Но в снах своих ты размышлял... - Ангелика Мехтель

Устала? — спросил Харальд.

Один-единственный раз он остался у Яны на ночь. Яна проснулась оттого, что он кричал во сне. Эти крики напугали ее. Она не знала, что ему снится, и потрясла за плечо, чтоб разбудить. Он повернулся на другой бок и потом спал спокойно.

Мы говорили о смерти, но не думали, что она настигнет нас, пишет Яна.

Нетерпеливым жестом отводит со лба волосы.

Голова болит, думает она, ничего удивительного.

Вечер. В комнате душно.

Она встает, подходит к окну, распахивает обе створки.

На улице не посвежело.

Ни ветерка, думает Яна.

Люди идут с работы.

Надо обязательно написать Джой, думает Яна, или съездить к ней.

Прыжки по скалам. Ее отражение в зеркале.

Ничего ты над собой не сделаешь, думает она, переживешь.

Волосы у нее упрямо и жестко топорщатся.

Прическа та самая, что нравилась ему.

Тебе не вытравить его из памяти, думает она.

Потом распечатывает письмо, которое так и лежало на подоконнике.

Мне кажется, пишет Харальд, на сей раз ты заберешь меня к себе в нору. Но уходить нужно, пока праздник в разгаре. Скажи Джой, это был несчастный случай.

© Deutsche Verlags-Anstalt GmbH, Stuttgart, 1976

Волчата

Перевод Н. Федоровой

Сотрудницы нашей уголовной полиции — люди опытные и детей допрашивать умеют. Действуют они без спешки, бережно, осмотрительно. Ребенок даст показания — ведь так нужно.

— Ты должна рассказать нам обо всем, что видела. Это очень важно. Ты сама поймешь, когда вырастешь большая.

— Раз ты их видела, ты — свидетель. Рассказывай, а мы все запишем.

— Стало быть, они бежали по железнодорожной насыпи. Она, как ты говоришь, удирала от него. Со всех ног. Помнишь? Был вечер, но ты все равно их узнала, так?

— Не волнуйтесь. Мы прекрасно понимаем, что ей только двенадцать лет. Но опыт показывает — кстати, этот вывод подтверждают и ученые, — что, высказавшись, ребенок освобождается от стресса. Наши сотрудницы знают свое дело. Так что не волнуйтесь.

— Они не шли, а бежали, да? Причем он ее догонял?

— У него ноги длинные-предлинные.

— Так ты нам рассказывала. Или все было по-другому? Не помнишь, что у него было в руках — палка или домкрат?

— Я видела, как она кричит, но ничего не слышала: ветер дул от меня… В руках у него был топор. Он мчался огромными скачками. Гнался за ней. Она сама его довела. Я видела.

— Ну откуда он вдруг взял топор? Ты же была довольно далеко. Наверное, это была палка или домкрат, ты ведь сама говорила.

— Я видела, как он блестел на солнце.

— В среду шел дождь.

Девочка толстая, зовут ее Марни.

— Не сочиняй, ладно? Ты ведь у нас умница, а, Марни?

В документах значится, что в августе ей сравнялось двенадцать. Рост — метр пятьдесят восемь, довольно полная, глаза голубые, лицо овальное.

Особые приметы?

Отсутствуют. Учится посредственно.

— Решай, Марни. Какой тебе смысл выдумывать разные басни?

— Жила-была женщина, — говорит Марни, — у нее было четверо детей и пятьдесят пять зверюшек. В один прекрасный день все звери передохли, а муж исчез.

Марни разглядывает сотрудниц полиции. Одна сидит на стуле за письменным столом, другая — помоложе — устроилась на краешке стола. Она наклонилась вперед и изо всех сил старается придать своему лицу ласковое выражение. Обе не в мундирах, но зато с одинаковыми прическами.

Марни представляет себе, как утром они стояли под душем. У той, которая старше, плохая фигура. А от молодой приятно пахнет.

Пусть себе болтают.

Ноги у нее волосатые. И юбка в обтяжку…

Дело в том, что Ральф обзавелся шикарной «керосинкой».

«Прокати меня на своем „кавасаки“, а?» — попросила однажды Марии.

Ральф был уже в седле. Он повернул голову и растянул губы в усмешке, но забрало шлема даже не приподнял. Не стоит об этом думать.

Дома уже на лестнице воняло цветной капустой и котлетами. Марнина младшая сестра ревела в передней, а мать, как водится, поджала губы в ниточку и грустно смотрела в пол.

Перед обедом хочешь не хочешь, а мой руки. «Ты старшая, — говорил отец, — тебе и молитву читать». Прииди, господи. Когда он злился, он всегда бил тыльной стороной руки. С размаху, по лицу. А у нее всякий раз шла носом кровь. Во время молитвы у Марии вечно был полон рот слюней, и поэтому она пришепетывала.

