Единственная любовь Казановы - Ричард Олдингтон

Довольно скоро Казанова вынужден был вернуться к игре. Он чувствовал, да и говорил, что ему нужны деньги, — ведь после той бессонной ночи он швырял деньгами направо и налево, — а возможно, ему надоело жить без волнений. К тому же появилась и новая возможность приложить свои силы в более удобной для манипуляций и наверняка более богатой компании, чем та, что собиралась в прежнем месте. Уже давно ходили слухи, что к ним едет из Падуи труппа знаменитых характерных актеров, наследников традиций старомодной комедии дель арте, которая продолжала отчаянно и довольно успешно сопротивляться реформам, привнесенным в театр Гольдони. А через какое-то время появились объявления в газетах и афиши на стенах театра, уже со всею несомненностью оповещавшие о прибытии труппы. Казанова с нетерпением ожидал их выступлений — что было, пожалуй, еще одним намеком на то, что этому искателю приключений начали приедаться сады Армиды[76], — и сожалел лишь о том, что диалект, на котором они играют, будет непонятен Анриетте.

За два дня до начала представлений Казанова встретил в игорном доме одного из актеров, столь же закоренелого, хоть и менее умелого игрока, как он сам. Этому актеру по прозвищу Муха — или Моска — казалось, очень понравился Казанова, и, когда они вместе вышли из комнаты, где шла игра, он предложил Казанове зайти в заднее помещение какой-нибудь винной лавки и побеседовать наедине. Казанова, естественно, повел его к их общему с Чино знакомому, неподалеку от главной площади, и Моска (у которого, кстати, был весьма красный, но совсем не от театрального грима нос) очень скоро перешел к делу: не согласится ли Казанова держать с ним банк, чтобы актеры и их друзья могли играть во время их пребывания во Флоренции?

— Дело доходное, — убеждал Казанову Моска, — я по себе знаю — важно только, чтобы тот, кто держит банк, знал, чего он хочет. Мне достаточно было понаблюдать десять минут за вашим столом, чтобы понять, что вы тот, кто мне нужен. Так вот: если вы поставите пять сотен, то я поставлю тысячу, а выигрыши будем делить пополам.

— Да, но, — вполне резонно возразил Казанова, — ваши коллеги — достаточно ли они зарабатывают и достаточно ли часто играют, чтобы это стоило свеч…

— С них навар невелик, — презрительно заметил Моска, — ровно столько, чтобы удержать банк на плаву. Некоторые просто не в силах устоять при виде зеленого стола и колоды карт. Но вы не учитываете главного. Среди наших актрис есть ведь прехорошенькие, в том числе одна новенькая, чудо до чего хороша — не как актриса: понимаете, она совсем деревенская, удрала от мужа. Но — per Вас-со! — хороша! Я сам не возражал бы провести с ней ночку. Так вот, друг мой, вокруг наших красоток будут виться стаи богатых молодчиков в надежде зацепить какую-нибудь, и молодчики эти будут с деньгами, которые без труда можно перекачать из их карманов в наши. Уж я уговорю девчонок засадить их за карточный стол, и, если вы будете держать банк, мы удвоим наш капитал — или я не человек, а выпотрошенная рыба.

Казанова медлил, уклонялся от окончательного ответа, делая вид, будто ему нужно время, чтобы принять решение. Он прекрасно знал, что Анриетта, хотя и мирится молча с его игрой в карты, не потерпит подобного сговора, от которого не очень хорошо пахло. С другой стороны, игроки в игорном доме уже заприметили Казанову, и многие стали его сторониться, так что его выигрыши угрожающе снизились. А тут ему предоставлялся шанс, которого он все время ждал, не смея надеяться, — ведь совсем будет не трудно, не слишком отступая от правил игры, чтобы избежать обвинения в жульничестве, немало заработать на молодых людях, разгоряченных вином и оспаривающих друг у друга благорасположение актрис.

Конечно, он принял предложение.

Оставалось лишь решить проблему, как уладить дело с Анриеттой. И он решил ее так: повез Анриетту на первое представление и сказал, что должен потом пойти на ужин с некоторыми из актеров — чисто мужское дело.

И Анриетта, обрадовавшись, что после их уединенной жизни у него наконец появится компания, всячески это приветствовала.

— На сей раз я не буду сидеть всю ночь и волноваться за тебя, — сказала она с чуть печальной улыбкой.

