Камень, ножницы, бумага - Йен Макдональд

В день, когда Этан Ринг встретил Луку Касиприадин, в Леконте Био в Лайонсе изобрели технологию, позволяющую считывать человеческую память, эмоции, опыт с помощью имплантированного в мозг биопроцессора, загружать их в матричную несущую структуру и создавать интерактивную модель умершей личности. Первая бессмертная женщина со времен Древней Греции происходила из Санта-Розы, штат Калифорния. Состояние она сделала на сахарной свекле, но так и не сумела справиться с карциномой. Больше никому подобная процедура не оказалась по карману, и три года ее личность в одиночестве обитала в кибернетическом раю.

Кто-то украл у Этана Ринга покупки. Он вернулся запереть это ржавое ведро с болтами – свой древний «форд», а сумки тем временем стащили прямо от входной двери. Жизнь в этом сумрачном городке сделала его стоиком, а микроволновка TV-4-ТЕЛЕЖВАЧКА позволила набрать вес и обзавестись терпимостью. На следующий день кто-то постучал в дверь. На площадке стояла девушка, студентка первого курса колледжа Изящных искусств. Из тех, кого нельзя не заметить: она выбрила почти всю голову, оставив только хохолок черных волос, которые без конца падали ей на глаза.

– Мог бы хоть что-нибудь предпринять, – с вызовом проговорила она.

– Извините?

– Постучал бы к соседям. Кого-нибудь спросил, чисто формально. Хотя бы какое-то усилие совершил.

– Прошу прощения, вы уверены, что пришли по адресу?

– О'кей, о'кей. Признаюсь. Это я забрала твои продукты. Я, Лука Касиприадин. Я живу над тобой. А ты и не знал? Ну-ну. Касиприадин – грузинская фамилия, по крайней мере так говорил отец. Можно войти?

– Ты забрала мои продукты? Зачем ты забрала мои продукты?

Но она уже уселась на заляпанную пятнами кофе и соусов тахту и зорким оком студентки-первокурсницы колледжа Изящных искусств изучала развешанные им слегка эротичные постеры обдуваемых ветром кибердив с хромированными грудями. Кругом дерьмо, дерьмо, дерьмо. Кучи грязного белья, картонки от готовых китайских блюд, банки из-под пива.

– Да, интерьер в легкой степени запущенности. Знаешь ли ты, мы то, что мы едим?

– Что?

– Мне начинает казаться, у меня с тобой вышел прокол. Это силлогизм: если я – то, что я ем, а ты – то, что ты ешь, тогда если я буду есть то же, что и ты, следовательно, я стану тобой.

– И потому ты съела мою еду.

– И стала жирной и без конца бегала в туалет.

– Но почему…

– Потому что у тебя такие сказочные волосы, убила бы… Потому что ты не собирался со мной знакомиться, так что мне пришлось самой с тобой познакомиться. Ты голоден? Ну, конечно, голоден. Я же съела твою еду. Пошли ко мне. У меня есть что пожевать.

– Мои продукты?

– Мои. Ешь мою еду, будь мной. У тебя есть имя?

– Этан Ринг.

– О, классическое имя! Я так и знала, что не ошиблась в тебе.

Сейчас, с точки зрения блестящей пылинки, прилепившейся к склону горы в Сикоку, я в состоянии ответить ей, что она все-таки ошиблась, совершила крохотную ошибку, не учтя особенности характера; и она, эта самая ошибка, медленно и постепенно разрушает целые жизни.

Сокрушительная зависимость от начальных условий. Одно слово, один шаг могут изменить мир. Кажется, это называют теорией хаоса.

С точки зрения пилигрима, эта горная страна выглядит очень заманчиво. Спуск от храмов на вершинах по крутой тропе хенро захватывает дух; сам себе кажешься веселым и бесшабашным. В горах ощущаешь величие здешних сил. Синто населяет горные пики духами предков и ками, но обитает в долинах. Буддизм же поместил свои храмы на самые вершины и открыл божественное пространство людям долин. В легендах, связанных с вершинами Сикоку, кроется объяснение роли духа высокогорья в психике японцев.

