Великан - Джавид Алакбарли
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
О нём нельзя было сказать, что он пишет стихи. Поэзия была просто его жизнью. Она жила в нём, а он про жил всю свою жизнь в ней. Прожил так, как смог. Ведь у него был особый талант, данный ему от рождения — быть выше всего. Быть выше людской молвы, быть выше бедности, быть выше обыденности, быть выше собственной судьбы и даже собственных мечтаний.
Говорят, что именно это помогло ему выжить. Только так он смог сохранить своё «я» и свой уникальный поэтический дар. Он так и покинул этот мир, не дождавшись, что его поэзия, звучащая на многих языках мира, была бы издана в его родной стране. Но всё это будет. Потом. Не будет лишь его. Жаль. И его, и всех нас. Всех тех, в чьём сердце поселилась любовь к стихам этого сказочного Великана, родившегося, к своему несчастью, не просто поэтом, а ещё философом и мечтателем.
Ведь никому неведанно, как бы сложилась его поэтическая судьба, если бы его стихи печатали, пьесы ставили, а песни, написанные на его слова, звучали бы в его родной стране. Тогда бы могла сработать великая сила обратной связи. Но он был лишён этого. Вот так уже сложилась его судьба, что у него на Родине после каждой выпущенной книги его практически тут же арестовывали. Через какое-то время отпускали. А один раз попросили заглянуть всего на пять минут в полицейский участок. Но потом оказалось, что эти пять минут могут растянуться на долгие годы. И все эти годы жизни в тюрьме его постоянными спутниками были лишь его огромный поэтический дар и надежда на то, что в конце концов всё будет хорошо.
Он был революционером в поэзии. И революция эта заключалась не только в том, что он в корне изменил саму поэзию. В конечном итоге все эти изменения коснулись самого турецкого языка. Этот язык до него и после него — это фактически два разных языка. Его творчество смогло стать тем ключевым водоразделом, который отделил традиционную турецкую поэзию и её архаический язык от упругого, ясного, преисполненного чарующей энергией языка его поэзии.
Уже его первые стихи свидетельствовали о том, что наступила абсолютно новая эпоха, в которой не было места для стихов, где соловей поёт над розой алой. Он никогда не произносил речей о том, какой должна стать поэзия в новом веке. Считал это излишним. Вместе с тем каждая его строка является ярким свидетельством того, насколько он смог преобразить не только турецкую, но и мировую поэзию. Теперь её невозможно представить без него. А сама поэзия уже не могла существовать без неординарных идей, ярко выраженной гражданской позиции и неравнодушной вовлеченности в реалии со временного мира. Именно поэтому он и говорил:
— Профессия поэта стала кровавой. Он должен есть своё собственное сердце и пытаться скормить его всем остальным.
Эту новь поэтического языка, которую он созидал, конечно же, невозможно объяснить с помощью каких-то научных исследований или литературоведческих
изысканий. Во всей этой поэзии была заключена та притягательная магия языка, которая покоряет любого человека, услышавшего или прочитавшего его строки. А разве кто-то может объяснить всем нам то, в чём же заключается суть настоящей магии?
В созданной им абсолютно новой поэтической вселенной люди могли пить солнце, вылавливать из моря звёзды, совершать чудеса и подниматься на непокорённые ранее вершины. Здесь всё подчинено тем особенным законам, что были созданы им самим. В ней, безусловно, хотел бы жить любой человек, неравнодушный к поэзии. И это следовало понять и принять как реалии той новой поэтической действительности, которая стала возможной благодаря его таланту.
В дни, когда он был очень молод, ему довелось выступать в одном из самых прекрасных театров мира. Поэты разных стран, призванные и мобилизованные революцией, читали со сцены свои стихи. Все страны были выстроены по алфавиту. Именно в силу этого поэту-турку предстояло выступать одним из последних. Порядок был таков, что сначала стихотворение читалось на том языке, на котором оно было написано, а затем кто-то из русских поэтов представлял его перевод.
Глядя в этот уже полупустой зал, он понимал, что ему надо не просто пробудить сидящих здесь, но и вернуть тех, кто ушёл в фойе. И тогда он принял решение прочитать своё новое стихотворение. Совсем не то, которое уже перевели на русский язык и внесли в про грамму этого вечера.
Новое стихотворение было прекрасно. В нём была столь мощная энергетика, что она завораживала. Сама внутренняя мелодия этих строк обладала той фантастической энергией, что позволяла ему бросать слова в этот зал, как гранаты, как мячики, как плоды своей родной земли, способные одним своим видом пробудить в людях неистовую жажду жизни. Когда он закончил читать, зал был почти полон. Ему аплодировали стоя. Ведь в этом зале только что отзвучала завораживающая музыка истинной поэзии, которая не могла никого оставить равнодушным. Ошарашенному поэту-переводчику он в качестве извинения всего лишь смущенно сказал:
— Попробуй объяснить им всё. И обязательно про читай то, что ты уже перевёл.
Прошло немало лет прежде, чем поэт понял, что в его поэтическом оркестре слишком громко звучат трубы и литавры. Тогда он вернул в свою лирику голоса скрипок и флейт. После всего этого он вдруг в одночасье, как по волшебству, почувствовал себя наследником той поэтической культуры, которая вобрала в себя опыт всей ближневосточной поэзии. В ней всегда всё было так сложно и запутано. У него на родине считали арабский язык самым великим и самым благозвучным из всех существующих. Всё это было предопределено тем, что он являлся языком Корана. И присущая этой священной книге великая сила практически лишала права на успех любые стихи на арабском языке.
Персидский же язык всегда считался сладчайшим из языков. На нём писал великий Руми. Ареал существования персидской поэзии был огромен. Караваны ведь перевозили по Шёлковому пути не только товары, но и рукописи тех великих поэтов, чья слава формировалась наличием множества их поклонников в разных странах, лежащих на пути этих локомотивов пустыни.
При этом существовал огромный пласт поэтической культуры на турецком языке в виде преданий, сказаний, дастанов. Его страна была уникальным краем, где неграмотные крестьяне могут знать огромное количество стихов. Это была та великая культура устного творчества, которая лежит в основе любой национальной культуры. Она составляла суть творчества сказителей, в котором