Он принялся объяснять — немного слишком велеречиво и то и дело повторяясь, — почему не может взять ее с собой. Она это заметила, но и виду не подала. Казанова посадил ее в карету, поцеловал ей руку и, как только она отъехала, отправился за сцену к Моске. Казанова нашел его все еще в костюме — Моска разгримировывался и был в чрезвычайно приподнятом настроении как от успеха труппы, так и от надежды на крупные барыши, которые они с Казановой сумеют выудить у молодых синьоров, уже добившихся приглашения на поздний ужин за сценой.

— Кстати, — как бы между прочим спросил Моска, переодеваясь, — что за красотка была с вами сегодня?

Казанове не понравился ни сам вопрос, ни понимание женской красоты, проявленное его компаньоном.

— Одна замужняя дама, — небрежно ответил он, — мне пришлось сопровождать ее сегодня.

— Что-то намечается? — спросил актер с оскорбившим Казанову подмигиваньем.

— Боюсь, что ничего, — холодно ответил Казанова, поднимаясь со стула. — Не пора ли нам присоединиться к остальным? Вы же знаете, вам надо меня еще представить.

— Никакой спешки, никакой спешки, — сказал Моска, тем не менее быстро натягивая штаны и чулки, — мы их продержим за столом допоздна, вот увидите. У нас завтра нет репетиций.

В последний раз пригладив волосы и стряхнув рукою пыль с весьма поношенной одежды, Моска повел Казанову по узким улочкам за театром в комнату, которую сняли актеры, чтобы было где провести вместе время и поесть. Это было нечто вроде большого сарая — сходству с сараем способствовали балки на потолке и театральные декорации, составленные в одном из углов. Посредине стоял длинный стол, накрытый безукоризненно чистой скатертью и приготовленный для ужина; на столе, через равные промежутки, расставлены очень высокие, оплетенные соломой бутылки с вином, а искусно уложенные ветки плюща повторяли рисунок, который до сих пор можно увидеть на античных пилястрах. С потолка свисали две-три большие керосиновые лампы, копии древнеримских, и горели свечи, озарявшие мягким светом прозрачное стекло и яркую тосканскую посуду. Обстановка была богемная, почти крестьянская по убранству, и Казанове, больше привыкшему к такого рода компаниям, мгновенно пришлись по душе эти беспечные бродяги, которые по одному или по двое, по трое входили сейчас в комнату и маленькими группками рассаживались за столом. Двое официантов и широкозадая, полногрудая крестьянская девчонка зашныряли туда-сюда с тарелками, ложками и мисками с минестрой[77].

Моска окликнул двух девиц из труппы и представил им Казанову как «моего друга барона Казанову», тотчас шепнув ему, чтобы он не отказывался от титула, и доведя до его сведения, что обе девицы известны своим благорасположением к синьорам, которые достаточно с ними щедры. Казанова сразу понял намек и, принявшись разыгрывать из себя аристократа, прибывшего в город, совершенно очаровал «нимф» (как упорно именовал их Моска) своей веселостью и остроумием, которое фонтаном било из него, тем более что этот самый светский из бездельников уже не одну неделю жил tete-a-tete с Анриеттой. Страсть его теперь немного пошла на убыль, а возможность попировать в веселой компании весьма привлекала.

Это был праздничный вечер для труппы, и за первым блюдом последовали жареный козленок и жареные цыплята — перед актерами и их гостями поставили горы еды под восторженные взвизги «нимф». Получая удовольствие от этой простой компании, считавшей роскошью подобную еду, Казанова усиленно угощал девиц, передавал им овощи и хлеб и то и дело наполнял бокалы крепким красным вином. Вскоре голоса, ведшие любезную беседу, зазвучали громче и пронзительнее, лица раскраснелись, и зазвенел смех, соседи начали наступать соседкам на ножки, пожимать ручки, исподволь заглядывать в глубокий вырез платья. В самый разгар веселья Казанова почувствовал, как Моска толкнул его локтем в бок, и услышал:

— Наконец-то явилась наша Мариетта! Ну, не красавица?

«Нимфы», не желая слушать дифирамбы другой женщине, принялись оспаривать это суждение и обратились за поддержкой к любезному барону. Но он утратил всякую способность слышать их или отвечать им. Моска заметил, как отчаянно покраснел Казанова и глаза у него полезли из орбит при виде молодой, хорошо одетой женщины, которая грациозной походкой вошла в комнату и села на ближайший стул из полудюжины предложенных ей загудевшими поклонниками. А дело в том, что эта красивая и изящная — чего даже Казанова не мог отрицать — молодая актриса была не кем иным, как Мариеттой, на которой он собирался жениться в Чоггиа и которую считал — если вообще о ней думал — давно вернувшейся на праведную стезю и вышедшей замуж за какого-нибудь крепкого парня-фермера из числа издольщиков сенатора Брагадина.