У городских ворот - Евгений Самойлович Рысс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ну, — спросил отец, — куда же тебя назначили?
Он смотрел в тарелку, и я, еще не понимая, в чем дело, почувствовал неловкость и тоже опустил глаза.
— В Тбилиси, — услышал я голос Ольги.
— Ну, что ж, — ласково сказал отец, — проведешь лето на юге, загоришь. Природа там, говорят, красивая.
Он взял графин, налил водки деду, Николаю, себе, потом покачал головой и сказал:
— По такому случаю всем надо выпить.
Он достал еще три рюмки и налил всем. Мы чокнулись, и мать вдруг обняла Ольгу и поцеловала. Тут уж слезы полились у нее в три ручья, и от волнения она пролила водку. Отец налил ей снова, чокнулся и выпил.
Тогда Ольга протянула рюмку Николаю. Николай все это время сидел молча, но тут он поднял свою рюмку, посмотрел Ольге прямо в глаза и сказал:
— Желаю тебе счастья, Оленька.
Он чокнулся, улыбнулся и выпил, а Ольга вдруг поставила рюмку на стол и заплакала. Сначала все старались не замечать ее слез, думали — она успокоится, да куда там! Она и рыдала, и улыбалась, и потом, сквозь рыдания, сказала:
— Вы простите, я что-то разволновалась, — и ушла к себе в комнату.
Все сделали вид, что ничего тут особенного нет; доели суп, съели второе. Мать отложила Ольге котлет, сказав:
— Успокоится и поест. А то устала, бедная. Как их там, в институте, гоняют!..
Дед пошел к себе — тачать сапоги. Отец сказал, что он хочет прилечь, мать ушла на кухню. Николай походил по комнате, а потом постучал к Ольге в дверь. И Ольга сразу ответила, как будто ждала его:
— Да, Коля, войди.
Он вошел и оставался там очень долго — часа два, наверное. Уже отец проснулся, дед кончил сапог, мать принесла самовар, и все сели пить чай. Тогда отворилась дверь, и вышли Ольга и Николай. Коля был такой же спокойный, как всегда, а Ольга возбужденная, раскрасневшаяся… Много смешного рассказывала про институт, потом вдруг меня обняла и поцеловала, так что я даже обиделся: как будто я маленький. Оказывается, она привезла деду какую-то мазь, а отцу — крючки для рыбной ловли. Начиналась весна, и она думала, что отец захочет половить рыбки.
Ольга решила лететь в Тбилиси. Почему именно лететь, было неясно, но она страшно увлеклась этой идеей и уговаривала отца, что самолет будет стоить чуть ли не дешевле поезда. Отец сделал вид, что поверил, и согласился. К тому времени я уже знал, что Ольга выходит замуж за Пашку Калашникова и едет к нему. Постепенно об этом стали говорить откровенней и откровенней, все как-то привыкли к этой мысли, отец шутя звал Ольгу невестой, мать беспокоилась о платьях и туфлях, а дед смотрел на Ольгу сурово и иногда грозился свернуть голову Пашке, если что-нибудь будет не так.
И вот день прощанья! Длинный и бестолковый день. Дома сидеть тяжело. Мы ходим по городу, разговариваем, смотрим, молчим. Нам не о чем говорить, и всем неловко. Иногда мы стараемся казаться оживленными, но это выходит фальшиво, и мы замолкаем снова. Мы берем лодку и выезжаем на широкую воду озера. На берегах качаются камыши, болотные травы шуршат за бортом лодки. Старая баржа торчит из воды. Мы объезжаем вокруг нее и молчим, вспоминая время игр и драк, «Невесту солнца» и приключения на море. Потом мы плывем маленькой речкою мимо школы, в которой учились Ольга и Николай, в которой теперь учусь я. Маленькие домики стоят вдоль берега, огороды спускаются к самой воде. Потом мы обедаем в городском саду, и каждый из нас долго выбирает блюда, и Ольга ужасается, сколько Николай тратит денег, и хочет заплатить сама.
— Мне не нужно много денег, — говорит она, — ведь мне только на дорогу.
И вдруг вспыхивает: не следовало напоминать Николаю, что она уже Пашкина, что у них уже общие деньги.
Но Николай, наверное, не расслышал. Он платит за обед и щедро дает на чай, и торопливо уходит, потому что ему нужно достать для Ольги билет. Мы остаемся о Ольгой вдвоем. У нас много времени. Только через два часа мы должны встретиться с Николаем. Ольга старается шутить, но я молчу. Я видел по спине Николая, по его походке, каким несчастным он уходил по садовой аллее. Я мечтаю о том, как Николай становится знаменитейшим человеком, а Пашка оказывается прохвостом и дураком, как Ольга приходит к Николаю просить о помощи, и он помогает ей, но, к сожалению, много времени уделить ей не может, потому что у него свидание с самой замечательной в мире красавицей, которая умоляет его жениться на ней.
Ольга не понимает, почему я мрачен. Ей хочется развеселить меня. Она ведет меня в лучшее кафе Старозаводска.
Мы входим в тихий подвал. Вдоль стен, в ложах желтой карельской березы стоят столики. Белые гипсовые медведи на гипсовых льдинах поднимают кверху грустные морды. Девушка в белом переднике приносит нам необыкновенное кофе, — холодное, как лед, с шапкою белой пены, трубочки с кремом, миндальные кружки, пышные и ломкие «наполеоны». Но я побеждаю в себе чревоугодника и мрачно говорю, что ничего не хочу, — пусть Ольга ест сама, если ей нравится, а я выпью стакан воды.
Тогда Ольга кладет локти на стол, смотрит мне прямо в глаза и говорит очень решительно:
— Ты на меня сердишься, Леша? Давай говорить, как взрослые люди. Скажи — за что?
«Взрослые люди» — на этот раз не подкупают меня.
— Я не злюсь, — говорю я. — За что мне на тебя злиться? Я очень рад, что ты уезжаешь и что мы с тобой уже не увидимся.
— Ой, — жалобно говорит Ольга, — Леша, что с тобою?
Я уже не могу удержаться, ком подкатывает к моему горлу, и я говорю, не выбирая слов, торопясь и обрывая фразы:
— Ты думаешь, я не вижу… Я все вижу. Все равно Коля лучше твоего Пашки. И умней, и честней. Он, может быть, сам не захотел быть инженером. Отец хоть и слесарь, а все его уважают… и можешь ехать, пожалуйста…
Мимо ходят девушки в белых передниках, разносят, тарелочки и бокалы; тихо разговаривают люди в ложах желтой карельской березы, а у Ольги дрожат губы и слезы текут из глаз и падают в бокал, чуть приминая белую пену необыкновенного кофе.
— Господи, Леша, — говорит Ольга, — что ты
