Гапландия - Максим Касмалинский

и выполняешь. А ведь в правительстве все, как есть, сами ублюдки.

Где-то я такое слышал. Или читал. О другой стране. Точно такой же, только хуже.

— Почему так? — спрашиваю я, имея ввиду, зачем подчиняться, если все против?

Вахмистр понял. Ответа у него не было.

— Так заведено, — выдыхает он медицински обреченную мудрость.

Инерция, думаю. Историческая инерция, когда шаблоны социального поведения воспроизводятся помимо воли их носителей. Пока кто-то не уронит эстафетную палочку.

— Я передам, — говорит вахмистр. — Через сына. Ее ценят, поддерживают, «крепись». Так?

— Вот еще… — я шарю по карманам. — Передайте.

Он взял госпромовский браслет. Осторожно склонил голову, прощаясь. Удалился. Я, не желая подставлять цензурника, еще постоял во дворике, чтоб нас не засекли вместе. А потом направился в кафе, настраиваясь на скандал, чтобы проорать бармену в рожу: «Где мой бифштекс?!!».

Домой вернулся я навеселе. Изрядно. В вестибюле дома полаялся с консьержем: «Вам, уважаемый, какое дело до моих публикаций и моих личных дел?», — «В Гапландии нет личных дел помимо государственных!», — «Ну и иди на хуй со своим государством. И Гапландию прихвати!», — «Жди штрафа, Шэлтер! Я этого не оставлю!», — «Слюни подбери, прапорщик потыканный. Хорошего вечера».

Или мне это привиделось спьяну?

В прихожей не включился свет. Ни на голос, ни на хлопок, пришлось выключателем щелкать — не работает. Может мне, как врагу, уже и электричество обрезали?

Покричал: «Борька! Дава!». Тишина. Разулся, наощупь полез к кабинету. Вырви глаз, такая темень! Дверь первая, потом моя, ага, бесшумно открываю…

Яркий свет в глаза! Выстрелы! Вжимаюсь в стену.

Вспышки! Закрываю лицо руками.

— Сюрприз!!!

Руки падают бессильно. Моя семья: Норма, Борис, Дава, все в красочных колпаках, с хлопушками в руках. Конфетти летает по комнате, как разноцветные колибри. Норма подходит, целует меня в щеку.

— С днем подключения, Алек! Поздравляю.

На столе мой ноутбук сдвинут к краю, место его занимает праздничный торт. Чашки, блюдца на салфетках. Не очень я люблю сюрпризы. Вдруг бы сейчас решил разок смастурбировать в тишине, а тут — все нарядные.

Борис тянет руку.

— Поздравляю, пап. Наилучшие пожелания от всего сердца. Крепости духа желаю в это нелегкое время.

— Сынище! — стискиваю его в объятье.

Норма готовится резать торт и говорит весело:

— Дава, поздравляй папу.

Но он не шевелится, стоит. Ресницами хлопает.

— А когда свет включите?

* * *

… все кашей. Обморочная херня, сутолока… чушь. Чума с язвами! Борька говорит: «Ты че прикалываешься?». Норма: «Обними папу, Давид». Я шаг к мелкому делаю, а он:

— Свет включите. Я подарю… тут одну.

В ладошке у Давы коробочка в красной праздничной бумаге. И он тянет ее, руку с подарком ко мне. На мой голос.

— Давик, не дуркуй, — Борис еще смеется, но уже по нисходящей. — Тупой стеб.

И то, во что отказываешься поверить. И Норма: «Ты что, заболел? Рыбка моя».

— Он шутит, мама, он прикалывается. Да, малыш?

А я вижу, глаза у Давы пустые. Невидящие. Тонкая ручка еле-еле в воздухе. Колпак дурацкий.

— Малыш, — Борька тормошит брата. — Малыш! — Смотрит на меня. — Это что это такое? Это как?

Я снимаю покрывало с тахты, чтоб завернуть ребенка.

Дава….

…слепые глаза ребенка. Запах валерьянки. Волос Нормы тонкой линией на полу. Борька страшно матерится. Успокоительная лужа на паркете, куда Норма билась головой. Белые халаты докторов. Отслоение сетчатки. Но это предварительно.

Не хочу рассказывать! Тяжело.

Когда мы с Нормой выводили ребенка вслед за врачами из скорой, на лестничной клетке наткнулись на двух патрульных, которые мне запретили покидать квартиру. Борис поехал с Давой вместо меня.

Остался один. Сел за стол. Праздник, мой праздник

Как в старой кинокомедии, с размаху рублюсь лицом в кремовый торт.

Умываться пошел нескоро. На душе монстры скребут.

Это вот сегодня…

Несколько часов назад, после разговора с вахмистром, я вернулся в кафе, выпил, залез в Интернет. Там разгонялась тема убийства Вжика. Десятки постов и роликов о невосполнимой утрате, десятки петиций и требований о наказании виновных. Раскрылось окно Овертона вопросом: бывшая жена была в сговоре с чедрами? Насильно ее привлекли шпионы к убийству? Да не, отвечают блогеры, зачем им супруга бывшая? Они и сами способны… О! Чедрские шпионы на многое способны!

Я выпил еще. И еще. Тут все началось, тут все и закончится.

Делаю видеовызов.

— Служба опеки, дежурный такой-то.

— Кругом враги, — говорю я. — Соедините меня со следователем Петерсом.

Мое изображение сначала переслали следаку, он узнал, включился.

— Слушаю.

— Я хочу к вам подъехать.

— Это невозможно, сожитель Шэлтер. Что вы хотели?

— Я бы хотел написать явку с повинной.

Петерс посмотрел в сторону, сделал кому-то знак выйти. Опять смотрит на меня.

— И в чем же? — спрашивает он.

— В убийстве профессора Павла Кольцова.

Петерс исчез с экрана, только край бумаги виден и голос:

— Неожиданно.

— Так я подъеду? Или здесь арестовывайте. Все и покажу. Я как раз в кафешке этой, «Вобла и Лось» которая.

Следователь вернулся в видео.

— М-м, нет. Сегодня реально никак. Завтра… жду вас завтра в десять тридцать.

— Понял. Буду.

— Э-э, господин Шэлтер!

— Да?

— Вы уверены?

— Уверен в том, что совершил или в том, что поутру сознаюсь?

— Вы пьяны.

— День рожденья у меня. В десять-тридцать, завтра,