Даниил Галицкий - Антон Хижняк

— А все, все возвращаются? — будто невзначай спросил Иванко.

— Нет, не все! Один зверь сдох…

— Кто? Кто? — нетерпеливо дернул его за руку Иванко.

— Что ты спешишь? Зверюгу кто-то копьем ударил… Может быть, и из своих кто-нибудь — в бою разве разберешь. Мечислава-боярина закололи… Так думаю, что свои нечаянно, — улыбается Михайло.

— Ой! — изо всех сил выкрикнул Иванко. — Ой! Как же это случилось? Какую добрую весть привез ты, Михайло!

— А я знал, какое тебе хорошее слово привезти, — полушутя-полусерьезно кинул Михайло.

— Ой, хорошо, ой, хорошо! Побегу я, — заторопился Иванко.

— Куда же ты, словно ветер? Должен мне корчагу браги поставить, а ты удираешь.

— Нужно бежать, Михайло, не могу задерживаться, а брагу поставлю…

Иванко и впрямь как ветер летел в оселище. Хотя уже наступили сумерки, но он не присматривался, что у него под ногами; спотыкался на выбоинах, когда бежал по улицам Подгородья, и наталкивался на стволы деревьев, когда шел лесной тропинкой. До оселища не близко — выйдя из Подгородья, нужно было миновать большое кладбище, потом пересечь овраг, а тогда уже идти лесом.

Роксана ждет его с нетерпением — об этом Иванко наверняка знает: она хочет знать, чем кончился разговор Иванки с ее отцом, надо ей сообщить и важную новость, принесенную Михайлой. Какое счастье, что Мечислава нет!

Иванко готов был всех обнять. Никогда еще не было так весело у него на душе: теперь им никто не угрожает… Вот и опушка, и не узнал ее Иванко, посеребренную луной; тополя стоят, как будто прислушиваясь, что скажет он, Иванко. А как тихо! Там, за ветвистым дубом, хата Роксаны. Вышла ли она? Иванко поворачивает налево и мчится к обрыву, к знакомому месту под дубом, не замечая Роксаны. Она покрылась темным большим платком и словно приросла к могучему дубу. Услыхав его шаги, молча поднялась навстречу.

— Что случилось, Роксана? Отец что-нибудь сказал?

— Нет, отец ничего не сказал. Маму мне очень жаль — голова у нее сильно болит… Пообещала она пойти вместо своей сестры грести боярское сено, потому что сестра тяжело заболела. Они же закупы, мамина сестра и ее муж. Тиун приехал к нам, кричит: «Взялась работать за хлопов — беги теперь!» А мама и сама заболела, просит, чтобы подождал один день, но тиун ее плетью по голове побил, проклятый зверь… Ой, мамочка моя!

Иванко так стиснул руки Роксаны, что она застонала.

— Иванко! Рукам больно! — Она с трудом разжала пальцы.

— Прости! Не хотел тебе боль причинять. Это я от ненависти к тиуну. — И он осторожно взял пальцы Роксаны. — Ударил тиун? Это ему так не пройдет! Припомним!

— Иванко! Мне страшно. Что ты с ним сделаешь?

— Не бойся, ничего не сделаю.

— А говоришь ты так грозно, и голос у тебя такой…

— Какой, моя лада? Не на тебя это я, а на волков… Не печалься. А к тебе я летел с радостью.

Роксана не дала ему закончить, закрыла губы рукой.

— Не надо, Иванко! Я знаю, о чем ты сказать хочешь. О Мечиславе… Не надо. Я уже знаю.

Он отвел ее руку.

— Такая радость, а ты — не надо!

— Зачем же к ночи? Еще леший услышит, нашу радость украдет… — И, возбужденная, она быстро прошептала: — «Пошел дед в лес, свое зло понес, нас не видел и не увидит. А мы наше счастье от него спрячем. Иди, дед, не оглядывайся. Счастье мое, не твое, не протягивай рук. Иди, иди в лес — пусть тебя гром разобьет, волк разорвет…»

Иванко не мешал ей договорить заклинание до конца. Когда он был маленьким, мать учила его: если отгоняют злого духа, сиди и не дыши, а то можешь вспугнуть. Притих Иванко и не сразу опомнился. А что, если и впрямь леший причинит горе, снова их счастье разбить захочет?

— Роксана! — еле слышно прошептал он одними губами.

Но она уловила его дыхание и тихо ответила:

— Теперь нам никто не страшен.

— Никто.

Весть о смерти князя разнеслась по городам и оселищам, и отовсюду к Галичу потянулся люд. Узенькие улицы Подгородья с утра заполнились народом. Были тут не только горожане — из ближних оселищ пришли смерды и закупы. Все спешили к пристани, шли пешком и плыли по воде. Одна за другой прибывали ладьи. Сюда, к Днестру, скоро приблизится похоронная процессия. Простой люд толпился, заполнял весь берег. Надменные бояре стояли вдалеке на пригорках — не к лицу им слоняться между смердами и шуметь вместе с ними. Судислав косо поглядывал на толпу, щеки его дергались от злости. Наклонившись к Глебу Зеремеевичу, прошипел ему на ухо:

— Разбрелись по всему берегу, не проберешься. А бояре позади. Дубинами надо гнать голытьбу отсюда!

