Индира - Бонкичмондра Чоттопаддхай

— В своем ли ты уме! — рассердилась свекровь. — Они дурного поведения!

— Ну что вы, мама? Неужели все женщины плохо ведут себя?

— Не все, конечно, только бедные, которым приходится работать.

Тут уж я разрыдалась и выбежала из комнаты.

— Что, ушла эта девка? — забулькала бутылка с чернилами.

— Кажется, ушла, — отвечала Шубхашини.

— Вот и хорошо.

— Но я ее так не отпущу, надо ее прежде накормить.

И Шубхашини пошла за мной. Когда она ввела меня к себе в спальню, я с жаром воскликнула:

— Зачем вы удерживаете меня? Лучше умереть с голоду, чем остаться в вашем доме и выслушивать такие оскорбления.

— Это верно, — проговорила Шубхашини. — Но прошу тебя, переночуй у нас сегодня.

Куда мне было идти? Я вытерла слезы и осталась.

— Куда же ты пойдешь от нас? — спросила, помолчав, Шубхашини.

— К Ганге.

На этот раз заплакала Шубхашини.

— Не надо, — сказала она. — Я что-нибудь придумаю. Ты только выслушай меня спокойно.

И она позвала служанку по имени Харани. В комнату вошла полная женщина, лет сорока пяти, с темным лоснящимся лицом, с которого не сходила улыбка. Но характер у этой женщины, как видно, был горячий.

— Позови его, — приказала Шубхашини.

— Ну, позову, а что толку? Разве он придет в такой поздний час?

— Твое дело позвать, — нахмурила брови молодая хозяйка.

Служанка, посмеиваясь, ушла.

— За кем ты послала? — спросила я. — За мужем?

— Конечно, не за лавочником же, в такую пору!

— Мне уйти? — осведомилась я.

— Нет, оставайся.

Вскоре пришел ее муж. Он был очень хорош собой.

— Зачем ты звала меня? — спросил он, входя в комнату. Тут он увидел меня и очень удивился: — А это кто?

— Ради нее я и пригласила тебя, — пояснила Шубхашини. — Наша кухарка уходит. Я привела эту девушку от тетки, чтобы взять ее на место кухарки. Но твоя мать не хочет.

— Почему?

— Мама говорит, что она «зрелая».

Муж Шубхашини усмехнулся.

— Чем же я могу помочь?

— Оставь ее.

— Зачем?

Шубхашини подошла к мужу и тихо, чтобы я не слышала, проговорила:

— Таков мой приказ.

— Повинуюсь, — шепотом ответил муж.

— Когда? — спросила молодая женщина.

— За ужином.

— Теперь меня возьмут, я знаю, — сказала я, когда муж Шубхашини вышел, — но зачем мне оставаться и терпеть оскорбления?

— Ну, об этом поговорим после. Ганга никуда от тебя не уйдет.

Ровно в девять часов вечера Ромон-бабу, муж Шубхашини, пошел ужинать. Мать сидела с ним рядом.

— Пойдем посмотрим, что будет, — сказала Шубхашини и потащила меня за собой. Спрятавшись за дверью, мы стали наблюдать.

К ужину подали много всяких блюд, но Ромон-бабу, отведав понемногу, отодвинул их от себя и не стал есть.

— Что с тобой, сынок? — встревожилась мать.

— От такой еды и мертвый отвернется! Наша кухарка-брахманка отвратительно стряпает. С завтрашнего дня буду обедать у тетки.

— Не надо, — огорченно сказала мать, — я найму другую кухарку.

Ромон-бабу ничего не сказал, вымыл руки и покинул комнату.

— Из-за нас он остался голодным, — вздохнула Шубхашини. — Зато теперь все улажено!

Я в смущении молчала, не зная, что сказать.

В это время появилась Харани.

— Свекровь вас зовет, — обратилась она к Шубхашини и, глянув в мою сторону, прыснула.

Видно, смех по любому поводу был слабостью Харани. Шубхашини направилась к свекрови, а я стояла за дверью и слышала весь их разговор.

— Эта девушка уже ушла? — спросила старуха.

— Нет, я же сказала, что не отпущу ее, пока не накормлю.

— А как она стряпает, не знаешь?

— Не знаю.

— Пусть побудет до завтра. А там выясним, на что она годна.

— Хорошо, я велю ей остаться, — ответила Шубхашини и вернулась ко мне.

— Ты умеешь стряпать, сестра? — спросила она.

— Умею, я ведь уже говорила.

— Хорошо стряпаешь?

— Завтра отведаешь, тогда скажешь.

— Если не умеешь, говори лучше сразу, я научу тебя.

— Там видно будет, — рассмеялась я.

Глава восьмая

СУПРУГА ПАНДАВОВ[18]

Итак, на следующий день я взялась за стряпню. Когда Шубхашини пришла на кухню и попробовала мой соус с красным перцем, она только руками всплеснула:

— Чтоб тебе пусто было! — и закашлялась.

