Жена - девочка - Майн Рид
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ты на самом деле так считаешь, кузина? Как же ты объясняешь их популярность во всем мире? Разве популярность — не доказательство того, что эти поэты действительно являются настоящими?
— В самом деле? А как же Сутей? Бедный, тщеславный Сутей, который возомнил, что он выше Байрона! И мир разделил его заблуждение — по крайней мере половина его современников! А сегодня этого рифмоплета никто не хочет издавать.
— Но Лонгфелло и Теннисона ведь издают!
— Да, это так. И они признаны в мире, я согласна. Но их популярность объяснима.
— Как же?
— Это стечение обстоятельств. Они появились после Байрона — сразу же после него.
— Я не понимаю тебя, кузина, объясни.
— Все просто. Байрон опьянил мир своей божественной поэзией. Его превосходные стихи были для души — как вино для тела, ибо великолепные, глубокие чувства — не что иное, как пир для души. Опьянение влечет за собой похмелье — такое нервное расстройство, при котором требуется горькое лекарство или глоток выпивки. Вот в такой роли и выступили Альфред Теннисон, поэт, удостоившийся милости королевы Англии, и Генри Уодсворт Лонгфелло, любимое домашнее животное бостонских сентиментальных леди в очках. Поэтическая буря сменилась прозаическим штилем, который продолжается уже более сорока лет, до сей поры, и этот штиль не нарушат жалкие потуги двух рифмоплетов!
— Питер Пайпер съел несколько острых перцев[17]! — процитировала Корнелия, звонко и добродушно рассмеявшись.
— Именно! — воскликнула Джулия, раздраженная веселым равнодушием кузины к подобным поэтическим перлам. — Только болезненное тщеславие заставило этих посредственностей зарифмовать несерьезную игру слов с налетом сентиментальности и издать ее, получив мировую известность, о которой ты говоришь. Впрочем, если учесть, что достойных кандидатов в поэты просто нет, я не удивляюсь, что у нас считают лучшими этих!
Договорив, она приподняла свою изящную ножку и в порыве злости пнула ею бедного Теннисона, глубоко втоптав книгу во влажный песок.
— О, Джулия! Ты испортила книгу!
— Эту книгу уже невозможно испортить! Никому не нужная бумага. Вон, в одной из этих симпатичных водорослей, выброшенных на морской песок, содержится гораздо больше поэзии, чем во всех этих ничего не стоящих книжках. Пусть лежит здесь!
Последние слова были адресованы Кеции, которая, проснувшись, наклонилась, чтобы поднять растоптанную книгу.
— Пусть она лежит здесь, пока вода до нее не доберется; пусть волны морские предадут забвению книгу, а волны времени сотрут память о ее авторе. Есть только один настоящий поэт в нашем мире…
В это время Корнелия встала на ноги. Не потому, что ее задели слова кузины — просто волны Атлантики уже добрались до ее юбки. Она стояла, и морская вода стекала с ее одежды.
Художница жалела о том, что ей пришлось прервать рисование; картина была готова лишь наполовину; а теперь придется пересесть, и ракурс изменится.
— Ничего страшного, — пробормотала она, закрывая альбом. — Мы сможем прийти сюда завтра. Джулия, ты не против?
— Напротив, кузина. Это очень здорово, такое купание вне общества и без лишних церемоний. Я еще не получала большего удовольствия за все время пребывания на этом острове, на… на… острове Аквиднек. Таково, кажется, его древнее наименование. Сегодня наконец я пообедаю с аппетитом!
Кеция свернула купальные костюмы и увязала их в узел, наконец-то все трое уже готовы были двинуться в обратный путь. Теннисон так и лежал, зарытый в песок, его строгий критик не позволила забрать книгу.
Они направились обратно в гостиницу, рассчитывая подняться на утес тем же путем, которым они спустились сюда. Другой дороги они не знали. Однако, достигнув скалы, которая нависала над бухтой, все трое неожиданно вынуждены были остановиться. Они долго пробыли в бухте, и теперь дорога назад была перерезана потоком воды, нахлынувшей из-за прилива.
Глубина была лишь несколько футов, такое препятствие можно было преодолеть. Но вода все прибывала, и достаточно интенсивно, так что вскоре могла охватить купальщиц с головы до ног.
Они видели все это, но пока не чувствовали серьезной опасности. Досадная преграда, и только.
— Нам надо вернуться назад, — сказал Джулия, поворачивая к бухте. Спутницы направились за ней.
Однако и здесь они столкнулись с тем же препятствием.
Такая же глубокая вода, такая же опасность, что волны накроют их с головой. А пока они стояли, выжидая, вода продолжала прибывать — препятствие становилось все глубже и опаснее!
Назад, к тому месту, которое они только что покинули!
Здесь глубина потока тоже заметно увеличилась — вода поднялась более чем на фут, после того как они покинули это место. С моря дул легкий бриз, однако ветер постепенно усиливался.
Пересечь водное препятствие было уже невозможно: никто из них не умел плавать. У кузин одновременно вырвался крик отчаяния — чувство опасности, зародившееся у них некоторое время назад, теперь вырвалось наружу. Крик подхватила темнокожая служанка, выглядевшая гораздо более испуганной, чем ее хозяйки. В панике они снова бросились назад.
Теперь уже не было никаких сомнений в том, что положение сложное: с обеих сторон путь был отрезан.
Ужас охватил их при виде все прибывающей воды. Взгляды устремились к утесу, на котором они могли бы спастись, но ущелье, ведущее к нему, было недоступно. При виде утеса ими овладело отчаяние.
Лишь одна надежда поддерживала их. Если вода не поднимется выше их роста и не затопит с головой, они могли бы без опасений остаться на месте, пока не начнется отлив.
Девушки бегло осмотрели волны, грот и камни наверху. Не знакомые с морской стихией, они тем не менее знали, что волны поднимаются с приливом, после чего наступает отлив. Но как высоко поднимется вода? Им не было известно никаких признаков, которые могли бы подтвердить опасения относительно их участи или, наоборот, вселить надежду на благополучный исход.
Такая неопределенность еще хуже уверенности в грозящей опасности.
Встревоженные девушки инстинктивно сжимали друг друга в объятиях, их громкие крики оглашали окрестности:
— Помогите! Помогите!