За столетия до Кобо Дайцы буддийский миссионер раннего периода Эн-Аскет упрятал под камень на вершине горы, где сейчас стоит Двенадцатый храм, огнедышащего дракона, который терроризировал живущих в долине крестьян и уничтожал их хозяйства. Как раз к этому храму мы сейчас направляемся сквозь лесные заросли и выгоревшие поляны. Вдохновленный Буддой, мальчик Дайцы поднялся на самый пик горы над долиной, где он родился – часовня Семьдесят Пятого храма построена в честь этого события и на том самом месте, – и бросился с вершины с криком: «О, Будда! Если мне суждено стать спасителем человечества, то спаси меня! А если нет, то дай умереть!» Естественно, Будда выбрал милосердие. Что касается меня, то самой выразительной легендой горного буддизма я считаю историю про Эмона Сабуро, богатого и скверного землевладельца из префектуры Эгиме (кстати, человека равнины, абсолютно неодухотворенного). Он нагадил в чашу для подаяния странствующего монаха – на самом деле в этот образ воплотился Дайцы. За это его ожидала прижизненная кара – он потерял семью, друзей и все состояние в одну ночь. Охваченный муками совести, он раздал земли арендаторам и отправился вслед за Дайцы в надежде вымолить прощение. Но как бы быстро он ни двигался, ему никогда не удавалось нагнать святого. Через четыре года, сделав двадцать полных кругов, он вдруг подумал, что сможет скорее встретить Дайцы, если пойдет в обратном направлении, тогда он попадется ему навстречу. На двадцать первом паломничестве вокруг Сикоку он, полумертвый от истощения и холода, добрался до вершины горы. Дайцы явился ему и отпустил грехи. Умирая, Эмон Сабуро попросил возможности возродиться в образе правителя своей родной провинции (в то время она называлась Айио, а сейчас известна как Эхиме), чтобы совершить великие добрые дела в возмещение зла, которое он натворил в этой жизни. Дайцы подобрал маленький камешек, написал на нем имя Сабуро и сунул тому в кулак. Эмон Сабуро умер, Дайцы похоронил его, а свой дорожный посох превратил в кедр.

Как в любой хорошей истории, здесь есть неожиданный поворот. В конце следующего лета жена правителя Айио родила сына. Прекрасного, здорового, чудесного мальчика, но с одним недостатком: кулачок его левой ручки был сильно сжат и никак не раскрывался. Призвали главного жреца Сингона, он молился над мальчиком, призывая дух Дайцы. Наконец кулачок стал медленно разжиматься. Внутри был маленький камешек. На камешке начертаны слова: Эмон Сабуро, вновь рожденный.

Наму Дайцы Хеньо Конго!

Мы поднимаемся по длинным широким ступеням Двенадцатого храма. Ни священника, ни паломников, никого. Эту лесную поляну с нами делят лишь несколько промышленных роботов, с номерами и печатями Бюро по антиквариату префектуры Токушима. Выше Двенадцатого храма непогода наконец отступает. Теперь наш путь проходит при неизменно чистом солнечном небе. Мы движемся вдоль хребтов, окружающих долины, и спускаемся по горным склонам. Для меня свет всегда несет обновление. Если бы можно было навеки остаться пилигримом… Тринадцатый храм – Дайницы-дзы – находится на утесе у входа в долину, по дну которой, словно острова в море мягко колышущегося тростника и бамбука, разбросаны большие, добротные фермерские дома. Подобно Двенадцатому храму, этот тоже пришел в упадок. Персонал его составляют флегматичные роботы из Бюро антиквариата. Молитвы в пустом зале. Компьютер штемпелюет наши альбомы. Ноги опять на педелях, руки на рукоятках руля. В этот момент в ворота въезжает биоэнергетический «ниссан-пикап», из-под колес летит туча сырой щебенки. Немолодая женщина в странных резиновых сапогах, сверкающих зелеными отблесками, выпрыгивает наружу и тепло нас приветствует. Зовут ее миссис Мори-кава. У нее ферма в долине, но кроме того, она – куратор (на полставки) Двенадцатого – Пятнадцатого храмов буддистского культурного наследия. На своих мониторах она увидела, что по древней тропе паломников пробираются два хенро, за три года мы первые идем Путем Дайцы, не сделаем ли мы ей одолжение и не почтим ли своим присутствием ее ферму, чтобы переночевать?