что смысл слова “свобода” различен по разные стороны “железного занавеса”. Верно только, что до сих пор все свободы никогда не гарантировались одновременно всем гражданам. Каждый теоретик поет хвалу своим взглядам, выделяя то, что дает его режим и в чем отказывает другой. Подобные споры о достоинствах и недостатках режимов понятны и уместны. Возможна ли философская концепция свободы, которая оправдала бы выбор в пользу определенного режима – в частности, режима с единовластной партией? Не думаю. Философы охотно объясняют, что высшая свобода сливается с разумом. Став разумным, человек поднимается над конкретикой и достигает некоей всеобщности. Но, как сказали Кант и Огюст Конт, такое воспитание разума непременно проходит через подчинение труду и закону, и оно обязательно везде и всегда»[266].

Для воздействия на потенциальных тиранов, успешного формирования и отстаивания демократического режима в государстве должны развиваться анархические дискурсы. Только в противопоставлении анархии и тоталитаризма возможно реальное функционирование демократических институтов. “Всякое правительство стремится стать единоличным; таково его первоначальное происхождение, такова его сущность. Будет ли парламент избран с цензовыми ограничениями или посредством всеобщего голосования, будут ли депутаты избираться исключительно рабочими и из среды рабочих, парламент всегда будет искать человека, которому можно было бы передать заботу об управлении и подчиниться. И пока мы будем поручать небольшой группе людей заведовать всеми делами – экономическими, политическими, военными, финасовыми, промышленными и т. д., как это делаем теперь, – эта небольшая группа будет стремиться неминуемо, как отряд в походе, подчиниться единому главе", – эти своевременные и по состоянию на 2015 г. мысли были записаны Петром Алексеевичем Кропоткиным в 1885 г. в период его нахождения во французской тюрьме[267]. Современный анархизм можно рассматривать как силу, призывающую к инфильтрации стагнирующей бюрократической машины в запуганном, избалованном нефтедолларами обществе.

Анархизм – философская концепция, превозносящая статус свободного человека в свободном обществе, выступающая против всех типов принуждения и эксплуатации человека человеком. Анархизм предлагает заменить власть чиновников солидарностью индивидуумов, которые на основе взаимной заинтересованности, взаимопомощи и личной ответственности смогут обеспечить лучший порядок, чем существующий, основанный на рабстве и принуждении.

Идеи анархизма и в XXI в. продолжает будоражить умы населения. Термины анархия и анархизм нередко безосновательно используются в общем синонимическом ряду с хаосом и беспорядком, однако такой подход не соответствует идеям классического анархизма. Среди принципов анархизма следует отметить отсутствие власти и принуждения, солидарность, свободу ассоциаций, равенство и братство (сестринство). Обращаясь к классическому анархизму, его исследователь Поль Эльцбахер рассматривает в качестве главных теории Годвина, Прудона, Штирнера, Бакунина, Кропоткина, Тукера и Толстого[268].

Анархическая философия никогда не была единой, она обогащалась опытом экзистенциализма, сюрреализма, фрейдомарксима и других влиятельных направлений мысли. Современный анархизм “декларирует свои основные ценности и цели – недосягаемые вполне, но всегда манящие, разворачивает огонь своей критики и предлагает конкретные пути и механизмы для продвижения в желательном направлении. Анархизм по своей сути – адогматическое, апофактическое, расчищающее путь мировоззрение, исполненное пафосом свободы и борьбы. Ликвидация опеки над личностью и отчуждения личности во всех его формах – основной постулат анархизма (при этом современный анархизм далек от старых иллюзий о “гарантированности” прогресса и от “финалистических” утопий). Если прогресс вообще возможен, если возможно какое-то благо, то – на путях свободы, а не рабства, опеки и отчуждения – таково анархическое кредо сегодня”[269].