О чем молчит ласточка - Сильванова Катерина

– Закрыто уже, все ушли.

Лера заглянула в кабинет начальника, мол, мы кого-то ждем? Володя покачал головой. Лера устремилась вниз, а Володя вновь погрузился в письмо. Вынырнуть из него заставили шаги – Лера поднималась по лестнице, и не одна. Шаги явно принадлежали женщине – цокали шпильки.

– Владимир Льв… – начала Лера и осеклась, увидев Володю в дверях кабинета. Он стоял, обескураженно глядя на посетительницу – смущенная Маша, улыбаясь, выглядывала из-за спины секретаря.

– Здравствуй? – скорее спросил, чем поприветствовал, Володя.

Маша и вовсе не поздоровалась, неловкая улыбка исчезла с ее лица.

– Мне очень надо с тобой поговорить.

– Ты могла бы позвонить… – подметил Володя, но шагнул внутрь, приглашая.

Маша неуверенно прошла через приемную и застыла на пороге кабинета.

– Это не телефонный разговор. И… мне надо срочно поговорить с тобой, – повторила она. – Можно?

За ее спиной что-то грохнуло – это Лера засуетилась, уронила дырокол. Без разбора побросала свои вещи в сумку: следом за мобильным телефоном внутрь полетел степлер. Ситуация получилась очень неоднозначной: к Володе в офис пришла женщина, а секретарь принялась спешно собираться домой, чтобы быстрее оставить их наедине. Своим поведением Лера будто показывала, что думает о роли Маши в его жизни. Личной жизни. Но в том-то и дело, что думать тут было нечего.

– Проходи, присаживайся. – Володя указал на диван. – Только предупреждаю: у меня мало времени. Сегодня еще есть дела… Нужно отвезти мать в аэропорт.

– Потому и пришла. Правильно Женя сказал, что ты вечно занят.

«Так вот кто доложил, где я работаю», – подумал Володя, но Маша прервала его мысль:

– Я собиралась поговорить там, у Ирины с Женей, но в комнате была Олечка. А то, о чем я хочу спросить… – Маша прерывисто вздохнула и поджала губы. Дверь кабинета за ее спиной закрылась, замок едва слышно щелкнул, но Маша все равно вздрогнула. И всхлипнула: – Это так трудно! У меня такое горе в семье!

Володя устало потер виски.

– Что у тебя случилось? – Он чуть было не добавил «опять».

Окажись на пороге его кабинета кто угодно, кроме нее, и скажи про горе, Володя мог бы встревожиться. Но это была Маша. И вызвать она могла только досаду из-за того, что время, проведенное с ней, будет потрачено впустую. Этот человек был настолько неинтересен Володе, насколько люди вообще способны не интересовать. В течение многих лет встречаясь с ней на посиделках у Ирины и Жени, Володя слышал лишь «какие мужики козлы» в разнообразных контекстах. А если Маша говорила не об этом и не жаловалась на свою жизнь, то вела бессодержательные и бессмысленные речи: скучная работа, одежда, дураки-покупатели, одежда, маленькая выручка, одежда, треп-треп-треп. Они никогда толком и не разговаривали. До этой пятницы.

– Только ты можешь мне помочь! – Ее лицо исказило отчаяние. – Ты – моя единственная надежда!

Выходит, с Машей действительно стряслось что-то серьезное, но почему единственная надежда именно он?

– Ума не приложу, чем я могу тебе помочь, – начал Володя. И осекся – Маша уставилась на него взглядом, полным мольбы. – Но выслушать готов. Будешь что-нибудь, чай или кофе?

– Нет, ничего не надо, – замотала она головой, садясь на кожаный диван возле окна и оглядываясь вокруг.

Володе стало стыдно за состояние своего кабинета: повсюду валялись кипы книг, папок и чертежей. Только ему с Брагинским и Лерой было ясно, что все лежит на своих местах, и лишь постороннему это могло показаться беспорядком. Маша, не коллега, не подруга, едва ли приятельница Володи, была первой, кого стоило бы причислить к посторонним, но она даже не повела бровью, без интереса взглянув на завалы документов.

Володя прокашлялся.

– Или, быть может, чего-нибудь покрепче? – предложил он, кивнув на подаренную Брагинским бутылку коньяка.

– Нет, чай… он в пакетиках? – спросила она, но, получив в ответ кивок, снова передумала: – То есть нет, кофе. Кофе.