— Так вот, — начинает Марни, — дело в том, что, когда он привез ее на своем «кавасаки», я уже была там.

Трава была высокая, кругом валялись банки из-под колы, грязные бутылки и прочий мусор.

— Ральф у скаутов командует отрядом, — рассказывает Марни, — он и ночует со своими волчатами в лесу, они там костры разводят.

На том месте у насыпи Марни бывала много раз, оно ей нравится. А с Ингой Ральф встречается только полгода.

Марни его давно знает. Он живет неподалеку. Когда он кончил школу, отец подарил ему «кавасаки». Сама Марни второй год ходит в гимназию.

— Подкрадываться я выучилась не у скаутов, — объясняет она. — Девчонки там только и делают, что коврики из лоскутьев вяжут. Уж я-то знаю. — Тот день был довольно жарким. Марни вспотела, и на влажную кожу поминутно садились комары. Времени у нее было сколько угодно. Кто их знает, придут они сегодня или нет. Укрывшись за кустами, Марни лежала на животе среди высокой травы. Мимо прогромыхал товарняк, потом из-за насыпи донесся рев Ральфова мотоцикла.

— Иногда я нарочно давала им себя укусить. Они прокалывают хоботком кожу и на глазах разбухают. Вот тут-то я их и прихлопываю. Если сразу высосать яд, то совсем не чешется. Правда-правда, — говорит Марни.

Раз или два в неделю он привозил Ингу к насыпи. Чаще всего в понедельник, после обеда: она училась на парикмахера и в это время была свободна. А еще в среду или в четверг. По субботам там чересчур уж много парочек. А зимой туда вообще никто не ходит.

Марни мечтала, чтобы на рождество ей подарили кукольную колыбельку. Она умеет разговаривать с куклами.

А с Ральфом она познакомилась в апреле, на празднике святого Георгия.

— Тогда у него еще не было «кавасаки», — рассказывает Марни. — Домой нам по дороге, вот я и пошла с ним. Он ссутулился и вытянул шею вперед. Руки он спрятал в карманы. А когда вытащил, оказалось, они у него здоровенные, как грабли. Говорил он мало.

— Ну вот что, Марни, наведи-ка порядок у себя в голове.

Марни сама знает, что хорошенькой ее не назовешь: слишком уж пухлая, и зубы торчат вперед, и волосы как солома.

— Да, родителям с тобой нелегко, могу себе представить.

— Я появилась на свет с помощью щипцов, — отвечает Марни.

Мать рассказывала своим приятельницам, что Марни родилась с длинной и скошенной головой. А потом, в тяжелые послевоенные годы, у нее даже волосы зеленые были.

— Она ставила мне на голову компрессы из рыбьего жира, — сообщает Марни.

В документах написано, что ее отец — адвокат.

— Слушай, Марни…

— Чего?

— Рассказывай и начни-ка с того, как он гнался за ней по насыпи. Ведь дело было так?

У старшей — той, что сидит за столом, — на верхней губе темный пушок. И когда она молчит, рот все равно приоткрыт, самую малость. А ногти у нее покрыты лаком.

Марнина мать тоже красит ногти, но лунки никогда не трогает. Они у нее светло-розовые и красивой формы.

— Ральф тебе с самого начала понравился?

— Сперва я познакомилась с Ингой. У нее на щеке родинка с двумя черными волосками.

Сотрудница помоложе соскальзывает со стола, расправляет юбку и пытается улыбнуться девочке. В окно Марни видит телевизионные антенны на крышах невысоких домов. А старшая все жмет и жмет на кнопку шариковой ручки. Марни слышит легкие щелчки. Она по-прежнему спокойно сидит на стуле, куда ее усадили эти женщины. Главное — не шевелиться.

— Это был не домкрат, — говорит Марни, — а вовсе даже пила. Я видела, как она заорала… Понимаете, мимо промчался поезд… Мне то и дело хочется по-маленькому, — сообщает она. — Раз меня отправили поездом к бабушке. Целых три часа я просидела в купе, ведь в уборную выйти нельзя — я бы непременно перепутала двери.

— То, что ты нам рассказываешь, — говорит молодая, — звучит прямо-таки фантастически.

— Лучше сосредоточиться на деле, Марни. Может быть, он совсем и не хотел ничего такого.

— Может, это несчастный случай.

— Или ты, Марни, все выдумала. Скажи, ты часто выдумываешь, а? Только честно.

Прежде чем ударить, отец всегда прищуривает глаза.

— Я все записываю, — говорит Марни.

Марнина мать считает, что у ребенка талант. «Сколько раз вам говорить: будьте с ней поласковее. Как знать, что она после напишет в своих книгах».

— Будьте со мной поласковее, — просит Марни. — Вот Ральф — тот всегда обращался со мной по-хорошему. А отец нет, из-за него у меня только кровь носом идет. Он не разрешал мне держать дома животных.