Великан - Джавид Алакбарли

словно братья строят будущее своей страны. Постижение же реалий началось с того, что он воочию увидел голодающих Поволжья. И постепенно проникался осознанием того, что может быть, революцию не так уж и трудно сделать, а вот накормить всех голодных будет очень и очень непросто.

В Москве он поступил в Коммунистический университет трудящихся Востока. Это был самый странный университет в мире. Здесь можно было плохо знать русский язык, абсолютно не понимать «Капитал» Маркса или философию Фейербаха. Всё это были мелочи. Важна была лишь вера. Вера в коммунизм. И он впервые познал, что такое братство людей, свято верующих в то, что коммунизм непременно наступит во всём мире. Если не сегодня, то завтра уж точно. Жизнь показала, что он оказался в конечном счёте никудышным революционером. И ещё худшим коммунистом. Конечно, если оценивать коммунистов по строгим и не всегда до конца ему понятным советским меркам.

Второй раз он поехал в Москву, когда ему было двадцать пять лет. Вот тогда он впервые влюбился в театр, начал писать пьесы и играть в спектаклях. Радовался тому, что стоял рядом с людьми, создающими абсолютно новое искусство. Сполна ощутил всё то, что было связано с разделением культуры на холодную и горячую.

В то время в Москве везде и всюду бушевало разливанное море горячей культуры. Ведь она изначально по своему предназначению была сосредоточена на создании тех необычных явлений и феноменов, которых ранее никогда не было в искусстве. В те годы в Москве было холодно и голодно. Но при всём этом здесь разворачивалось такое пиршество духа, которое было способно предельно насытить человека и заставить его забыть обо всём.

Это был именно тот удивительный авангард, который создавали люди, наделённые огромным талантом. Любовь к такому необыкновенному, безумно пре красному и прямо у него на глазах зарождающемуся театру он пронёс через всю свою жизнь.

В третий раз он бежал в Москву от смерти. Она дышала ему в затылок, а он так хотел жить. Лишь осознав, что только покинув родину, он может спастись, он решился на такой побег. В этот раз из страны Советов он не вернулся. Просто потому, что у него остановилось сердце.

Попав в Москву, он мечтал о том, что вновь окунётся в то пространство авангарда, о котором он грезил все свои тюремные годы. Но он не нашёл даже обломков той горячей культуры, что когда-то так покорила его. В стране уже царил сталинизм, и господствовала холодная культура. Все театры стали похожи друг на друга. И он зло шутил на тему о том, что теперь в них уже нельзя испытать восторг и восхищение, а доступен лишь марксистский оргазм.

Он умрёт в Москве за два года до того, как должен был закончиться тот срок, на который он был осуждён в Турции. И каждый день своей жизни он будет благо дарен судьбе за то, что ему довелось так много сделать после того, как он покинул тюремные стены. Сожалел ли он о том, что его побег лишил его возможности прожить эти последние двенадцать лет своей жизни свободным человеком в своей родной стране?

Конечно же, сожалел. Но и хорошо понимал при этом, что если бы он не предпринял ту сумасшедшую попытку вырваться из выстроенного вокруг него клубка интриг, то, конечно же, в самом скором времени просто бы погиб. Выбирать ему предстояло между жизнью и смертью, между свободой и неволей. Он выбрал жизнь и свободу. Ведь он так любил эту свободу, что каждый раз сравнивал её с фантастически прекрасной и безумно страстной женщиной, к которой тебя влечёт с огромной силой. Она же была для него настолько дорога, что именно ради неё он с юности не раз жертвовал своей жизнью с её именем на устах. А жизнь он прожил так, как смог прожить. Без вариантов. С безумной любовью к столь простой и столь прекрасной триаде: «Свобода, равенство, братство».

Вода

Ему было очень страшно. По-настоящему страшно. Ведь всё его существо было буквально пронизано уверенностью в том, что сейчас он умрёт. Смерть была просто неизбежна. Неминуема. И она должна была наступить очень скоро. Ведь кругом бушевало бескрайнее море. И на нём уже начинался шторм. А что такое непогода на море, он знал очень хорошо. Слишком хорошо. Только вот каково человеку, который в небольшой лодке находится посередине этого самого синего моря, ощущал впервые.

Это трудно было с чем-нибудь сравнивать. Ничего похожего в его жизни никогда не было. Он чувствовал себя предельно затерянным в мироздании. Одиноким и никому не нужным. Самой судьбой обречённым на то, чтобы исчезнуть. Конечно же, он не находился в какой-то убогой рыбацкой лодке. Но какой бы современной она не казалась ему тогда, когда он её выбирал, это была всего лишь лодка. Маленькая лодка в бушующем море. И всё было без вариантов. Умереть предстояло ему прямо сейчас. Вернее, утонуть. Дыхание смерти ощущалось как реальность.

Однако, спустя какое-то время, он сам начал удивляться тому, что не испытывает в данный момент никаких эмоций. Все они были уничтожены той безмерной усталостью, что пронизывала всё его существо. Самым же ужасным было то, что гнетущая тяжесть, поселившаяся в стамбульской тюрьме в его сердце, не давала ему дышать. Сердце колотилось как бешеное, а воздуха не хватало. Хотелось вдохнуть полной грудью, вновь набрать в лёгкие как можно больше воздуха и дать сердцу ещё один шанс. Очень хотелось, но как же трудно было это сделать.

Именно тогда, когда его больное сердце практически уже готово было остановиться, и появился этот корабль. Пытаясь рассмотреть его в этой глубокой ночи, он вначале подумал, что это просто видение. И кто его знает, может быть, это иллюзия, мираж или галлюцинация? Но этот корабль-призрак двигался, а его яркие огни завораживали. Когда раздался гул корабельного колокола, он понял, что это не сон и не наваждение. Спасение было столь близко, что в него трудно было поверить. Как только стих гул, он, пре красно осознавая, что его невозможно будет услышать, всё же начал кричать и махать руками:

— Эй, эй, эй… Помогите…

Он был абсолютно уверен в том, что корабль обязательно остановится. Не может не остановиться, услышав призыв о помощи. Ведь специальное устройство на его лодке постоянно посылало в эфир сигналы бедствия. Он должен был остановиться и забрать его. Просто был обязан спасти. Согласно всем канонам морского права, кодексам чести, писаным и неписанным принципам гуманизма, этот корабль не мог оставить