– Окей, – протянул он, выходя из кабинета в опустевшую приемную. – Растворимый или сварить?

– Мне все равно, – крикнула Маша, когда он скрылся за дверью. – Хотя нет. Лучше свари.

«Тянет время», – догадался Володя и принялся неторопливо осматривать кофеварку.

Когда спустя пять минут он поставил чашку на журнальный столик перед Машей, а сам уселся в кресло, Маша молча уставилась в пол.

– Внимательно слушаю, – сказал Володя, чтобы вывести ее из оцепенения.

Маша набрала полную грудь воздуха и затараторила почти без пауз:

– Я по поводу моего сына, Димы. Он десятиклассник, учится в первую смену, а я работаю почти без выходных. Так вот, на прошлой неделе я приболела и отпросилась у Ирины домой. Пришла, в квартире музыка играет, громко, на всю катушку, обувь разбросана по полу – и не только наша, чужая еще. Я увидела, подумала: значит, Дима не один. Хотела попросить его сделать потише, подошла к двери его комнаты, она была приоткрыта, и случайно увидела, что он… что он там целуется с… – Маша замерла, ее лицо скривилось, хлынули слезы, – целуется с парнем!

Машина трагедия показалась Володе надуманной, но при виде ее мигом покрасневших глаз сердце сжалось от искреннего сочувствия. А вкупе с позой Маша казалась по-настоящему несчастной и жалкой: сидела, сжавшись, среди просторного кабинета, увешанного предметами гордости фирмы и доказательствами Володиных побед – дипломами и фотографиями готовых объектов. Маленькая, хрупкая и растрепанная, с потекшей тушью, с висящей на нитке пуговицей на манжете, она вздрагивала, пытаясь подавить плач.

Володя протянул:

– Угу… – И добавил как можно мягче: – Это и есть твое горе, да?

Маша всхлипнула и кивнула. Видимо, проследила за его взглядом – схватила манжет одной рукой, пряча пуговицу, и неловко потерла лицо.

– Ты поможешь мне?

– Чем? – обескураженно уточнил Володя.

– Но ты же… Ты же проходил через подобное, ты же знаешь, что в таких случаях делать…

– Нет, не знаю. Правда не знаю.

Маша вскочила, едва не уронив чашку на пол, и воскликнула:

– Но ты же не можешь мне отказать! Не можешь! Это судьба! Бог мне помог увидеть этот плакат! Ты такой стал… идеальный. Без него я бы даже не вспомнила!

Володя окончательно запутался, нахмурился, сложил руки на груди и перебил:

– Какой плакат?

– А? – Маша, будто сдувшись, осела обратно на диван. – Плакат? Да так, про пионеров. Вспомнила, что у вас с Коневым кое-что было, и…

– Ты, может, и сыну обо мне рассказала?

– Нет-нет, что ты! Он не знает, что я их видела! У меня наступил такой ступор, потом шок, и я сразу выбежала из дома. Переживала, думала, как быть. Мне так хотелось их поймать, хотелось глаза выцарапать этому его «другу», но головой я понимаю, что не стоит делать поспешных выводов и тем более действовать. Ведь… ведь как-то раз я чуть не совершила такую ошибку. У меня будто приступ дежавю случился. Помнишь, в «Ласточке»?..

– Помню, – отрезал Володя. – Ладно. Давай по порядку: ты вспомнила, что у нас с Юрой когда-то что-то было. И что? Что из этого следует? Что конкретно ты хочешь услышать от меня?

– Хочу узнать: может быть, Дима просто балуется? Может быть, для юношей в его возрасте это нормально, ему же всего шестнадцать?

– Ну нет, – Володя усмехнулся, – поцелуй двух парней – это не баловство. Гетеросексуалы целоваться не станут, а следовательно, твой Дима, скорее всего, или гей, или бисексуал.

Володя ожидал, что после его слов Маша совсем расклеится, но ее будто подменили. Она выпрямилась, вытерла лицо, посмотрела Володе в глаза смело, даже с вызовом, и громко, четко произнесла:

– Нет! Этого не может быть! Димочка – хороший мальчик, он бы никогда…

Володя с грустной улыбкой покачал головой:

– Никогда не говори «никогда». Ты можешь считать, что знаешь его как облупленного, но он другой человек, и залезть к нему в голову невозможно.

Но ни его жест, ни его слова не убедили Машу, она продолжила с еще большей настойчивостью: