Даниил Галицкий - Антон Хижняк

— Покамест есть еще сила. — Людомир взмахнул черной загорелой рукой. — Видишь?

— Вижу, — улыбнулся Смеливец. — Вола поднимешь?

— И подниму! — простодушно похвалился Людомир. — Да что там вола! Я бы пятерых бояр поднял да об землю так ударил, чтобы они дух испустили.

— ТЫ что так зол на них?

— Ух, зол я, Смеливец! — Он сжал кулаки и стал перед ковачом, высокий, страшный. Редко видел его таким Смеливец. Из-под белесых бровей сверкали голубые глаза — казалось, гнев вовсе не идет к ним, но сейчас они были колючие, до краев налитые ненавистью. Этот русобородый великан и впрямь мог бы пятерых поднять.

— Вот это видишь? — Он ткнул пальцами на свою истлевшую от пота рубаху. — Завтра похороны князя, а во что я оденусь? А штаны какие? — Он осторожно прикоснулся к полотняным штанам, будто отряхивая с них пыль. — Посмотри, только и всего, что на животе держатся да грешное тело прикрывают. — Он расхохотался. — Хочу в святые идти!

Потом подтащил бревно и сел на него, вытянув длинные, загрубевшие от хождения по полю босые ноги.

— Что ж к людям не пойдешь в таком праздничном одеянии? — по-дружески пошутил Смеливец.

— Пойду! Непременно пойду! Пускай бояре из кованых сундуков вытаскивают свои охабни. А у меня нет сундука. Людомириха счастлива — ей нечего прятать. Я пойду! Хоть князь и не друг мне, да уж больно хорошо прижал он этих проклятых бояр. Жаль, что до шеи Судислава не добрался. Давно бы нужно было повесить этого волка. Я бы и сам его задушил.

— Что ты! — сказал Смеливец, едва удерживая смех. — Боярин у тебя такой хороший, почтенный, ласковый, а ты — душить.

Людомир понял, что Смеливец шутит, и ударил его по плечу:

— Ох, хороший, да если бы его, хорошего, Бог к себе в гости позвал, так я бы вот этакую свечу в церкви поставил… Смеюсь я, Смеливец, а здесь, — он показал на грудь, — горячая смола кипит. Ух, и волк этот Судислав! Закрутил меня своими гривнами, света белого не вижу. Дал мне взаймы две гривны, чтоб у него вытекли глаза! Я мыслил коня купить, да не купил. И гривны развеялись — чем теперь отдавать? А на гривны резы растут, тихо-тихо, как на дереве листья… Он мне коня дал, чтобы я на его поле работал, и рало боярское дал. Работаю я, Смеливец, а слезы меня душат. И сегодня у него, и завтра, и вчера, а дома когда? Говорит мне жена: «Стал ты рабом, Людомир». Раб и есть — никуда не вырвусь. А резы растут. Куда убежишь?

Смеливец слушал гостя, не перебивал. И Людомир о бегстве думает. Но куда же спрячешься от князей и бояр?

— Вот рало к тебе притащил, — продолжал Людомир. — Сказал тиуну Судислава, а он посмотрел и шипит: «Сам поломал, сам и исправь». А что я поломал? Я пахал боярскую землю, лемех затупился, не режет. «Иди, — кричит тиун, — починять, а то скажу боярину, так он еще гривну накинет…» И накинет! На раба петлю можно набрасывать… Бери лемех — откуешь, а я две ногаты найду тебе заплатить.

— Найдешь? — прищурил глаза Смеливец.

— Найду! Знаю, ты такой, как и я. Не хочу за спасибо.

— Сделаю, сделаю, — успокоил его кузнец.

В кузницу вошли еще двое — худощавый, с желтым лицом дед и однорукий смерд.

— Да вас здесь двое, — откашлялся дед. — А мы думали, что ты один, развеселить тебя хотели.

— Спасибо, что пришли, — поблагодарил их хозяин.

— А ты все кашляешь, дед? — обратился Людомир к старику.

— Кашляю, кхе-кхе… — тяжело дыша, через силу пробубнил тот. — Нет здоровья. Отбил печенку, черт проклятый!

— А ты бы с тиуном поласковее да поприветливее… — посоветовал Людомир и подвинулся, уступая старику место возле себя на бревне.

— Я-то с ними… приветливо, — отдуваясь, ответил дед, — да они со мной не так.

— Они! — со злостью буркнул Людомир. — С ними если любезничать, так они зубы повырывают, нечем будет и укусить. Что, дедушка, пойдешь князя хоронить?

Дед смотрел на него, мигая глазами.

— Что, плохо слышишь? Не тиун ли тебя по ушам погладил? — громче крикнул Людомир.

— Слышу… Пойду. Хоронить князя надо, храбрый был воин. — Он подмигнул Людомиру и посмотрел на всех. — А вот если бы… — он откашлялся, — если бы в гроб всех бояр положить, да и тиунов вместе с ними, повеселился бы я завтра.

— Пожалуй, и на обед бы нас позвал? — залился смехом Людомир.

