Гапландия - Максим Касмалинский

— Обязательно!

— Тогда посмотри мой один монолог, — Дава протянул мне распечатанный текст. — Ты мне эти реплики кидай, я проговорю.

Он достал воображаемый горн. Это как будто рог. В спектакле будет настоящий. Вот сейчас протрублю в рог — примчатся как миленькие. И все честь честью, кто-то скажет — давайте построим самолет, или подводную лодку, или телевизор. А после собрания пять минут поработают и разбегутся. Так нельзя! Кто-то должен следить за костром. В любой день может прийти корабль, нас заметят и спасут. В любой день! Нас спасут. Если заметят.

На следующий день разъяснилось, кусочек солнца был дарован городу сервитов. Я повязывал парадное жабо, когда внезапная боль в подреберье хватила ржавыми щипцами. Крючком согнувшись, дошел до кресла, сел стариковски осторожно. Возраст. Износился организм, и из моды вышел, никто уже не носит пропитанного никотином, сутулого Шэлтера. Не пора ли загружаться в Сеть?

В ящике стола лежит свирепый обезбол, способный не только спазм размягчить, от него язык немеет, и деревенеют пальцы на ногах. Возьму с собой для страховки, если совсем невмоготу, то приму. В детстве меня смешило страшно слово: «подстрахуй». Давида — подгонное поколение — это вряд ли взвеселит. Он заглянул в кабинет, бледный и скрыто испуганный.

— Пап! Пора. Спектакль через два часа.

— Иду.

Облачившись в пресный сюртук, погляделся в зеркало. Ну, не такой и старый. Загружаться в Сеть, пожалуй, повременим.

В прихожей Дава нетерпеливо топочил кроссовками по полу, Борис застегивал Норме фигурные сапоги.

— Не жарко будет? — позаботился я. — В сапогах.

Норма промолчала, а Борис обреченно достал из-под полки прозрачный пакет с туфлями на высоком каблуке. Ясно. Мне-то сменная обувь не нужна, я и куртку одевать не буду.

— Пошли! — вздрогнул Давид.

В лифте уже ехал пассажир с верхних этажей. Когда мы всей семьей вошли в кабину, он читал со стенки очередной эдикт органов власти.

— Вы видели? — обратился он к нам. — Весь домком поменяли. Наконец-то!

— Весь домком? Всех? — охнула Норма.

— Давно пора было. Я писал на своем канале. Давайте вам ссылочку скину.

Давид долго читал бумагу на стенке, видимо, входя в роль ответственного Ральфа из пьесы. Потом сказал:

— Фамилии те же. Дяденьки с тетеньками должностями поменялись.

— Я и говорю! — воскликнул сосед. — Кардинальная смена элит. Беспрецедентная ротация! Давно надо было.

На выходе из родины наше семейство остановил старший консьерж.

— Куда? Тебя разве, Шэлтер, родительских прав не лишили?

Я оторопел, Норма ответила:

— В среду рассмотрение. Сегодня все легально.

Консьерж освободил путь, а я не сразу в дверь попал от охерения.

— Отец, ты не переживай, — сказал уже на улице Борис. — Утрясется. Помнишь, меня в тринадцать лет за проституцию штрафанули? Обошлось.

— Где тринадцать, а где десять? — севшим голосом ответил я. И подумал: то административка, то политика, за политику могут и лишить.

Надо Кассина подключать. Или? Покаяться перед Ермесом, как вариант. На парковке возле теслы Дава взял меня за руку и жалобно прижался всем тельцем. Так не хочется его отпускать!

— Пойдемте пешком, — предложил я. — Тут идти семь минут.

Норма смерила меня уничтожающим взглядом и, как отрезала:

— Не выдумывай.

Я сел за руль, Борис и Норма — сзади, Дава нострадамусом свернулся в детском кресле впереди. Его день, можно. Дава-сыночек! Какая сволота лишит меня отцовства?

Ювенальное законодательство имеет все предпосылки для получения статуса богомерзкого, но это пустяки по сравнению с общественным дискурсом в сфере семейных дел. Власть как раз декларирует обязательность семьи и ценность этого социального института, а сетевое сообщество наоборот, не гнушаясь применения давки большинством, поощряет распри и разлады, когда родители отказываются от детей, дети — от родителей, брат на брата, правда на правду из-за идеологических заноз. Какого Сервера?!

Вот бляха! Даже в вопросах войны, поддерживать ее или нет, ни один сервит, выражаясь чедрским языком, не в силах повлиять на решения власти. И рвать отношения с близкими по этой тупейшей причине… зачем? Правда на правду. Если твой любимый дядя вдруг пошел в маньяки, можешь отказаться от него, и будешь прав. А можешь поддержать: его заставили /оклеветали /признание выбили /это не он /созревшая школьница спровоцировала/ дядя есть дядя, я всегда за своих. И ты опять же прав. Я уже об этом думал, как боги на Олимпе устраивают заварушки, стравливают внушаемых людей между собой. И наши петушиные бои, да тараканьи забеги не организованы ли внешней силой? Госпром это сила! Государственный промоушен работает в три смены, разделяет и властвует, властвует и снова разделяет.

Нас разводят. Обманули дурака на четыре кулака. Дурака… Слушайте, как сохраняются эти пословицы, поговорки, идиомы? «Обманули дурака…», «Ябеда- корябеда», «Жадина — говядина», которая по полу валяется, это все фразочки из моего игривого детства, но Дава, а раньше Борька, их кидали легко и по случаю. Но нет таких фразеологизмов в школьной программе, в Интернете не найти, по ТВ не скажут, откуда? Устная традиция непобедима? Цифровизация бессильна против фольклора (кстати, классный заголовок). Дыхание рот в рот, культ лингвистический код и культ корябеды, живущий в наших детях.

— Дава, — зову я. — Волнуешься?

Сын поднял на меня глазенки и тихо кивнул.

— На сцене сразу пройдет, — обещаю ему.

Через дорогу от школьной парковки развернулась традиционная свастичная ярмарка. Я раньше любил на таких бывать, отведать ролл-чебуреков с квасом. На косых прилавках обычно взгромождались праздничные товары: деревянные пистолеты, игрушечные автоматы, каски пехотинцев. Таблички с ценами гласили: «бюст вождя (гипс)», «герб великой державы (сувенир)», «бюст министра информации (силикон)». Бывали и такие: «скальп якута (пластмас.)», «голова эскимоса (высуш.)». Сегодня на ярмарке видно особенно много флагов.

Возле школьного крыльца в кулачок курили старшеклассники, двери охраняла лично завуч (массивный охранник играл роль денщика, это читалось на морде), буквы над входом «образовательный офис» горели приветливо-призывной позолотой.