Затем мои кушанья отведали дети. Сынишка Шубхашини с удовольствием поел немного риса с соусом, и пятилетняя девочка, когда мать спросила ее: «Ну как, нравится тебе, Хема?» — воскликнула: «Очень! Очень вкусно!» — и тут же принялась декламировать. Она очень любила стихи и читала их вслух по всякому поводу:

Ты, что тоскуешь в красном сари,Цветок бы в волосы вплела,Нельзя же дочке пастухаВесь день возиться у котла!Ты услыхала звуки флейтыИ, плача, бросила стряпнюИ кинулась к реке…

— Ну ладно, хватит, — остановила Хему мать, и девочка послушно замолчала.

Ромон-бабу за обедом съел все до крошки. Я тайком подглядывала за ним.

Старая хозяйка не могла сдержать довольной улыбки.

— Кто сегодня готовил, мама? — спросил молодой господин.

— Новая кухарка.

— Отлично готовит! — похвалил Ромон-бабу.

После Ромона-бабу обедал старый хозяин. Но проникнуть в его покои мне не удалось. По приказу хозяйки ему прислуживала прежняя кухарка. Тут я догадалась, почему старуха не хотела брать в дом молодую женщину. И я мысленно поклялась, что никогда не дам ей повода для подозрений.

Позднее я узнала от людей, что хозяин отличался благородством и скромностью. Но супруга его, эта длинная бутылка, была полна ядовитых чернил.

— Как отозвался господин о моих кушаньях? — спросила я кухарку, когда та вернулась на кухню.

Побагровев от злости, старуха крикнула:

— Хорошо стряпаешь, очень хорошо! Мы тоже умеем не хуже, да больно стары стали, какая нам теперь цена! Сейчас нужны красота да молодость!

Значит, и хозяину понравились мои кушанья! И я решила подшутить над кухаркой:

— А как же иначе, диди? Без красоты и молодости теперь не обойтись. У всякого пропадет аппетит при виде старухи!

— Думаешь, ты всегда такой будешь — красивой и молодой? — хрипло вскричала кухарка. — Думаешь, у тебя не будет морщин?

Разъярившись, кухарка схватила горшок, но он раскололся у нее в руках.

— Вот видишь, диди, продолжала я, — была бы ты красивой и молодой — не била бы горшков.

Старуха в бешенстве схватила кухонные щипцы и бросилась на меня. Она, видно, была туга на ухо, и ей показалось, будто я сказала что-то обидное, и в ответ она оскорбила меня.

Я вспыхнула и начала успокаивать кухарку:

— Не надо, диди, положите щипцы на место.

Но старуха не унималась. Она так разошлась, что не заметила даже, как на кухне появилась Шубхашини.

— Ах ты, тварь безродная! — вопила брахманка, наступая на меня. — Мелешь, что на ум взбредет! Хорошо, что я щипцы схватила, а то бы ты еще ударила меня. Это я-то сумасшедшая?

Шубхашини гневно сдвинула брови.

— Я приняла эту девушку в дом, — сказала она. — Как же ты смеешь ее оскорблять? Убирайся вон!

Кухарка бросила щипцы и жалобно запричитала:

— Да что вы, хозяйка! Не оскорбляла я ее. Это вы ослышались!

Шубхашини звонко рассмеялась.

— Пусть язык у меня отсохнет, если я хоть одно грубое слово сказала.

— Помоги тебе бог! — в тон ей воскликнула я.

— Провалиться мне в преисподнюю, к самому Яме!

— Что вы, диди! Зачем же вам бежать туда в такую рань, подождите немного, — дразнила я старуху.

— Пусть мне и в аду не будет места, — продолжала кухарка.

— Не говорите так, диди, — возражала я. — Какой же это ад без вашей стряпни!

— Она болтает невесть что, — жаловалась кухарка Шубхашини, — а вы ей ни слова не скажете. Пойду я к старой госпоже.

— Ты первая ее оскорбила, назвала тварью, — сказала Шубхашини.

Старуха принялась бить себя по щекам, с каждым ударом приговаривая:

— Когда это я сказала «тварь»! Разве я говорила «тварь»!

После того как она в третий раз ударила себя, и мне, и Шубхашини стало жаль ее.

— Неужели, госпожа, вы в самом деле слышали, как кухарка бранилась? — с притворным удивлением спросила я, вступаясь за старуху. — Да разве такая почтенная брахманка станет браниться?

— Вот видите, госпожа, — обрадовалась старуха. — Я бы никогда не оскорбила человека!

— Ну ладно! — смилостивилась Шубхашини. — Видно, кто-то на улице ругался. Правда, на нашу кухарку это совсем не похоже. Ты вчера ела, Кумудини, ее кушанья? Во всей Калькутте никто так не стряпает.

Старуха торжествующе взглянула на меня.