Глеб Зеремеевич пожал плечами, развел руками — ничего, мол, не сделаешь — и, перегодя, тихо сказал:

— Помолчи, Судислав. Будет время и для дубин, но не сегодня.

Иванко, ловко действуя плечами, руками, ногами, расталкивал толпу и быстро продвигался вперед, как вьюн в воде. Он разыскивал отца, чтобы сказать ему о ковачах, которые хотели собраться вместе. Куда же отец девался? Только что как будто видел его вот здесь, и уже нет на этом месте. Трудно найти человека в этом море голов. Иванку уже не раз потчевали тумаками в бока, но он не обижался и не ругался, ибо с кем тут сцепишься драться, если так тесно, что и рукой нельзя размахнуться. А толпа гудит, шумит. И в этом шуме многое услышишь, стоит только прислушаться:

— Крепко Роман держал…

— А теперь бояре на шею сядут…

— Твой Роман тоже волк…

— Сейчас самое время бояр копьем под ребро…

— Какой ты быстрый!

— Будешь быстрым, когда шкуру сдирают…

Эти слова веселят Иванку. «Под ребро!» — хохочет он и движется дальше. Отца нет, — видно, не удастся встретить его.

Светозара потихоньку открыла дверь и, шепнув Роксане, чтобы та шла за ней, ступила в светлицу. Одетая в черную одежду, Мария лежала на скамье, закрыв лицо шелковым платком. На полу белела измятая подушка. Светозара на цыпочках подошла к Марии и окликнула ее. Мария не поднялась. Испуганная молчанием, Светозара кивнула Роксане, сняла платок, и потом они вдвоем подняли Марию.

— Это ты, Светозара? — отозвалась Мария. — А я думала, что и тебя уже нет.

— Что ты, княгиня! Я всегда с тобой. Пойдем, уже пора.

— Я боюсь, Светозара! — Мария дрожала и, схватив руки Светозары, сжала их. — Я боюсь на него посмотреть. — Она заголосила: — Всего-то один раз месяц небо обошел, как они в поход отправились, и уже нет моего сокола! Ой, что же я буду делать одна? И как я на него гляну? Глаза его закрыты, не увижу я больше тех светлых глаз, не расчешу его черные кудри… Ой, Роман, мой Роман!

Мария упала на стол и зарыдала еще сильнее. В комнату вошел Семен Олуевич, наклонился к Светозаре и спросил:

— Ну что, дочь моя, разговаривала с нею?

— Разговаривала, но она очень убивается.

Услыхав разговор, Мария поднялась.

— Это ты? Ведите меня, а то я сама не пойду — боюсь глянуть на него. А дети где?

— Дети в саду за теремом, играют, там с ними девушки, — ответила Роксана, — и я туда иду.

— А чего бояться? — успокоительно промолвил Олуевич. — Если живого не боялась, то мертвый и вовсе не страшен.

— Снился он мне сегодня. Такой ласковый был, о детях расспрашивал, Данилку искал.

Боярин взял ее за одну руку, а Светозара за другую, и повели из светелки.

Во дворе стоял возок, в него и сели Мария и Светозара, а Семену Олуевичу отроки подали коня.

На обоих берегах Днестра затих шум — все увидели, как по Звенигородской дороге, с бугра к реке, начала спускаться похоронная процессия. Впереди ехали два трубача, немного поодаль — дружинник с княжеским стягом, а за ними медленно двигался воз, на котором стоял гроб, укрытый коврами. За возом верхом ехали бояре, сопровождаемые дружиной. Дружинники ехали по пять человек в ряд; в руках у них колыхались копья; на солнце сверкали щиты и шеломы. За ними выступал пеший полк воев.

У Днестра процессия остановилась, дружинники спешились; сняв гроб с воза, осторожно понесли его к большой ладье.

…Как только ладья коснулась правого берега, зазвучало пение соборного хора. Гроб вынесли из ладьи, и теперь он поплыл над головами галичан. Печальные шли за гробом князя его верные боевые друзья — Семен Олуевич, Василий Гаврилович, Мирослав Добрынич. Воевали они под Романовой рукой и на Волыни, и в Галичине, и в половецких степях, и у стен Царьграда. Шли галицкие бояре — Судислав, Глеб Зеремеевич, Семюнко Красный, Глеб Васильевич… Дальше — войско, а уже за ним горожане — ремесленники да смерды и закупы из оселищ.

Мирослав наклонился к Семену:

— Сегодня похороны или, может, завтра?

— Думали, что завтра. Боялись — запоздаете вы, а ныне еще лучше. Воскресенье сегодня, и людей много, да и зачем понедельника ожидать: понедельник — тяжелый день. — А потом, наклонившись к уху Мирослава, тихо шепнул: — А нам мешкать нельзя — врагов много. Роману теперь все равно, сегодня или завтра похороним его. А нам туго придется. О будущем помышлять надобно.