— Позвал бы, — весело ответил дед. — Не будь тиунов, я бы в боярских клетях меду нацедил да мяса взял — вот и обед на всех.

— Хитрый дед! — вставил свое слово однорукий. — Вишь, к клетям боярским подбирается.

— А ты что? Ну! — цыкнул на него дед. — Мы же туда и возили. Или, может, боярин сам все приготовил?

— Боярин! А то кто же! — подмигнул Смеливцу Людомир.

— А ты скажи, Смеливец, — ты тут у дороги, видно, больше слышал, — как теперь, легче нам будет без князя или бояре запрягут? А? Кто будет править Галичем?

Дед спросил и, не получив ответа, глянул на Людомира, потом на однорукого.

— Почему вы молчите?

— Мыслишь, тебя поставят? — насмешливо сказал Людомир.

— Зачем так говоришь? Кто меня поставит? Куда нам! За боярами не поспеешь. — И, подумав, добавил: — Думаешь, не могли бы править — вот хотя бы ты или Смеливец?

— Поди Судиславу расскажи об этом.

Дед замахал руками.

— Ты что это удумал? Чтобы Суди слав голову оторвал… Князья да бояре есть — на них земля держится.

— Держится? — вспыхнул Людомир. — Эти руки держат. — Он протянул к деду свою руку. — А в бой с врагами кто идет? Бояре? Сколько их там есть? Люди стеной идут — это сила. Вот кто. — Он указал на однорукого. — Разве мало он на поле брани был? А руку свою где он потерял? Половчанин отрубил.

— Отрубил, — отозвался однорукий и прикоснулся к пустому рукаву. — С князем Романом был в битве.

— Люди есть сила. Вот всем бы нам да на бояр с князьями, — подмигнул Людомир.

— Ты что? — испуганно схватил дед Людомира за руку. — Бог накажет… Еще услышит кто-нибудь…

— А тут все свои, своих не бойся. Не дрожи, как листья от ветра.

— Я? Нет! — оправдывался дед. — Только ты не так выкрикивай. Услышат… Люди! Верно сказал ты, люди — сила.

— Сила. И на поле, у рала, и в бою.

— А если не пойдем на битву? — осторожно спросил дед.

— Как не пойдем? Кто же, сами бояре врага прогонят? Много они навоюют! На бояр я зол — звери они, но когда позовут воевать — пойду, врага на нашу землю не пустим, горло перегрызем. А ты — не пойдем на битву!.. Как это не пойдем?

Несколько минут все молчали. Деду продолжать было трудно, тогда в разговор включился однорукий:

— Молвили у нас в оселище — угров будут звать.

— Угров? — встрепенулся Людомир. — Баронов чернохвостых? Были они у нас немного, знаем. Кто же звать-то их будет?

— Бояре, видать, — ответил однорукий.

— А княгиня? А Мирослав? Ох, вижу, горе будет нам, буря поднимется, нам несдобровать. Бояре будут ссориться, а у нас зубы затрещат. Так, говоришь, угров? — допрашивал он однорукого. — Это Судиславы все выдумывают…

Долго сидели друзья в кузнице Смеливца, обсуждали события. По-своему гуторили, не по-боярски.

Горевали друзья Смеливца, думу думали. Закуп Людомир всю душу раскрыл перед ними, рассказал обо всем, что на сердце накипело. Нет добра для трудового человека, нет свободы — бояре отняли ее. Дети подрастают, но суждено ли хоть им увидеть счастье?

Оставив отца в кузнице, Иванко помчался улицами Подгородья. Дома ли сейчас боярский конюх Михайло? Может быть, он не возвратился еще с боярского двора? Вот и клеть его с ободранной крышей. Дома! Михайло сидит у порога с женой и с сыновьями-подростками.

— Иванко! — радостно воскликнул Михайло. — Не ждали мы такого гостя.

— К тебе я. День добрый! — взволнованно здоровается Иванко с ним и его женой.

Михайло таинственно улыбнулся.

— Пришел расспросить, как в походе были? Все расскажу.

Иванко не понимает радостного возбуждения Михайлы, тревожится: «Почему Михайло такой радостный? Может быть, насмехается. Знает ведь, что мне сейчас не до веселья». Он жадно ловит каждое слово Михайлы и ничего не может понять.

— Что такое? Рассказывай! — подгоняет он Михайлу, а тот не спеша кончает ужинать.

«И чего это он медлит? — думает Иванко. — Говорил бы быстрее!»

Но вот Михайло поднимается.

— Иди в клеть, — говорит он жене, — укладывай ребят спать. — И обращается к Иванке: — Идем под ракиту, посидим.

Они отходят от клети и садятся на насыпи неглубокого рва, отделявшего двор Михайлы от соседского двора.

— Ну, что? — тормошит Иванко неразговорчивого Михайлу.

— Многое увидели мы. Тебе в кузнице не увидать такого.

И он рассказывает, как шли походом, как князь Роман говорил, что не скоро возвратятся домой. Иванко подгоняет его, чтобы еще и еще рассказывал. Ведь он еще ни слова не сказал о том, что больше всего интересует Иван-ку. А Михайле словно и невдомек, чего ждет от него парень.