Тайные фрегаты - Виктор Лаптухин

Иван достал заветный документ. Чтобы его получить, дед на воеводском дворе ломал шапку у многих дверей. На отъезжающего Ивашку Плотникова, как и на всех других подданных Московского государства, полагалось составить поручную запись, в которой следовало подробно указать кто, куда и зачем едет, остаются ли дома его родные и кто из свидетелей ручается за правдивость этих сведений. Ну а чтобы получить окончательное согласие властей, пришлось дать подарки знакомым приказным дьякам, кому рублями, кому сукном и иноземным бархатом. Так что сундук бабушки Натальи сильно полегчал. Раньше порядок выезда не был таким строгим, бумаг писалось не меньше, но приказные не очень дорожились. Но в прошлом году открылось великое воровство, и дело дошло до Москвы. Под следствие попало много дьяков, писарей и сам стрелецкий голова.

… А началось все с того, что московский посадский кожевник Матюшка, который по торговым делам часто бывал в Новгороде, без ведома властей перебрался через рубеж. На Волхове он догнал ладью купца Хилкова, уже прошедшего досмотр на воеводском дворе, и, назвавшись знакомым одного из приказных, просил провезти его в Нарву. Купец поверил и на последней заставе обманул стрелецкого голову, сказав, что на его ладье у людишек с бумагами все в порядке. Тот проверять не стал. Ну а на шведской стороне Матюшка повел себя как последний изменник. Вскоре оказался в Стокгольме, где сговорился с торговцами кожей. На их деньги открыл мастерскую, набрал учеников и начал производить юфть. Кожу мягкую и прочную, которая не пропускает влагу и идет на изготовление сапог и конской сбруи. Так выделывать кожу шведы не умели и для нужд своего войска закупали ее у российских купцов по очень хорошей цене. Всем ясно, что теперь они сами обеспечат свои потребности и начнут продавать юфть в другие страны, а государева казна понесет большие убытки.

Расследованием такого воровства занялся Приказ тайных дел. Купца Хилкова и всех причастных к этому делу допросили с пристрастием и устроили им «стряску» — поднимали на дыбу и били кнутом. Допытывались: сам ли Матюшка удумал такое лихое злодейство или его кто-нибудь надоумил? И не собирается ли еще кто сбежать за рубеж? Виновных рассадили по острогам, а во все пограничные заставы поступил строжайший приказ — крепко оберегать государеву честь и проверять всех выезжающих в чужие страны…

Тем временем карбас подошел к причалу и можно было рассмотреть встречавших. Впереди сутулый старичок в очках, а за ним дюжие гренадеры в одинаковых синих мундирах. На очкарика Иван не обратил внимания — таких наголо бритых иноземцев в кургузых кафтанах и треугольных шляпах часто доводилось видеть на Торговом дворе. А вот на солдат засмотрелся. Его интерес заметил Соловей и, как человек уже побывавший в чужих краях, стал объяснять товарищу.

— Эти долгие медные шлемы на их головах называются кивера, а отчеканенные на них шары с пламенем — бомбы или гранаты. В бою они бросают их в неприятелей.

— Что это у них за волосы? Какие-то чудные!

— Так то не волосы, а пакля. По своему уставу или артикулу они накручивают ее на железные спицы, для красоты посыпают мукой и носят поверх своих волос. Это называется букли. Их теперь, по примеру французов, носят все солдаты в Европе.

— Солдаты это как наши стрельцы?

— Что ты! Нет никакого сравнения! Наши-то службу несут в очередь и сами себя кормят — у кого лавка, у кого огород. А солдаты во все дни живут по артикулу под присмотром офицеров, а одевает их и кормит королевская казна. Во всей Европе такой обычай завели! Там еще…

— Хватит болтать! — распорядился дед Кондрат. — Встречайте гостей!

— Что есть на судне? Где роспись груза и все бумаги? — строго спросил очкастый как только поднялся на борт. По-русски он говорил чисто и выговаривал каждую букву, но голос звучал с неприятным скрипом, похожим на визг гвоздя, который выдирают из доски.

Гренадеры встали у сходни, а сам чиновник начал осмотр. Покосился на груду свежей корюшки, но ничего не сказал, в трюме осмотрел все очень внимательно, потом прошел на корму, где в укрытой от дождя и ветра казенке стояли лари с вещами мореходов и съестными запасами. Там продолжил осмотр и затем, не выпуская из рук бумаг, произнес:

— На борту судна есть товара на четыре тысячи рублей. Само судно, с мачтой, парусами и восьми веслами можно оценить в пятьсот. В ларях много вещей и разной еды. В прописи указан только основной груз — кожи коровьи и рожь, и за него вы заплатите пошлину. Все остальное может быть продано вами, и это будет считаться контрабандой.

— Господин хороший! — старик решительно сдвинул брови. — Неужели ты думаешь, что мы продадим мачту с парусом, солонину или ржаной солод для кваса? Кому кроме нас нужен этот старый карбас?

Чиновник что-то негромко сказал, но в ответ услышал грозное рычание.

— Нет такого закона, чтобы платить за непроданный товар! Ефимок, положенный за проход судна, получи прямо сейчас! Но из уважения к шведской короне угощу тебя, крапивное семя, ужином!

Улыбка озарила лицо чиновника, он чуть заметно кивнул в сторону гренадеров. Те замерли на берегу, внимательно следя за происходящим и голодно шевеля усами.

— Этим дам на водку, — объявил дед Кондрат и повернулся к своей команде. — Придется здесь заночевать. Денис останешься за старшего. На берег никому не сходить. Крепость пограничная, попадетесь патрульным, так не обрадуетесь!

— Батюшка, Кондратий Никитич, окажи милость! — взмолился Соловей. — Разреши сбегать в рыбацкую слободку, к куму Якову. Вон его дом стоит, пятый с конца. Передам ему приветы от новгородской родни. Городишка-то маленький, скучно тут жить.

— Ладно, иди. От меня поклон, да сам-то к утру возвращайся!

Светлая майская ночь прошла спокойно. Как бывает в эту пору в северных краях, настоящей темноты и не было. Просто на малое время наступили сумерки, а высоко в небе розовели облака. То ли на закате, то ли на восходе.

Хозяин вернулся на карбас очень довольным и в меру покрасневшим. Ступал твердо, но шедших рядом с ним двух гренадеров то и дело шатало из стороны в сторону.

— Слава Богу, все уладили с этим прохвостом! — произнес он, взойдя на карбас. — У вас все благополучно? Соловей вернулся? Эх, чтоб его! Неужели придется за ним посылать!

Но кум Яков порядок знал и своего гостя доставил вовремя. Карбас отвалил, когда на местной кирхе зазвонили к утренней службе. Колокол ее звучал слабо, с дребезжанием, и не было в нем ни величавой силы, ни благостной плавности. Звук его не парил над всей округой, а, казалось, затухал на опушке ближайшего леса.

— Во, бренчат, как на треснувшем горшке! — бросил Соловей. — Вот у нас, когда звонят на святой Софии или Знаменском соборе, так душа ликует! А от этого мяуканья только слезы текут. Истинно — вера немецкая окаянная, только в соблазн вгоняет!