Неоконченный романс - Валентина Мельникова

И хоть любовь сплошной обман,

Так хочется влюбиться.

А над Салангом вновь туман…

Алексей резко повернулся к Гангуту. Синие глаза потемнели, смотрели настороженно.

— Откуда она знает эту песню? Это мой друг сочинил, и я нигде, кроме Афгана, ее не слышал.

— Эту песню очень любил петь муж Лены, Сережа Айвазовский.

— Айваз? — потрясенно прошептал Алексей. — Так это Айваз был ее мужем?!

— А вы разве его знали? — Максим Максимович был потрясен не менее Ковалева.

— В одном училище четыре года вместе, потом в Афганистане почти два года. Он же меня, раненного, на себе вынес, от душманского плена спас. — Алексей горестно потряс головой. — Господи, я ведь даже не знал, что он жениться успел. Мы с ним по молодости зарок дали: не обзаводиться семьей до полковничьих звезд.

— Полковничьи звезды он успел получить, — тихо сказал Максим Максимович, — и еще одну звезду — Героя…

— Что же она мне ничего не сказала? — Ковалев схватил Максима Максимовича за отворот рубашки. — Что же вы молчали?

— Алеша, во-первых, отпустите меня. Люди смотрят, подумают, что у нас драка назревает. — Гангут поправил воротник. — Во-вторых, значит, не о том спрашивали ее, дорогой мой. — И он, подхватив видеокамеру, поспешил вдоль рядов зрителей. Но, пройдя несколько шагов, остановился:

— Почитайте сегодняшнюю «Комсомолку», Алеша, там моя статья о Сергее.

На сцене молодой парень в форме десантных войск обнял Лену:

— Спасибо, сестренка!

Девушка спустилась с эстрады, подошла к отцу, и они, не оглядываясь, пошли к машине Мухиных.

Глава 13

Алексей долго не мог заснуть, несколько раз подходил к окну. У Лены тоже горел свет. Максим Максимович курил на мансарде, и Алексей в конце концов окликнул его. Вскоре они сидели на кухне Ковалевых за бутылкой коньяка, переговаривались шепотом и старались не звенеть посудой, чтобы не разбудить Эльвиру Андреевну.

Максим Максимович понимал: последние события и особенно статья в газете потрясли и дочь, и Алексея. Уходя, он слышал, как тихонько плакала у себя в спальне Лена, но заходить к ней не стал.

Жестоко бередить старые раны, но девочка, получается, почти ничего не знала о своем муже. Максим Максимыч многое повидал и испытал в своей жизни, но и его до глубины души взволновала судьба простого российского парня, совсем ненадолго вошедшего в их семью и оставившего глубочайшую и, как он убедился, незаживающую рану в сердце дочери.

Алексей много пил в этот вечер, но не пьянел, и только глаза блестели все лихорадочнее, зрачки расширились, а лицо побледнело. Заплетающимся от коньяка языком Алексей рассказывал о дружбе с Сергеем, о совместной службе в специальной разведгруппе. Ребят Сергея прозвали «айвазовцами» — они были самыми рисковыми, бесшабашными, отчаянно смелыми. Ковалев вспомнил, как они выбивали из кишлака одну из самых опасных банд. Вооруженные до зубов «духи» пытались скрыться по подземным каналам старинной ирригационной системы. По колено в зловонной воде, в духоте подземелий, насыщенных миазмами ядовитых испарений, бойцы их подразделения вступили в жесточайший рукопашный бой. Сергея тогда в первый раз ранило, но из «духов» не ушел никто. Потом был не один отчаянный рейд по тылам душманов, стремительные броски через горы, засады на тайных тропах, по которым шло пакистанское оружие, взорванные склады с боеприпасами и освобождение захваченной колонны грузовиков с грузом продовольствия для мирных жителей…

За голову Айваза предлагались большие деньги. За ним охотились снайперы, однажды подослали убийцу-фанатика, который заколол кинжалом молоденького часового, и Сергей самолично взял его. Казалось, пули не берут Айваза, легкие ранения не шли в счет — их он умудрялся переносить на ногах, словно нечаянную простуду. В отличие от многих он не слишком хотел возвращения в Союз: там его никто не ждал. Армия заменила ему дом, семью, здесь были его друзья, а то, что смерть ходила по пятам, — что ж, издержки есть на любой работе.

— Понимаете, Максим Максимович, у меня таких друзей после Афгана больше не было. Знаю, ему было не до писем, но и я хорош гусь, тоже перестал ему писать, так и потеряли друг друга. — Алексей сжал голову руками. — И вот, оказывается, Серега погиб, а я ничего не знал, и сердце не подсказало.

Он посмотрел в окно. В соседних окнах продолжал гореть свет. Алексей кивнул в их сторону:

— Она что, до сих пор читает?

— По-моему, уже нет. Но когда я уходил, плакала. Лена очень любила Сергея, Алеша. Человек он был славный. Мы ведь в Кабуле познакомились, и любовь у них была, без преувеличения, с первого взгляда. — Максим Максимыч тяжело вздохнул. — Она ведь так и не знает, как он погиб. В статье, вы заметили, этого нет. Я преднамеренно не стал вдаваться в подробности. Его группу кто-то сдал, и они попали в окружение. Сергею оторвало ногу. Истекая кровью, он прикрывал своих ребят и, когда уже, видно, понял, что умирает, подорвал себя и нападавших гранатой. Потом «добряки» — моджахеды возили по кишлакам его голову и бахвалились, что наконец-то покончили с Айвазом. И еще говорят, «айвазовцы» тот кишлак, где эта банда скрывалась, из огнеметов уничтожили. Голову отбили у «духов», но Сережину ли, никто так и не узнал, слишком была изуродована. И кого мы похоронили в цинковом гробу, одному лишь Господу Богу известно.

Алексей молчал, обхватив голову руками. Максим Максимович заметил, как по его руке скользнула и тихо скатилась слеза. Подняв на Гангута покрасневшие глаза, он по-мальчишески шмыгнул носом.

— Максим Максимович, давайте помянем Серегу, лучшего из мужиков, которых я встречал на свете.

Они выпили. Алексей вышел в соседнюю комнату и вернулся со старенькой гитарой, любовно поглаживая ее по грифу.

— Она у меня еще оттуда. Когда в госпиталь отправляли, все мои бойцы на ней расписались, а вот и Сережкина подпись. — Он задумчиво провел пальцами по буквам, выдавленным шариковой ручкой по светлому лаку: «Не забывай друзей, Леха!» — Выходит, все-таки забыл! — Склонившись к гитаре, он взял несколько аккордов и тихо запел:

Над Афганом опять дуют черные ветры…

Максим Максимович еле слышно подтянул, и никто не заметил, что в дверях стоит Эльвира Андреевна и молча плачет.

Алексей поднял голову, показал на стул рядом:

— Садись, мама, выпей за помин души Сережи Айвазовского, ты ведь помнишь его?

— Конечно помню. Он еще в училище самым серьезным из вас был. В жизни ему не на кого было надеяться. Подкидыш, хотя, очевидно, где-то родители есть и не подозревают, какого сына лишились. — Она выпила. — Пусть земля тебе будет пухом, Сереженька! — Помолчав немного, заговорила снова: